— Уточним, — сказал Дегтярев. — Значит, вы продали Бережнову серьги, но деньги за них еще не получили?

Мещерский уже снова взял себя в руки:

— Да. Я не хотел об этом говорить, чтобы не впутывать Бережнова. У него и так хватает неприятностей.

— Впутывать Бережнова вам, конечно, нет смысла, — сказал Дегтярев. — Ведь вся ваша ставка сейчас на него. На его связи. Но вы ошибаетесь, Мещерский. Бережнов вам не поможет.

Дегтярев достал из папки два документа. Мещерский, тревожно наблюдавший за ним, с трудом удержал крик: у следователя были оба списка. Старый и новый. На старом вычеркнуты пять человек, которым должны были предоставить квартиры, и вписаны рукой Мещерского фамилии других пяти… Тех, которые заплатили ему и Бережнову двадцать тысяч рублей! Откуда взялся этот старый список? Мещерский был уверен, что уничтожил его… А список, оказывается, существует. И это улика, неоспоримая улика! Несомненно, следователь уже успел допросить и тех, кто вычеркнут, и тех, кто вписан!.. Но откуда, откуда взялся этот список?!

Вдруг Мещерский ясно вспомнил день, когда ему удалось уговорить Бережнова подписать новый список. Одного за другим называл он людей, которых его жажда к стяжательству лишила жилплощади. И тогда Бережнов взял у него старый список. Долго рассматривал. Потом, словно тот жег ему руки, бросил, в ящик стола. Да, все это было так. Именно так. Отрицать? Конечно, отрицать! Пускай против очевидности. Только не сознаваться. Нет, только не сознаваться. Необходимо затянуть время, пока Бережнову не удастся его вызволить! Но что это? Что еще достает следователь из папки?!

— Ознакомьтесь с двумя документами, — Дегтярев отлично понимает, какие мысли обуревают Мещерского. Надо думать теперь, когда он в состоянии полной растерянности, эти два документа заставят его говорить.

Мещерский берет документы. Читает. Бумага дрожит в его руках. Он это замечает, но никак не может совладать с собой.

— Сопоставьте числа, — говорит Дегтярев. — Новый список подписан Бережновым седьмого февраля. Девятого, как вы можете убедиться из справки, вами было внесено на сберегательную книжку десять тысяч рублей. Бережнов внес в этот же день семь тысяч. Три тысячи он оставил, чтобы расплатиться с долгами и купить свадебные подарки девушке, которую его сын обесчестил.

Значит, Бережнов тоже арестован и надеяться на его помощь нечего!..

— Ну, как? Хватит с вас? Или представить еще доказательства?

Мещерский молчал долго. Очень долго. Но Дегтярев знал — теперь он все расскажет.

— Я все расскажу…

Будто прошел не час, а целый год с момента, когда надзиратель ввел сюда Мещерского. Куда девался его лоск, его барские замашки, его заносчивый тон? Перед Дегтяревым сидел, сгорбившись, человек с бегающими трусливыми глазами и трясущимися руками. Смотреть на этого человека было противно. И хотя Дегтяреву до отвращения противно было смотреть на него, это чувство пересиливалось другим — светлым и радостным, потому что удалось, наконец, изобличить преступную шайку. И еще радостнее от мысли, что справедливость будет восстановлена. Выселят всех, кто получил квартиры за взятки. Справят новоселье имеющие на это законное право. Кирилл живо представил себе, как счастливы будут Громовы, Женя Королев, все, кого хотели лишить счастья эти люди… нет, какие же это люди? Их и людьми-то назвать невозможно!

Дегтярев вышел из тюрьмы и остановился, на миг ослепленный солнечным светом. Весна… Скажите, пожалуйста! Не заметил, как она подобралась. А может быть, весна пришла давно, он просто не обратил внимания на это явление природы? Чепуха! Еще вчера лежал снег у ворот. Правда, пористый и грязный, но все же это был снег. А сегодня здесь бежит веселый ручеек. Бежит и поблескивает на солнце, будто подмигивает Кириллу. Будто хочет сказать: «Что, старина? Намаялся?»

— Намаялся! — рассмеялся Кирилл и в свою очередь подмигнул ручейку. — Наше с тобой дело такое — грязь смывать!

Кирилл перемахнул через ручеек. Подумал: «Отпуск не за горами. Вот только начнутся у Наташи каникулы…» Первый отпуск в жизни, который он проведет не один. И не с кем-нибудь — с Рыжиком. С милым, чистым, поразительным Рыжиком, который неизвестно, за какие такие его заслуги каждый день ждет его, заботится о нем, любит его. А еще говорят — чудес не бывает. Вот оно — чудо. Наташа. Рыжик. Любимая…

Не заметил, как доехал до прокуратуры.

— Ты что сияешь? — спросил Пономарев. — Заговорил Мещерский?

— Заговорил.

— Рассказывай.

Дегтярев коротко, но подробно рассказал о допросе. Здорово он умел это делать — коротко и в то же время подробно.

— Так, — сказал Пономарев. — Теперь все ясно. Получай санкцию на арест Бережнова.

Пятые сутки Бережнов пил запоем. Он не хотел видеть никого. Единственный человек, чье присутствие не было бы ему в тягость, ушел от него. Навсегда. Какое страшное слово — навсегда! «Надя, Надя… — шептал он с тоской. И опять — Надя, Надя!» Разве не была она долгие годы самым преданным другом? Надя бы и сейчас нашла единственно верное, единственно нужное слово. Впрочем, он давно уже не прислушивался к ее словам. С тех самых пор, как пошел в гору и возомнил себя при жизни монументом. Тогда Надины слова стали раздражать его. Потому что она всегда говорила правду, а он привык к фимиаму и лести. В конце концов Надя совсем перестала с ним говорить. Нет, конечно, она говорила — «С добрым утром», или «Спокойной ночи», или «Какой обед приготовить сегодня?», или — «Тебе пора заказать новый костюм»… Но настоящих слов не было. Он отучил от них Надю. Он просто не желал ее слушать. А что бы она сказала сейчас? Сейчас, когда Надя уже ничего не может сказать, он хочет знать — что бы она сказала?..

Бережнов вдруг явственно услышал Надин голос:

— Ты не случайно докатился до гнусного преступления, Коля. Но раз это произошло — пойди и сознайся.

— Замолчи! — крикнул он и замахнулся бутылкой.

Голос умолк. Бережнов дрожащей рукой вылил в стакан остатки коньяка. Подумал: «Так можно допиться до белой горячки!» А, да не все ли равно! Залпом выпил коньяк. Потянулся за новой бутылкой.

Бережнов не верил в то, что его могут арестовать. Никодимов и Павлов ничего не знают. Мещерскому говорить невыгодно. У этого мальчишки-следователя, который сует свой нос в квартирные дела, нет никаких доказательств, что он, Бережнов, брал взятки. Если б были, давно бы их предъявил. Сразу после ареста Мещерского. Выдать его может один Мещерский, а раз Павел до сих пор молчал, значит будет молчать и впредь. Это в его собственных интересах. Никто из тех, кто давал взятки, не подозревает, что немалая часть прилипла к его, Бережнова, рукам.

Нет, в возможность ареста он не верил. Не это его страшило. Пугало другое. Пять дней назад его друг, председатель исполкома, сказал:

— Ничем не могу помочь, Николай. На руководящих должностях тебе больше не быть. Не справился. Такую грязь у себя в тресте развел — чертям тошно! Спасибо скажешь, если партийный билет не отберут.

С того дня и запил. Потому что не было для Бережнова ничего страшнее мысли, что он лишится почета и власти, к которым привык и отказаться от которых не в силах.

В дверь постучали.

— К черту! — рявкнул Бережнов. — Оставьте меня в покое! — Немного смягчился, увидев Аглаю. — А-а, это ты. Ну, входи, раз пришла. Садись. — Налил в стакан коньяк. — Пей. Я из бутылки… — Прильнул к горлышку. — Что же ты? Пей. — Стукнул кулаком по столу. — Пей, говорю!

— Какая гадость! — На красивом лице Аглаи брезгливая гримаса. — Не думала, что ты можешь так опуститься…

— Не ду-ма-ла? — протянул Бережнов. — А вообще-то ты думать умеешь? О чем-нибудь кроме себя? Своей красоты и тряпок?

— Я не желаю выслушивать оскорбления!

— Не желаешь? — Бережнов поднялся во весь свой огромный рост, шагнул к Аглае. — А подарки получать желаешь? Кататься на персональной машине желаешь? Иметь собственную дачу — желаешь?.. Говори!