Питирим встал, положил на живот желтые пергаментные руки, тихо сказал:

— Сукно можно было и самим соткать…

— Так, владыка, истинно так! — не выдержал Милославский. — Сотни стругов подходят к Москве-реке, и ногу скоро негде будет поставить — все места чужестранцы займут!

— Владыка? Кого ты назвал владыкой?! Здесь Никон — Святейший! — От услышанного царь взбесился. Даже встал. — Он один лишь наши души просветляет. Других владык я не ведаю. Сам-то ты кто такой? — накинулся он на тестя. — В прошлом году в воеводы лез, за день хотел всех поляков перебить, теперь ждешь, когда наши купцы за моря свои товары повезут? Вонючий козел, кто будет стрельцов наших кормить, тебя спрашиваю?!

От испуга Милославский под ноги бояр скатился. Пока на улицу его выносили, Никон думал, как мысли бояр в нужное русло направить. У царя испортилось настроение, теперь он в гневе, не способен даже собой управлять.

И вновь от никоновского голоса Крестовая палата вздрогнула:

— Любить себя выше государственных дел — предательству подобно!

К Ладоге-озеру было отправлено восемьдесят семь подвод с продовольствием, оружием, порохом. Из Малороссии с нерадостным известием вернулся Артамон Матвеев, посланный для заключения договора о дружбе с Иваном Выговским и Мартыном Пушкарем. Какие уж там переговоры! После смерти Богдана Хмельницкого оба лезли в гетманы. Вернувшийся из Польши Василий Золотаренко тоже боролся за это место. Пришлось Матвееву вмешаться.

В Киеве на Раде он объявил, что Алексей Михайлович, Государь Всея Руси, и святейший Патриарх Никон желают видеть нового гетмана и нового митрополита. А избрать их доверяют Раде. Это был поистине хитрый дипломатический ход. Ведь Матвеев заранее всем верным людям поведал о своих пристрастиях.

Митрополитом единодушно избрали Дионисия Балабана. А вот за булаву гетмана долго дрались. Пушкарь со своим войском жил в Полтаве, Выговской — в Переяславле. Даже слух прошел: Пушкарь за Выговским гоняется, думает застрелитъ его. Если это выйдет, такой пожар поднимется — и русским несдобровать.

Артамон Матвеев, утвержденный в ранге «особого царского посланника», в Киев прибыл с полком князя Шереметьева. Стрельцы окружили главную площадь плотным кольцом и в круг членов Рады пускали без оружия. Боялись, что подерутся, в ход пустят ножи и пищали. На площадь вынесли стол, положили на него Евангелие, икону и крест, московский архиерей зорко следил за порядком.

Больше всех голосов набрал Выговской. Да и вполне понятно. Бывший писарь Хмельницкого, он был головою многочисленной шляхты, а в Раде в основном были паны да воеводы.

После выборов начались праздничные гулянья. Вначале украинцы угощали гостей, затем — русские хозяев. Неожиданно в разгар празднования от Пушкаря привезли послание. Полковник, бывшая правая рука Хмельницкого, просил собрать Раду в Дубне.

Вестовому Артамон Матвеев сказал, что гетманы и митрополит уже избраны всенародно. Тот прыгнул на своего рысака и зло крикнул, что, мол, этого Пушкарь так не оставит. Матвеев, тревожась, вызвал Выговского, чтобы поговорить на прощанье. Передал новому гетману указ Алексея Михайловича о разделении Малороссии на воеводства. Выговской презрительно бросил бумагу под ноги:

— Я Москве не присягал, это Богдан сделал, потому и указы не буду выполнять. Вот поеду в Москву, посмотрю в светлые очи государя, пойму, за кого он, тогда и решим… — И, гремя саблей, гордо вышел вон.

Войску Шереметьева пришлось задержаться. Если бы уехали — брат брата перерезал бы… Такая бы драка была! Не приведи Господь… Недаром спустя неделю Пушкарь в Киев царя и Патриарха приглашал, чтоб разобраться. Услышав об этом, Выговской вновь продался Польше. Сколько зря людей было потеряно, денег и времени!..

Об этом Никон сегодня и разговаривал с царем. Тот одно твердил:

— Много грехов у нас!.. — И стоял на стороне бояр, совсем не думающих о стране.

Из-за нехватки денег и людей остановилось и строительство Нового Иерусалима. Кругом одни беды!

Вернувшемуся от государя Никону Арсений Грек сообщил: — Иван Разумов приезжал, в гости тебя зовет, ибо завтра он на родину уезжает…

Ивана Никитича Разумова Никон с детства знает. Он из Нижнего Новгорода, на всю округу известный купец. Четыре судна держит, несколько лавок поставил в сердце самой Москвы, здесь же выстроил себе хоромы. Неженатый, живет с единственной сестрой, красота которой восхищает всю столицу.

«Давно с ним не встречался, возможно, и деньжат на новостройку подарит. Придется навестить», — устало подумал он про себя.

Купец жил на Арбате, туда недалече, да без караула не поедешь. Взял десять стрельцов.

Иван Разумов встретил Патриарха радушно, поклонился ему и поцеловал руку. Раньше такого между ними не было. Да ведь теперь Никон Патриарх, а не колычевский батюшка. Из Колычева родом и Иван Никитич, не раз за одним столом сиживали. Отец уже тогда держал лавку, сын дальше пошел, много богатства нажил… Ныне он денежные горы перелопачивает…

Вошли в горницу. Она вся в иконах. Посередине — резной стол дубовый, вдоль стен расставлены мягкие лавки.

— Вот и богатство мое, святейший! — засмеялся хозяин и посадил гостя на самое почетное место — под образа.

Долго вели они тихую беседу о родных селах, о близких обоим людях, о том о сем. Время к вечеру, а купец всё ещё не раскрывал свою душу. «Как сорока стрекочет. Хитер. В отца пошел», — Никону вспомнился старик Разумов, давно покоящийся на колычевском кладбище. Тот и гнилую рыбу умудрялся продать. Сельчане шапки перед ним снимали. Теперь вот и сын хочет обвести его вокруг пальца. «Врешь, не обманешь!» — про себя засмеялся Патриарх. И строго спросил:

— Ты берешь в руки Новый Завет?

— Это дело духовника, святейший. Держу в руках эту большую книгу, да заглянуть в нее некогда, прости грешного!

— Принеси-ка ее, я тебе отдельные главы прочитаю, и ты поймешь, в чем счастье человеческое.

Из задней комнаты купец вынес толстую книгу, протянул ее гостю. Тот одним взмахом пальца нашел нужное место и певуче начал читать: «Но есть среди вас некоторые неверующие. Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие, и кто предаст Его. И сказал: для того-то и говорил Я вам, что никто не может придти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего»*.

От громкого голоса Патриарха дрожали настольные подсвечники, испуганно металось пламя свечей. Иван Никитич сидел надутой жабой: салом заплывшие плечи, живот с огромное корыто, нос с молотило. Патриарха слушал, хмыкая и кряхтя, подмигивал, словно играл с ним.

Никон понизил голос и прочел уже по памяти, не заглядывая в книгу:

«Опять говорил Иисус народу и сказал им: Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».

В эту минуту дверь приоткрылась и в нее заглянула девушка — сестра купца.

— Что тебе, Мария? — строго спросил Разумов. Никон, разглядывая ее красивое, словно иконописное, лицо, ласково улыбнулся ей.

— Принести вам закусить? — спросила, густо краснея.

— Зачем спрашиваешь? — одернул ее Иван Никитич. — Стол давно бы приготовила. — Повернулся к гостю, добавил: — Ты уж, святейший, прости… Плохой я хозяин, а хозяйка и того хуже — молода, неразумна.

Дверь захлопнулась. Девушка, стуча каблучками, побежала на кухню. Никон закрыл книгу и поправил рясу на коленях.

— Это не беда, была бы душа чиста, а мудрости жизнь научит… Да вот ещё Святое Благовествование*. Читай его.

— Мудрая книга, святейший. Ох, какая мудрая! — начал хвалить купец. — Всё то, что в ней описано — чистая правда…

— Ты, Иван Никитич, давно из Нижнего? — чтоб сменить тему беседы, спросил Никон. — Теперь, знамо, край родимый совсем изменился. — Помолчал, вновь добавил: — Сейчас туда полетел бы, да некогда.

— Ещё бы! — согласился Разумов. — Вон на тебе бремя какое, святейший. Целой страной управляешь. Никон молчал. И купец смело продолжил: