Четверть века прошла с тех пор, но нет-нет да и встанут перед глазами последние дни войны. Геологу-разведчику тоже полагается хранить в тайне свою радость до поры до времени... Сколько было взято на Березовском месторождении ураганных проб с содержанием меди до двадцати процентов! Казалось, что напали на редкое сокровище. Но она не торопилась с выводами, целыми днями пропадая на буровых. Над ней посмеивались, как над Фомой неверующим. По ночам она сама обсчитывала запасы второй залежи — все в порядке: медь есть, меди очень много. Но и рисковала иногда. Как-то начала бурить по соседству с одной залежью и долго не могла добраться до руды. Высокое начальство распорядилось прекратить работы, а расходы отнести за счет виновного. Не остановилась ни перед чем и вскоре доказала, что игра стоила свеч.

Уже строился комбинат, а Настасья Сольцева все искала и искала медь на севере и на юге от главных залежей. Постепенно добралась до Ярска. Установила, что  р у д е ш к а  с двухпроцентным содержанием меди уходит и под Ярский никелькомбинат, и под Яшмовую гору в окрестностях города. Может быть, сам город стоит на меди. Но бурить на улицах не станешь, да и ярская руда ни в какое сравнение не шла с березовской — не руда, а именно  р у д е ш к а.

Потом, когда шум вокруг богатых залежей поутих, геологи потянулись кто куда. Ее, Сольцеву, тоже звали во все концы. Она медлила: не хотелось покидать Березовку, тем более, что здесь организовали тематическую группу. Постепенно увлеклась изучением закономерностей рудообразования. Может, кому-то пригодится.

Вот так и пролетели целых два десятилетия в Березовке. Но знает она ее все еще приблизительно: что ни шлиф, то что-то любопытное, не встречавшееся ранее. Это ведь только кажется, что все тут давным-давно разведано. Какой-нибудь посторонний человек увидит огромные карьеры, похожие на кратеры вулканов, и подумает, что геологи свое дело сделали. Однако на глубине нескольких сотен метров обнаружены колчеданные хвосты, которые  р а с п у ш и л и с ь  на восток от рудных тел. И кто знает, какие еще сюрпризы ждут разведчиков, если копнуть поглубже. Вот почему она, Настасья Сольцева, и не хочет уезжать отсюда.

Бывают ли у нее пустые дни? Конечно, бывают. Иной раз настроение падает, что называется, до нуля. Мысль об отъезде начинает беспокоить, как наволочь осенняя. Тогда она спускается в шахту, долго ходит там, присматриваясь к людям, к зелено-золотистым глыбам колчедана, которые смутно виделись еще на буровых, когда она держала в руках кусочки дорогого керна. И больше ничего не нужно ей, столько лет мечтавшей о подземном царстве меди. И новыми надеждами полнится душа.

Павла была довольна, что вызвала Сольцеву на откровенный разговор. Женщина оказалась очень подвижной, словоохотливой, не то что в первые минуты их натянутой встречи. Ходила по комнате и говорила, не ожидая никаких вопросов. Изредка останавливалась у двери и, вспомнив что-то, продолжала повесть о своей жизни. Она разволновалась, похорошела, ее карие глаза светились молодо. Павла без труда представила себе сейчас юную Настеньку-разведчицу, бедовую дивчину, от которой все солдаты, наверное, были без ума.

Неожиданно Сольцева замолчала, села за стол и по привычке придвинула к себе забытый микроскоп.

— А что теперь делает ваша экспедиция? — поинтересовалась Павла.

— Играет в домино.

— То есть?

— В прямом смысле играет в своем поселке. Я не преувеличиваю.

И она опять встала, подошла к филенчатой двери, слегка привалилась к ней.

— План березовского участка составляет львиную долю всего плана экспедиции. Ну, что же им, скажите на милость, делать, как не забивать «козла»? Приедет кто-нибудь, посмотрит и уедет. Живут прошлой славой Березовки. Живут припеваючи, в квартирах со всеми удобствами, с газом. У нас каждый работяга на учете, а там у них на базе пруд пруди скучающими инженерами. Я таких геологов не понимаю и не признаю. Выдумывают всякие бумажки, делают вид, что по горло заняты, но мы-то видим, чем они занимаются.

— Странно, — сказала Павла. — Не понимаю, куда же смотрит геологическое управление?

— В сторону газового вала. Газ — их премьера. А медь, что ж, медь открыта, еще до организации управления.

— Вы думаете, что товарищи из управления равнодушны к Березовке? Я сомневаюсь.

— Ах, Павла Прокофьевна, Павла Прокофьевна, вы плохо знаете геологов. Они же артисты.

— То есть?

— Уж очень к славе чувствительны.

— Согласитесь, что славу любят все.

— Геологи больше всех. Может, потому, что скитаются в глуши, где нет иных житейских благ и радостей, кроме редких встреч со славой. Она же, как известно, не в меру капризная особа. Вот тут и завязывается игра самолюбий. Я это испытала на себе, когда оказалась в числе лауреатов.

— Кстати, вы знакомы с Леонтием Ивановичем Каменицким?

— Мимолетно.

— Почему мимолетно, если вам вместе с ним присудили премию?

— Каменицкий еще до войны начинал разведку около Березовки, но не успел добраться до руды. А мы узнали об этом лишь тогда, когда врезались в медный колчедан. Старик, конечно, не виноват. Виновата наша разобщенность. В работе геологов должна быть преемственность, а у нас этот принцип нарушается.

— Как вы считаете, верно ли поступили, что и Каменицкого причислили к вашей группе первооткрывателей?

— Да, верно. Хотя завистников у него было много. Он здесь бурил самым первым, а кое-кто из нас возомнил себя Колумбом южноуральской меди. Геолог должен знать и уважать своих предшественников.

— И последний вопрос, Настасья Дмитриевна. Как вы относитесь к новому главному геологу управления, Каменицкому-младшему?

— Я его совсем не знаю. Заезжал как-то раз. Слыхала, что работал на Таймыре, на Кубе. Все странствовал. А я, как ни парадоксально, люблю геологов оседлых: открыл богатое месторождение — посвяти ему жизнь.

Павлу задели такие рассуждения, но она смолчала, придерживаясь золотого правила: никогда не спорь с тем, у кого берешь интервью, иначе не узнаешь ничего дельного.

Они проговорили больше двух часов, и Павла неохотно поднялась.

Вышли на крылечко. Уже разведрилось. Летний день обещал быть жарким. Небо сделалось высоким, чистым, как всегда после ночного благодатного дождя. Павла неторопливо огляделась, чтобы запомнить эту саманную Березовку. Хозяйка тут же перехватила ее взгляд.

— Вот здесь и прошел мой бабий век. И время ураганных проб миновало. А теперь под старость лет приходится сидеть за микроскопом. Ученого из меня все равно не выйдет. Моя стихия — шагать от буровой до буровой.

Когда «газик» тронулся, Павла поспешно обернулась. Настасья Дмитриевна стояла на крылечке, опустив руки. Павла помахала на прощание, и та лишь кивнула головой в ответ.

В Березовске, в городской гостинице, Павла тщательно записала беседу с Сольцевой.

На другой день она возвращалась в область. Дорога прихотливо вилась у подножия гор, то и дело обегая сторожевые лобастые шиханы. Слева остро поблескивал древний Яик, будто металлическая оправа Главного Уральского хребта. И горы, и степь за рекой отливали яркими тонами августа. Что значит один суточный дождь на исходе лета! Земля повеселела, принарядилась. А где-то впереди еще бабье лето — вторая молодость земли.

Павла всю дорогу думала о Сольцевой. Есть женщины в русских селеньях... Да, есть, есть некрасовские женщины, без которых невозможно себе представить самую глубь России. Могла бы ведь теперь Настасья Сольцева переехать в город, чтобы быть на виду у всех, — женщинам всегда хочется и себя показать, и людей посмотреть. Но жгучая страсть геолога сильнее всех желаний и страстей. Прочно обосновалась в маленьком сельце, даже в Березовск, до которого рукой подать, отказалась перебраться. Что это — некое чудачество? Или постоянство, без которого вообще ничего в жизни не добьешься? Именно с постоянства все и начинается: крупные находки, слава, мудрое отношение к уходящему времени.

Павла, кажется, завидовала Настасье Дмитриевне: нет, не ее успехам, а энергии. «Такую бы жену-то Георгию Леонтьевичу», — подумала она точно со стороны. И сейчас же вспомнила, как Сольцева небрежно отозвалась о нем, не зная его абсолютно. Нет, пожалуй бы, у них ничего не вышло. Два волевых начала, как правило, не уживаются: кто-то непременно должен чем-то поступиться...