Ледяную скованность и немоту не нарушали ни крики, ни выстрелы. До обороны полка доносился лишь мерный топот: белые маршировали в ногу!

«Что это? — Степан еще ни разу не был свидетелем столь нелепого и в то же время неотвратимо-грозного зрелища. — Кажется, Деникин и Май-Маевский с ума спятили, бросая в атаку свою гвардию сомкнутыми рядами!»

Но тут он вспомнил, что у красноармейцев осталось по пятнадцати патронов на винтовку и по две ленты на пулемет. Из-за этого, собственно, полк и не смог вчера продолжать наступление в орловском предместье.

— Интересно получается, комиссар, — сказал обычным тоном Семенихин, подползая к Жердеву и пристально следя за сужающимся полем. — Товарищу Серго доставили приказ фронтового командования о преследовании бегущего противника вдоль железной дороги Орел — Курск… Где же он, черт возьми, бежит?

— Сверху, стало быть, виднее, — отозвался Степан,

— Нет, кроме шуток? И, главное, в качестве логического следствия победной реляции, эстонскую дивизию отвели в резерв, а часть латышей перекинули под Кромы!

«Вот где кроется разгадка психического маневра», — сообразил Степан, нисколько не сомневаясь, что белым известно и об отсутствии патронов, и о количестве войск перед Орлом.

Подпустив корниловскую строевщину шагов на триста, Семенихин приподнялся.

— Внимание! — голос его звучал с предельно четкой выдержкой и достоинством. — Без команды не стрелять!

Он метнул взглядом по сизо-черной плотине винтовочных стволов на бруствере, покосился в сторону неприятеля и произнес раздельно и властно:

— По врагам нашей Родины… залпом… пли! Линия обороны полыхнула из конца в конец карминно-алым сиянием, оглушила и смолкла. Первый ряд наступающих глухо ахнул и неровно осел, продолжая маячить наподобие изломанного гребня. Однако с тыла докатился накаленно-жесткий баритон:

— Со-о-мкни-и-сь!

Корниловцы выравнялись и, перешагнув через убитых, ускорили движение. Безумием горели их глаза, перекошенные злобой и страхом рты жадно хватали ледяной воздух…

После второго залпа они снова сомкнулись, но потери были очень велики. Экономя патроны, Семенихин не даром рассчитывал на залповую стрельбу, при которой даже неискусный боец может прицелиться и попасть в живую стену. Корниловцы шли теперь по трупам своих офицеров и солдат, не обращая внимания на стоны раненых.

Третий залп остановил врага. Словно от порыва сильного ветра, качнулись и начали разваливаться крутые волны первопоходников. Затем все замутилось и хлынуло назад.

Красноармейцы смотрели из окопов, бледные, выжидающие. Никто не верил, что этим завершится ратный день.

— Кадет повадлив, — говорил Терехов, торопясь свернуть папироску. — Где завтракал, туда и обедать придет!

И действительно, вскоре белогвардейцы показались на исходном рубеже четырьмя рядами, непосредственно следующими один за другим. Теперь они уже не шагали в ногу, с казенной выправкой и замораживающей обреченностью лунатиков, а сближались проворной рысцой, и создавалось впечатление, будто задние подпирали штыками передних.

Корниловцы стреляли и надрывались устрашающими возгласами. На этот раз им помогала вся армада бронепоездов, засевая поле боя шрапнелью и распахивая фугасными снарядами.

Семенихин подал команду. Залпы дружно вырубали широкие просеки в атакующей пехоте. Однако Степан знал, что патроны кончаются и самое худшее впереди… Застонали раненые и среди защитников Орла, тронулись по ходам сообщения угрюмо-озабоченные санитары с носилками.

У Николки шрапнельным стаканом разбило короб «максима». Он сгреб остаток ленты, забрался к Щурякову на крышу избы и прислуживал вторым номером. Их губительный фланговый огонь мешал продвигаться офицерскому полку Гагарина.

— Что это в лощине притихли? — Семенихин взглянул на Жердева. — Ведь там целая рота и пулемет… Не обошли бы нас, комиссар!

— Николка, живо в лощину! — распорядился Степан понимая беспокойство командира и не видя иного, более верного способа выяснить истину.

Мальчуган скатился с хижины. Пригнувшись под пулями, быстро исчез в пороховом дыму. В следующую минуту снарядом прошибло крышу, и Шуряков, не выпуская из рук пулемета, рухнул вниз…

«Ну, сейчас и навалятся», — подумал Степан, замечая, как ободренные корниловцы помчались на окопы.

Он заскочил в избу.

— Шуряков, жив?

— Обождите, товарищ комиссар, я еще подбрею барчукам затылки, — пообещал откуда-то с полуразрушенного и дымящегося потолка знаменитый наводчик. — Вот нога маленько шалит — вывихнул, кажись…

Голос Шурякова потонул в близкой перестрелке. Степан высунулся из окна и обомлел: корниловцы прыгали через окопы и бежали к избе, размахивая гранатами…

Между тем Николка достиг ската лощины и остановился, пораженный жуткой картиной. Окопы были наполнены трупами. Ни один человек атакованной роты не держался на ногах, но и белогвардейцы не прошли.

При пулемете лежал Севастьян, уронив голову на зеленый щиток. Он силился простреленными руками зарядить новую ленту.

— Подсоби, пузырь! Опять идут…

Николка и сам видел, что в низину стекала толпа корниловцев, торопясь использовать намеченный прорыв. Он зарядил ленту и дал очередь… Толпа продолжала катиться прямо на него и никто не падал. Еще и еще посылали струю огня дрожащие руки мальчугана, не нанося урона врагу. Корниловцы уже подбегали, бледные, запаленные, выставив перед собою винтовки.

«Да куда ж я палю?». — Николка вдруг заметил, что пулемет съехал в окопчик и, подняв дуло к небу, стрелял поверх атакующих. Толкнув «максима» на бруствер, паренек встретил корниловцев длинной очередью в упор…

— По-ли-ру-у-й! — долетел знакомый возглас Бачурина, и разведчики в пешем строю скатились на дно луговины.

— Отбились? — спросил Николка, вытирая рукавом шинели потное лицо.

— Начисто! Они было в одном месте через окопы махнули и комиссара с Шуряковым гранатами закидали… Да Жердев им каждую штучку вернул — это ведь по его части! А тут Шуряков из пулемета…

Отбитые дважды, корниловцы долго не решались выглянуть из-за примятых сугробов. Казалось, день войны насытился людскими страданиями и кровью, и низкие октавы батарей лишь возвещают вселенной о пределе зла и смерти. Но вражеская пехота в третий раз выползла на поле боя. Именно выползла, не смея подняться в рост, К тому же число ее рядов сократилось до трех.

Ближе, ближе. Вот она достигла линии неубранных трупов. Отсюда начались короткие перебежки. Отдельные фигуры с размаху залегли в пятидесяти шагах от обороны.

— Почему нет команды? — нетерпеливо, со спазмой в горле, закричал кто-то в окопе.

Хрипло, сиротливо, не громче пастушьего кнута, пальнула единственная винтовка.

— Кто стрелял? — прокатился начальственный окрик Семенихина.

Командир полка выигрывал секунды, поджидая обещанное подкрепление. Он берег последний залп на крайний случай. И вот строгое, темноусое лицо его просияло: в деревню Лужки прибыли части эстонской дивизии. Густые цепи прибалтийских солдат молча шли низиной, с винтовками наперевес, во фланг неприятелю.

«Товарищ Серго прислал!» — с гордостью подумал Семенихин и вылез на бруствер.

— Москвичи, рязанцы, орловчане… за мной в атаку…

— А-а-аааааааа!.. — занялось и покатило во всю необъятную ширь, где брызгали пунцовым огнем рвущиеся гранаты и сверкали вороненые штыки.

Корниловцы не выдержали удара и начали отступать. Степан видел, как у станции Стишь полковник Гагарин собственноручно пристреливал трусов. Здесь белые старались укрепиться и привести в порядок обескровленные полки. К Степану подскакал конный связной, вручил пакет. Комиссар прочитал бумагу.

— Вызывают в политотдел, — сказал он Семенихину.

— Поезжай, — отозвался командир, — теперь стало полегче…

Они думали, что расстаются до вечера. Но Степан не вернулся к ночи, не приехал и на следующий день.

Глава сорок пятая

Реввоенсовет фронта вынужден был перебросить лучших политработников на самый опасный участок — под Кромы.