Умелый машинист исподволь притормаживал скорый московский поезд, который, разогнавшись, лихо подкатывал к знакомому городу, где жил до войны Прокофий Нилыч Метелев. Он не отходил от окна, стараясь еще издали увидеть дочь, но первым, кого заметил на перроне, был Георгий Каменицкий. Только когда поезд уже остановился, Прокофий Нилыч увидел, наконец, и Павлу.

Он не спеша, с привычным достоинством вышел из вагона, поставил чемодан на асфальт и, щурясь от степного подплавленного солнца, обратился к ним обоим.

— Так здравствуйте, ребята.

Павла порывисто обняла отца. Он потрепал ее за плечи, как маленькую, весело заглянул в ее темные влажные глаза. Георгий стоял рядом. Без того всегда моложавый, Прокофий Нилыч, казалось, помолодел еще больше. Одет, что называется, с иголочки, и ни за что не подумаешь, что ему за шестьдесят. Наполовину седые виски придавали его лицу выражение второй, благородной молодости.

Метелев сам обнял Каменицкого, дружески похлопал ладонью по спине и отпустил.

— Акклиматизировался, чертяка?

— Вполне.

— Не скучаешь по Кубе?

— Скучать некогда, а во сне вижу.

Павла сбоку, искоса посмотрела на Георгия: странно, что он до сих пор ничего не расскажет ей о своей командировке за океан.

— Поедем ко мне, — предложил Георгий. — У меня такие хоромы пустуют.

— К тебе так к тебе, — согласился Прокофий Нилыч. — Я всего на два-три дня.

Метелев узнавал бывший губернский город по каждой мелочи — по узорным литым решеткам на ограде старого парка или по какому-нибудь живучему купеческому особняку на главной улице. Посаженные при нем деревья вымахали к небу, а общий облик города мало изменился. Да и понятно: все крупные заводы — там, на востоке, где Каменицкий-старший открывал в годы первых пятилеток одну рудную залежь за другой, центральные же районы области оказались обойденными геологами. Разве лишь элеваторов здесь прибавилось. Тоже понятно: область держится на хлебе, и мало кто знает, что есть тут, кроме твердой прославленной пшеницы, медь, никель, нефть. Впрочем, об открытии большого газового месторождения теперь заговорили в полный голос. Так что газ наверняка вытянет в гору и областной скромный город, поотставший от своих подчиненных городов, которым на редкость повезло еще в начальную пору индустриализации.

— Живешь ты, Георгий, действительно, очень просторно, — сказал Прокофий Нилыч, осмотрев его квартиру.

— Даже неудобно перед соседями.

— Ничего, столько лет провел в палатках да в полевых вагончиках.

— Никак не могу привыкнуть к оседлому образу жизни.

— Хватит кочевать, надо устраиваться по-домашнему. А где твоя Шурочка?

— В Молодогорске, у дедушки.

— Выйдет замуж — и твои хоромы пригодятся. Нынче молодежь ловко научилась уплотнять своих родителей.

Пока мужчины говорили о том, о сем, Павла накрыла стол, подала обед, заранее приготовленный приходящей домработницей. Георгий отметил для себя, как она запросто вошла в роль хозяйки.

За обедом он спросил ее:

— Ну, что, дочь моя, надолго ты сюда?

— Поработаю, там видно будет.

— А что ей делать в Москве? — сказал Георгий. — Для газетчика наша область — сущий клад.

— Теперь кладов много. Одна Тюмень чего стоит.

— Но Урал остается Уралом. Хотя Голосов придерживается другого мнения.

— Читал я его статью «На Урале и восточнее Урала». Написано запальчиво. Однако есть верные мысли.

— Еще бы не было верных мыслей! Он умеет прикрываться этими верными мыслями, как боевым щитом.

— Не надо бы так, Георгий...

Павла не вступала в разговор. Она знала, что отец однокашник Голосова, что они вместе учились, долго работали вместе и продолжают встречаться в Москве как давние приятели. И она побаивалась возможной остроты в разговоре отца с Георгием.

Но Прокофий Нилыч привык к самым противоречивым суждениям: за долгие годы работы в Москве он неплохо овладел искусством слушать, без которого не примешь единственно верного решения. Тем, кто спорит, куда проще: столкнутся лбами и разойдутся.

Со стороны сейчас казалось, что Метелева начинает даже забавлять горячность хозяина, который шел напролом.

— Не без участия Голосова и разведка на железо чуть ли не вовсе прекращена на Урале, где сосредоточены такие крупные металлургические заводы. Если бы не Соколовско-Сарбайская аномалия, то и Магнитка полностью бы зависела от КМА, не говоря уже о нашем комбинате...

— Давай выпьем, — сказал Метелев.

Георгий поднял рюмку, чокнулся с гостем, выпил одним глотком и, не закусив, тут же продолжал:

— В то время как местная руда валяется у нас под ногами, словно неликвид какой-нибудь, две из трех молодогорских доменных печей работают на привозной руде. Негоже это...

— Да, я с тобой согласен, Георгий.

— Только не разоружайте меня своим полным согласием.

Метелев не сдержал улыбку. Глядя на отца, заулыбалась и Павла.

— Все же сбили, — огорчился Георгий. — Ладно, теперь о самой разведке. Она должна ходить в рабочем комбинезоне, а ее приучили к смене мод. То мини, то миди, то макси. То никель, то медь, то кобальт. А сейчас в моде «газ-вода», то есть самый обыкновенный природный газ и самая обыкновенная водица. Если бы мы всегда вели разведку комплексно, то не шарахались бы из стороны в сторону...

— А тебе действительно не дают денег на те же магнетиты.

— Будто вы и не знаете, Прокофий Нилыч! Я здесь недавно, но мне говорили, как это делается. Чуть ли не в самом конце года уважаемое министерство вдруг предлагает энную сумму на производство съемок, конечно, за счет тех, кто не выполняет план. Только люди приналягут — год кончился: новый план, новое финансирование. Утверждают, что разведка на железо бесперспективна на Южном Урале. Каковы догматики, а?

— Ты преувеличиваешь, Георгий.

— Нисколько. Я еще оптимист. Я, например, убежден, что наступят времена, когда для геологов не будет существовать никаких административных границ. Что сейчас получается? Нащупали мы, скажем, новое рудопроявление, начали постепенно двигаться на юг, — чем дальше, тем заманчивее. Увлеклись и переступили границу области. Тогда нас бесцеремонно останавливают: стоп, вы куда, здесь другая республика, другое геологическое управление. Каково? А может быть, там, за границей-то, и зарыта собака.

— Все-то преувеличиваешь ты, — сказал Метелев.

Каменицкий глянул на него и улыбнулся в ответ:

— Здорово ты меня атаковал, Георгий, не даешь и слова вымолвить в защиту.

Павла тихо рассмеялась, пошла на кухню.

— Не часто ведь жалуют в наши края начальники главков.

— Верно. Геологическая епархия велика, за год не объедешь. Ну, а как у тебя с кадрами?

— По-разному. То рабочих не хватает, то инженеров. О техниках я уж не говорю, их теперь почему-то вовсе не готовят.

— Верно, техники исчезают, как последние могикане. Но все-таки как с инженерами?

— Прислали в прошлом году выпускников с Кавказа. То климат им не подходит, то быт их не устраивает. Под любыми предлогами стараются улизнуть восвояси, на юг обетованный.

— Климат, быт... Да кто из нас до войны считался с этим?

— В некоторых экспедициях строим поселки, хотя люди, привыкшие получать полевые деньги, неохотно переселяются в благоустроенные дома. Тоже психологический барьер. Но бытом надо заниматься серьезно, он в нашей власти.

Павла вернулась из кухни и стала угощать черным кофе.

— Есть славные работяги, да пьют безбожно, — говорил Каменицкий, с благодарностью поглядывая на Павлу. — Весной меня познакомили в Восточной экспедиции с одним буровым мастером. Человеку цены нет, а отпускать его никуда нельзя.

— Что, подолгу не возвращается?

— В том-то и беда, что ни одного отпуска не использовал до конца. Как доберется до железнодорожной станции, зайдет в буфет, окружит себя дружками и гуляет неделю напролет, пока есть деньги в кармане. Выбросит полтысячи, а то и всю тысчонку целковых, — и снова на буровую.