Они поносили, ругали фашистов, пока не падали мертвыми под выстрелами конвои. Другие, просто бросались на охрану.
Советские военнопленные, из всех попавших в плен европейцев, были самыми несчастными людьми. Они были обращены в стадо скота. Но Всевышняя Сила хранила их, она вливала в них силу и надежду за колючей проволокой нацизма.
Недаром ходила поговорка: „Чем больше немцы нас уничтожают, тем скорее войну закончат".
Варвары из гитлеровского гестапо не поняли одного: что земли России захватить можно, но всех русских уничтожить нельзя.
Мне лично было ни тяжелее, ни легче, чем остальным. Безстрашие к постоянным избиениям вселялось одинаково, как и к голоду.
И с течением времени, я больше и больше начал убеждаться, что и здесь можно терпеть, если имеешь какую-то надежду?
В чем именно была эта надежда, я не знал. Но чувствовал. что она оправдается.
Ведь даже человек, которого ведут на казнь, живет надеждой. На что-то. Только поэтому он не бросается «а конвоиров, не бежит... ожидая спасения.
Ожидал его и я. Ожидали и те сотни тысяч других пленных, которые находились в неволе Гитлера...
* *
♦
Во время этапов, когда тот или иной моряк, весь израненый, падал в изнеможении, его не стреляли, а добивали палками.
Другие, шли с открытыми ранами, им не давали ни медикаментов ни перевязочного материала.
О многом пришлось передумать в те никогда незабываемые дни нашего пленения.
Почему именно русские были на особом учете у гитлеровцев и назывались „унтерменшами’’?
Почему для пленных французов, американцев, англичан создавались более легкие условия и их так не истребляли. как русских?
Почему этот сильный народ, .иэбяшнн свою отчизну и умеющий ее защищать, в равной мере уничтожался и Гитлером и Сталиным?
Сейчас, как никогда приходишь к одной мысли, что вина русских в прошлую войну только одна: они опоздали вступить в освободительное движение генерала А. А. Власова, а для этого были возможности и представлялся момент, расправиться раз и навсегда со своими отечественными врагами коммунистами, как с врагами, не только прав, но и свободы.
Но если кто либо, читая эти строки, скажет: не за все же винить нужно, а нужно действовать, искать правду, как это многие называют „МОЕ ПРАВО”.
Да, именно нужно искать и в искании спросить: имел ли это самое „право” русский воин у советской власти? Мог ли он требовать, для своей самозащиты, это великое слово у Кремлевских вождей?
Конечно мог и заслуженно, но нс получил! А разве солдат Великой страны, как Россия, заслуживает этого наказания от советского правительства и от непонимающего Запада? Конечно, так-же как и первое, нет!
* •
Много пришлось пройти по бездорожью в неволе. Много убитых осталось по дорогам плена, но мало сохранилось в памяти мест привалов.
Вот один из них...
Вечер. Конвой устал и остановил ряды обессиленных пленных. Последние сразу валятся на землю, чтобы хотя на минутку отошли опухшие от хотьбы и от голода ноги. Ни у кого нет ни капли воды. Жажда сжигает все нутро. Но просить у врага хотя глоток влаги бесполезно. Получишь удар прикладом или пулю.
В этой оборваной, потерявшей всякий человеческий облик, толпе все время слышаться стоны, крики умирающих. К врагу присоединился еще один союзник — тиф. Тиф собирает большую жатву среди пленных.
Но и на грани смерти, кто-то находит в себе силы и кричит, что оборону Севастополя продало само руководство советского штаба. Его окружают другие пленные. Начинается спор: одни защищают штаб н сваливают вину на недостаток технических средств, другие ищут причину в измене офицеров, третьи просят замолчать и нс привлекать внимания конвоя.
Даже здесь, в руках врагов, на краю своей гибели матросы не забывают родной Севастополь.
Они несут его вместе с собой в сердце, в душе по страшной дороге плена.
Вглядываясь в изможденные лица своих товарищей, в их изорванные тельняшки, мозг мой разрывают мысли: как и что могло случиться с черноморцами? Почему, перед ними только вчера трепетали гитлеровские хищники, а сегодня босые, голые и голодные существа. Почему же, русский солдат сделался послушным рабом?..
Так, с мыслями на которые не находишь ответа, мы шли сотни километров, оставляя за собой Крымскую землю. А на этой земле, забитых палками, пристреленных. умерших от тифа и дизентерии, сотни трупов своих соратников...
Не забывается и предпоследний этапный привал около города Днепропетровска.
Пленные уже не шагали, не шли, а тащились многие, многие дни без пищи и воды. Они, теряя последние
силы выносливости, спотыкались, падали на землю и молили конвой — пристрелить.
Гитлеровцы мольбу падавших охотно принимали и очередями из автоматов кончали их, а вместе с ними и тех, кто еще боролся со смертью.
И вот, в эти минуты полнейшего отчаяния, которое начинало охвативать весь наш загон, раздался голос, до этого никем незамеченного пленного.
— Спасайте себя! — Крикнул он. И продолжал:
— Что вы делаете, безумцы! Ведь вы христиане. Плен был и до нас, во все дни войны, но умирали в нем меньше чем в наши дни. А если умирали, то знали — за что. Их дороги так не были устланы трупами. Для них был ясен крест Спасителя. Души, отходящих в другой мир были спокойны за оставленных родных и близких. Их смерть не была бесцельной”..
Человек этот оказался медицинским работником, несколько раз контуженным при обороне Севастополя. Он был уже пожилой человек.
Его старческий голос выделялся среди всей толпы. Он начал во всеуслышание молиться и призывал всех присоединиться к его молитве. Он убеждал русских невольников, что еще есть выход и отсюда в дверь света, только нужно спросить Спасителя и верить в его бессмертные чудеса.
— Нс забывайте, — продолжал пленный проповедник, — жизнь для всех дана равной Господом Богом. И если у некоторых из вас душу охватил страх, то надо крепить себя и просить Всевишнего Творца о милости
его к нам несчастным. Он никого нс отвергнет. Он пернет нам силы к сопротивлению с властвующим сатаной../*
Говоривший далее о трагедии Российских народов и милосердии Всевышнего, настолько зарос бородой, что его даже знавшие пленные врачи не могли долго опознать, как своего медицинского начальника.
Своими словами Андрей Михайлович Буров привлек к себе не только верующих, но и не верующих в Бога.
Пленные толпились около него и хором повторяли сказанные им слова.
Доктор, заканчивая свою проповедь, призывал пленным не отчаиваться. Он говорил нм: „Как невидимы ваши души, так и невидимый для человека Бог. Но молящиеся и просящие познают Его в Его божественных творениях. Духовному совершенству нет преград и равной силы, так все земное принадлежит только одному Богу”.
Проповедь старика доктора потушила у пленных отчаяние. Они начали, кто как мог, молиться и утешать друг-друга. Многие из них плакали.
Только здесь, в страшной муке плена, в городе смерти, солдаты получив духовную пищу успокаивались, молясь и за себя и за близких своих.
Прося защиты у Царя Неба и Земли, пленные видели перед собой не Советский Союз, где на месте взорванных и разрушенных церквей стояли клубы, склады, ленинские избы-читальни, а видели Россию с многочисленными храмами...
В религиозном экстазе стояла толпа пленных, ободренная словами проповедника, который подняв голову
в синеву неба, горячо молился за своих братьев по плену...
Неожиданно тишину прорезала трескотня ручного пулемета, в руках одного эсэсовца.
Доктор и несколько пленных упали на землю мертвыми.
Многотысячная толпа невольников заволновалась. В сторону конвоя полетела угрожающая ругань, но поднятые стволы бронемашин заставили ее замолкнуть. Пленные разойдясь, начали строиться пятерками, для дальнейшего пути.
Чем дальше уходила колонна от жестокой расправы, тем больше загоралась у каждого злоба против врага.