Вышел из спальни, не отдохнув. На пути его перехватил Борис Петрович, что-то шепнул и замер, поедая преданными глазами.

Петр дернул узким костлявым плечом, раздраженно буркнул:

— Зови.

— Вместо одного двоих привел, — подталкивая Митю, прятавшегося за младшего брата, говорил Борис Петрович. — Этот чудодей, а тот, прячется, мореход.

— Ежели мореход, что ж он прячется? — сердито спросил Петр.

— Оттого что не по вину, а по морю ходит, — ввернул Барма, забавляясь с зайцем.

Петр хмуро покосился на него, скривил щеку. Велел подать себе трубку, закурил и сел за шахматный столик.

— Где ж плавал, мореход славный? — спросил, затягиваясь. В зале громко захохотали. Меж взрывами смеха послышался чей-то визгливый голос…

— Весь свет обошел, — врезался в разговор Юшков, выдвигаясь вперед. — У него и карта есть, и записи…

Дарья Борисовна, беседовавшая неподалеку с каким-то придворным хлыщом, невежливо прервала его на полуслове, приблизилась к столику. Однообразные танцы, мятые от многодневного пира лица, заученные комплименты утомили ее. Увидав отца и братьев, с мороза свежих и броско красивых, тотчас воспрянула, незаметно тронув Барму за локоть.

Кто-то вновь рассмеялся громко. Петр шикнул. Его не расслышали.

— Уйми их, — велел Юшкову, притопнув ногою. Взглянув мельком на Барму и на его зайца, сердито спросил: — Ты шут?

— Шуты — вон, все разряжены. Мне не ровня, — насмешливо ухмыльнулся Барма.

Петр всхлипнул трубкой, вздохнул и отослал:

— Ступай туда… оба ступайте!

Дарья Борисовна подхватила Барму за руку, повела к царице.

— Ваше величество, — присела она перед Катериной, — мой протеже, Тимофей Пиканов. Он много в чем преуспел…

Царица погрозила ей пальчиком, лукаво улыбнулась. Но Дарья Борисовна, словно бы не поняв уж слишком очевидного ее намека, бойко закончила:

— Но более всего в фокусах. Он также режет по дереву, рисует, складно поет…

Петр, оглянувшись на них, усердно засосал погасшую трубку, принялся листать Митины записи. Отложив их, задумался, постучал костяшками пальцев.

— Теперь карту кажи. И объясняй по ходу толково.

— Чертеж тех мест, где бывал, — одолев робость перед царем, начал Митя. — Вот нос Камчатский. Тут Атласов бывал когда-то. Отсюда плавал я к мысу Лопатка, а с мыса по всей Курильской гряде, вплоть до острова Матмая. Там японцы живут. На других островах — курилы. Кожу нерпичью носят, промышляют охотой и рыбалкой. Много там птицы разной, рыбы много. Я писал о том коменданту Камчатки. Он, верно, переслал вам мои записи?..

— Не было такого, не помню. Надо будет спросить у Соймонова, — Петр, светлея глазами, ласково кивнул: — Сказывай дале.

— Ходили байдарами с острова на остров. Очертания островов и проливов я наносил на карту. Брал для показу тамошние одежды, рухлядь, посуду разную. Тоже высылал на Камчатку. Потом второй был поход, и третий… Я во все три ходил и карту подробную сделал. Одну Козыревский забрал — судьбы ее не знаю. Две — на случай — вычертил для себя. Товарищи мои сгинули. Сам выжить не чаял. Добрые люди — жители тамошние — помогли. Без малого год у них прожил… — просто закончил Митя. Отдав карту, не знал, чем занять руки, и потому неловко переминался, краснел.

— Спасибо, малый, за бескорыстную службу! Скажи, чем жаловать тебя за твои заслуги? — обняв его, ласково спросил Петр.

— Хотел я снова туда сплавать. Теперь иным путем, северным. Мне бы суденышко да команду… — высказал скромную просьбу Митя.

— Только-то? — удивился Петр. Простота и бескорыстие землепроходца радовали. Выколотив трубку о колено, заговорил с теплотою, редко звучавшей в его голосе последнее время. — То труд твой нелегкий, а не награда. Доволен я крепко, что дело свое превыше всего ставишь. Такие люди мне надобны. Можешь ли сам повести судно?

— Во втором и в третьем походе, ваше величество, я был за штурмана.

— Вот и ладно, сынок, — Петр притянул к себе Митю, снова обнял. — Жалую тебя лейтенантом русского флота. Макаров!

Секретарь, только что шептавшийся с князем Юшковым, мгновенно подлетел к царю, изогнулся, касаясь париком пола:

— Слушаю, ваше величество.

— Составь грамоту на представление в лейтенанты флота, — приказал Петр и поднес Мите чарку. — Теперь и выпить не грех. Ну вот, — подписав грамоту, принесенную Макаровым, поднял чарку сам, — благословляю тебя, лейтенант. Пробивайся на восток северным окоемом. Пойдешь туда с экспедицией Беринга.

— Сколь хватит сил моих, государь, буду служить тебе верой-правдой, — рвущимся от волнения голосом обещал Митя.

— В то крепко верю, — кивнул Петр. Тут офицер дежурный подал ему пакет. — От кого? — взглянув на конверт без подписи, спросил Петр.

— Какой-то человек передал. Себя не назвал. Сказал, царю от любящей женщины.

— О, — захохотал Меншиков, приблизившийся к столу, но тут же осекся.

Петр бешено топнул, смял пакет в горсти: в ладонь уперлось что-то твердое. Царица, беседуя с Бармою, из-под прищуренных век следила за царственным супругом. Но вот тревожно вскинула бровь: в зал почти ворвался ее секретарь, волоча за собою Фишера. Забыв поклониться царице, кинулся к Юшкову.

Сославшись на недомогание, царь снова удалился. Полежав час-другой, велел позвать к себе Монса. Испуганный этим приглашением, царицын секретарь шел к нему ни жив ни мертв. Следом толкнулась сама Катерина. Петр с грозной ласкою удалил ее; у дверей поставил своего денщика, приказав никого не впускать.

— Сядь, Виллим, — сказал тихо. Худой кулак судорожно сжимался и разжимался. На потном виске дрожала синяя жила. — Как ты на Анну похож… — зорко вглядываясь в Монса, ужавшего круглые, начинающие полнеть плечи, задумчиво проговорил Петр. — Красив и… так же предан.

— Государь, я за сестру не ответчик, — избегая пронизывающего взгляда царя, чуть слышно выдавил из себя Монс. — Я вам предан душой и телом. Вам и Катерине Алексеевне.

— Что Катерине предан — знаю… — глухо молвил царь, рванув пакет, из которого выпал похищенный Фишером перстень. — А мне так же верен, как и сестра твоя…

Монс все понял и молча рухнул на колени.

Его увели.

Лицо Петра посерело. Глаза дико выкатились. Тряслись непослушные, много умевшие руки. Он что-то хотел крикнуть, но свалился со стула. К нему вызвали доктора.

В зале Барма забавлял фрейлин и царицу. Митю увел к себе царский токарь Нартов, стал расспрашивать новоиспеченного лейтенанта о житье-бытье, сам показывал ему токарный станок, мастерскую.

Поняв, кто перед ним, вздохнул сочувственно:

— Не ко двору ты здесь, парень. Уплывай скорее. И брата с собой бери…

Юшков и светлейший играли в шахматы.

— Худо играешь ноне, Александр Данилыч, — снимая фигуру за фигурой, посмеивался Борис Петрович. Причину рассеянности светлейшего знал.

Меншиков, взяв по чарке себе и князю, вполголоса спросил:

— Того немца, — кивнул он на Фишера, занимавшего разговорами его сестру, — ты подослал к Монсу?

— Сами снюхались. Для чего я немцев сводить стану? Меня и с русскими мир не берет, — усмешливо-спокойно ответил Юшков.

— А ты не ссорься со мной… Не ссорься, Борис Петрович, — погрозил пальцем светлейший. — И с государыней не ссорься…

— Да смею ли я, Александр Данилыч! — Юшков поискал глазами Монса. Того не было. «Видно, пакетик-то не зря передан», — подумал. Объявив мат, сказал почтительно: — Государыню чтить надо. Да и тебя тоже. — Помолчав, с усмешкой, повергнувшей светлейшего в ужас, добавил: — Тебя и в Лондоне чтут… Сдавайся, Александр Данилыч!

Меншиков, рассыпав фигуры, бросился к выходу, расталкивая встречавшихся на пути придворных.

Оркестр, перестав пиликать какой-то унылый менуэт, бодро грянул русскую плясовую. Дарья Борисовна, по знаку царицы, тотчас впорхнула в круг, позвав за собой Барму. Тот пронзительно свистнул, метнулся ей навстречу и, выдав коленце, махнул вприсядку. То прыгая выше головы, то приседая и хлопая себя по подошвам, Барма носился и требовал: