Павлов остановился. Дальше шло самое страшное, говорить об этом было тяжело. Но он расскажет. Он все расскажет.

— Недолго мне пришлось радоваться. Вызвал меня Мещерский и с обычной своей снисходительно-барской манерой усадил в кресло, предложил папиросу, спросил о том, о сем. Подошел к двери,-приоткрыл, убедился, что никого нет, и говорит: «Пожил в свое удовольствие, теперь изволь расплачиваться». «Как расплачиваться? За что?» «Ни придуривайся. Слушай внимательно. Ты теперь председатель постройкома. Лицо вполне подходящее, чтобы мне помогать. Согласишься — в обиде не будешь. Откажешься — вылетишь из треста в два счета, хоть ты и профсоюзный деятель. Можешь не сомневаться. И такую характеристику получишь, что нигде не сможешь устроиться. Разве только разнорабочим на стройке. И квартиру отнимем… Не перебивай!» Тут он объяснил, что ему от меня надо. «Разговор у нас с тобой с глазу на глаз. Жаловаться побежишь — никто не поверит. Еще засажу тебя за клевету». Так вот все и произошло…

Павлов замолчал.

— Бережнов тоже берет взятки? — спросил Дегтярев.

— Что вы! Он даже ничего не подозревает.

— Без ведома управляющего трестом Мещерскому вряд ли удавалось бы всегда предоставлять квартиры тем, кому он находит нужным.

— У него не раз и срывались «выгодные ситуации». Но привлечь Николая Николаевича к своим делишкам он даже не пытался. Бережнов — не я, — с горечью сказал Павлов. — Его не запугаешь.

— Почему вы на первом допросе не рассказали о Мещерском?

— Боялся. Не за себя, я уже человек конченый. За жену… Клава работает у Мещерского секретарем.

— Отчего же сейчас все рассказали?

— Трусость и беспринципность — не лучшие черты человека, — грустно усмехнулся Павлов. — Это ваши слова, гражданин следователь. Я их хорошо запомнил. На всю жизнь.

— Ты что-то похудел, Валерка! — сказал Верезов, насмешливо поблескивая глазами. — Совсем загонял тебя Кирилл Михайлович. Честное-пречестное.

— Без толку он не гоняет.

Верезова хлебом не корми, дай только возможность подразнить кого-нибудь. Не сморгнув глазом, заявил:

— Педант твой Дегтярев.

— Если ты не в ладах с русским языком, не суйся с определениями, — рассердился Карпов. — По-видимому, тебе не известно, что такое педант. Могу объяснить…

— Не трудись! — рассмеялся Верезов, довольный, что вывел из себя практиканта. И хотя сам любил и уважал Дегтярева не меньше, чем Валерий, его словно черт подзуживал продолжать игру в «дразнилки». — Больно он нянчится с преступниками. На кой ляд сдалась Дегтяреву их личная жизнь, семья, прежняя деятельность?

— Когда напоминаешь человеку о семье, о гражданском долге, у него может проснуться совесть. Надо…

— В тюрьму его надо посадить, — смеясь перебил Верезов. — И как можно скорее. И подольше там продержать.

— Конечно, если это опасный рецидивист… А, да что с тобой говорить!

Чем больше сердился Валерий, тем веселее спорил Верезов:

— Каждый преступник в потенции опасный рецидивист.

— Бывает, человек споткнулся. Как Павлов, например…

— Порядочный не споткнется. Мы с тобой не спотыкаемся.

— Удивительная узость мышления! — окончательно взъярился Карпов. — Порядочный, непорядочный! А если слабохарактерный? Если поддался влиянию? Если обстановка толкнула его на этот путь? Разве не наше дело помочь человеку стать на ноги? Начать новую жизнь?

— Знаешь, что я тебе скажу, Валерий…

— И знать не хочу! Удивляюсь, почему тебя ценит Кирилл Михайлович…

Верезову вдруг стало стыдно за игру, которую он затеял. А Валерка молодец — спуску не дает!

— Тебе крупно повезло, Валерий. Поверь мне…

— В чем это?

Карпову почудился подвох, и он нахмурился. Но нет, лицо Верезова серьезно, голос звучит искренне:

— В том, что тебе довелось поработать с Кириллом Михайловичем. У него хватило бы терпения слона выучить плясать. А ты парень с головой и, если будешь придерживаться его стиля работы, следователь из тебя выйдет. Ты извини, пожалуйста. То, что я говорил о Дегтяреве — чушь и чепуха. Просто хотелось тебя подразнить. Честное-пречестное.

— Иди к черту! — добродушно сказал Карпов. — Нашел чем шутить… — На столе зазвонил телефон. — Да! Слушаю. Кирилла Михайловича? Его нет. Кто спрашивает? Нелла?.. Простите, а фамилия? Ты что?! — обернулся он к Верезову, неожиданно положившему руку на трубку. — Нет, это я не вам… Одну минуту! Ты что? — повторил он, удивленно посмотрев на Верезова.

— Дай сюда! — Верезов отнял трубку, прошептал умоляюще. — Выйди на минуту.

— Совсем спятил?!

В трубке послышался смех.

— Будь человеком! Выйди…

Верезов приложил трубку к уху, услышал Неллин голос: «Татка, наконец-то пришла! Сейчас принесли телеграмму — мама с папой приезжают сегодня. Я Кириллу звоню, хотела спросить, поедет ли он с нами на вокзал. А его нет»… И голос Наташи: «Почему же ты не вешаешь трубку?» И опять Нелла: «Там один что-то шипит, а второй говорит, что он спятил… Так интересно…»

Верезов оглянулся. Увидел, что Валерий вышел. Сказал, волнуясь:

— Нелла…

— А-а!.. «Честное-пречестное?» Так это вы спятили?

— Я. Уже давно. Вы же знаете…

— Откуда мне знать? Я не психиатр.

— Перестаньте смеяться! Выслушайте меня… Я хотел вам сказать. Это глупо, конечно, по телефону, но когда я вас вижу, я не могу… Вы слышите меня, Нелла?

— Слышу. Не надо… И по телефону не надо.

У Верезова защемило сердце. Вот и конец. Разве могло быть иначе?

— Почему вы молчите? — тревожно спросила Нелла. — Что случилось?

Она еще спрашивает, что случилось!

— Прощайте, Нелла.

— Подождите! — Нелла испугалась, что он повесит трубку. — Неужели вы не знаете?!

— О чем?

Сейчас скажет, что любит другого. Что выходит замуж. Что он просто дурак, если мог еще надеяться…

— Вы на самом деле не знаете?.. Боже мой, ведь все знают. Все. И Татка, и Кирилл. Даже мама с папой! Нет, это просто невероятно! — хохочет Нелла. И вдруг говорит жалобно и тихо. — Все знают, что я вас люблю. Только вы, вы один…

Что-то щелкнуло. Нелла повесила трубку. А он продолжает держать свою. Прижимает к уху, не в силах положить. Будто это может приблизить его к Нелле.

Карпов возвращается, во все глаза смотрит на Верезова:

— Что-нибудь произошло? Что с тобой?

— Произошло! — Верезов кладет, наконец, трубку. — Такое произошло, Валерий… — Схватил Карпова за плечи. Потряс так, что у Валерия щелкнули зубы. Приподнял. С размаху посадил на стул. Выскочил из кабинета.

— Обожди! — крикнул Карпов, бросаясь за ним. — Кирилл Михайлович звонил. Не мог дозвониться по своему телефону, ты полчаса висел на проводе… Он вынужден был звонить Пономареву.

Верезов остановился.

— Послушай, ты способен соображать?

— Нет, — сказал Верезов и улыбнулся.

— Почему ты так по-идиотски улыбаешься?

— Я не улыбаюсь. — Верезов попытался сделать серьезное лицо, но улыбка рвалась из глаз, удержать ее было невозможно. Сверкнул сплошной ряд белых крепких зубов.

— Ладно. Пусть разбирается Кирилл Михайлович. Мое дело передать. Он звонил из тюрьмы. Сказал, чтоб ты его дождался. Павлов дал важные показания. Сегодня будем делать обыск у Мещерского.

Приятельница Нонны Владимировны Мещерской, приехавшая накануне в санаторий, не без ехидства сообщила ей, что видела Павла Сергеевича в театре с «прехорошенькой стервой».

— Из тех, мое сокровище, которые сбивают с пути наших мужей. Вы напрасно поехали в санаторий одна. За мужем нужен глаз да глаз. — Она покосилась на диван, где, прикрыв лысину газетой, дремал пожилой толстый мужчина в пижаме. — Я своему воли не даю. Не то, что в санаторий, в командировки одного не пускаю. Мужья, дорогая Нонна, наш крест, и мы обязаны нести его без единой жалобы. Что поделаешь? Такая уж женская доля. Я бы на вашем месте уехала из санатория, душечка. Лучше потерять путевку, чем мужа. Недаром говорят, что муж как чемодан без ручки: нести неудобно, а бросить жалко… — Она еще долго продолжала бы говорить на эту животрепещущую тему, если б Нонна Владимировна не прервала ее: