Пришли лицейские друзья Вольховский, Пущин, разжалованные в рядовые декабристы Александр Бестужев, Валериан Голицын, Захар Чернышев, Бутырцев...

Подали на походные столы шашлык. Хлопнули пробки шампанского, вино зашипело в бокалах. Выпили за счастливую встречу, за победу над турками. Вдруг лица друзей помрачнели: «А у нас горе. Трагически погиб Александр Грибоедов»,— дрогнувшим голосом сказал Раевский.

При упоминании о Грибоедове Пушкин вздрогнул и тихо сказал:

— Господа, я расскажу вам о своей последней встрече с ним. Это было по дороге сюда, близ крепости Гер-геры. Два вол_а, впряженные в арбу, поднимались на крутую гору. Несколько грузин сопровождали арбу, на которой лежало что-то закрытое мешковиной. «Откуда вы?»—спросил я.—«Из Тегерана».—«Что везете?»—

«Грибоеда»... Тяжело вздохнув, Пушкин продолжал: «Не думал я о такой встрече с Грибоедовым... Мы расстались с ним в прошлом году в Петербурге перед его отъездом в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия. Я хотел было успокоить его, но он мне сказал: «Вы не знаете этих людей, вы увидите, что дело дойдет до ножей...»

Раевский коротко рассказал Пушкину историю ужасной смерти Грибоедова, который, до конца исполняя долг русского посла, настойчиво требовал от шаха выполнять все статьи мирного договора России с Турцией. Фанатично настроенная толпа персов ворвалась во двор русского посольства, взломала двери, перебила охрану и чиновников. Растерзала и посла, выбросив обезображенный труп на улицу. Генерал горестно заключил: «Грибоедов совершил подвиг во славу своего отечества, а правительство наше не особенно настаивает на выдаче виновных...»

Все в палатке поднялись, почтили память Александра Сергеевича Грибоедова. Разошлись, полные горьких дум.

...На другой вечер снова собрались в палатке Раевского. Левушка проговорился, что Александр привез рукопись трагедии «Борис Годунов», которую император печатать не дозволил, усмотрев связь с событиями на Сенатской площади. Друзья стали упрашивать поэта прочесть трагедию. Пушкин отказывался: Бенкендорф строго предупредил, чтобы рукопись не имела огласки, запрет распространялся даже на самых близких поэту людей. А здесь в действующей армии читать лицам, состоящим под надзором,— верх неосторожности.

Уговорили все-таки. Пушкин читал без обычного пафоса, украдкой наблюдая, какое впечатление производит трагедия на присутствующих. По выражению их лиц он понял, что слушателей до глубины души потрясали картины смуты в государстве, вызванные преступными действиями царя Бориса, напоминающие жестокость и деспотизм теперешнего монарха. «Трагедия бьет в цель. Недаром Николай наложил на нее запрет»,— обрадованно думал Пушкин...

Двигаясь с наступающей армией, Александр Сергеевич впервые в своей жизни видел огромные массы людей, бегущих цепями друг на друга. Стреляющих, колющих штыками, падающих, сраженных насмерть. Пыль. Дым. Кинжальные языки огня, выскакивающие из стволов ружей. Сверкание сабель. Оглушающие разрывы снарядов. Крики. Стоны. Все это в небольшой долине, зажатой с двух сторон горами.

Он впервые увидел своими глазами отвагу, презрение к смерти русских солдат и офицеров, которые смяли врага и обратили его в бегство. Он был свидетелем разгрома тридцатитысячной армии турецкого сераскира, захвата знамен, почти всей артиллерии и множества пленных. Голова его кружилась, сердце радостно билось от гордости за своих соотечественников. Все увиденное, пережитое он намеревался показать в записках о путешествии.

Не знал поэт тогда, что радость через неделю будет омрачена. Уже на пути в Тифлис, куда часть войск отходила на зимние квартиры, в палатку вошел встревоженный Раевский: «Александр Сергеевич, беда! Из

Петербурга прискакал фельдъегерь с пакетом главнокомандующему графу Паскевичу. Кто-то донес императору, что я в своем отряде пригрел «государственных преступников»—декабристов, и они часто обедают у меня. Николай повелел графу строжайше расследовать это. Как я узнал от близких мне офицеров штаба, граф грозится отстранить меня от должности и посадить на гауптвахту, декабристов же разослать по разным батальонам. Уезжай-ка, друг милый, поскорее отсюда. Ведь могут донести, что и ты бывал на обедах вместе с

«государственными преступниками» и даже читал им «Годунова»...

В тот же день Пушкин выехал с турецкого фронта. Дорога в Россию была долгой и невеселой.

На Горячих Водах Пушкин не пробыл и дня. Вечером он пришел в комендантское управление и попросил выдать ему подорожную. На бумаге с двуглавым орлом Александр Сергеевич прочел: «От Горячих минеральных вод до города Георгиевска господину чиновнику 10 класса Пушкину от казачьих постов, по тракту стоящих, давать в конвой по два конновооруженных казака без малейшего задержания...»

С грустью поэт простился с Водами. Проезжая берегом Подкумка, увидел место, где девять лет назад вот так же вечером он сидел с Александром и Николаем Раевскими. Тогда они в спорах и разговорах просидели здесь, пока не исчезли во мраке ближайшие горы.

«Чем дело кончится,— беспокоился Пушкин.— Разберутся ли по-доброму и снимут с Раевского подозрения? Неизвестно еще, какую цену мне придется платить за самовольную поездку на турецкий фронт».

Наступила ночь. Чистое небо в ярких звездах. Колеса тарахтели по каменистой дороге. Ямщик погонял лошадей. Сзади скакали два вооруженных казака. Они торопились поскорее доставить до очередного поста хмурого, по всему видать, встревоженного чем-то пассажира, не побоявшегося ночью пуститься в путь. Места небезопасные...

«НАКАЗ ЕРМОЛОВА НАДОБНО ИСПОЛНИТЬ...»

В конце 1829 года на Горячие Воды приехал генерал Емануель. Пожелав осмотреть поселок, он пригласил к себе в коляску Чайковского и братьев Бернардацци.

— Господа, главную улицу вы теперь называете бульваром, а остальные как?—вдруг спросил командующий.

— Пока просто: Вторая продольная, Третья про

дольная. Поперечные тоже. Первая, Второя, Третья,— ответил Иосиф.

— Э, так нехорошо,—осуждающе покачал головой генерал —Как в солдатском строю: на первый — второй рассчитайсь! Каждая улица во всех городах и поселениях имеет свое, а не арифметическое название. Желательно дать названия, снизанные с историей поселка, Кавказа... Вот, к примеру, самую широкую, что идет от колонии Каррае, в честь Алексея Петровича Ермолова, чьей заботой росли Горячие Воды.

— Да, на плане так и нанесем — Ермоловская,— охотно согласился Иосиф и взглянул на остальных членов комиссии.— Как, господа, не возражаете?.. А следующую поперечную назовем Емануелевской. И вы, Георгий Арсеньевич, внесли немало труда в благоустройство нашего поселка. А третью поперечную — Базарной.

— Четвертую поперечную можно назвать Дворянской, поскольку ее первыми заселяли жители дворянского сословия,— предложил Чайковский.

Так, проехав по всем улицам, они и подобрали им названия. Емануель возразил лишь относительно названия улицы его именем: и того достаточно, что сад люди нарекли Емануелевским. Но члены комиссии настояли на своем. Командующий, придирчиво осматривая дома, насаждения, давал указания, где и что, по его мнению, следует поправить, выровнять, навести чистоту.

Вернувшись в дом неимущих офицеров, верхний этаж которого был полностью занят ранеными и больными, Георгий Арсеньевич пригласил членов комиссии и Конради к себе. Сел за. стол, склонив голову, о чем-то с минуту думал, потом сказал:

— Господа почтеннейшие, Алексей Петрович просил поселок Горячие Воды преобразить в город. Так вот, не настало ли такое время?

Присутствующие переглянулись: вот чем объясняется приезд командующего.

— Для города население в нашем поселке малочисленно,— осторожно заметил Чайковский.

— Население увеличится. Переведем сюда из Георгиевска окружное гражданское управление, а за ним и другие учреждения,— ответил генерал и посмотрел на Конради:— Как по-вашему, Федор Петрович?.. Не помешает лечебному делу окружное начальство?

— Нет, конечно, Наоборот, помощь всяческую будет оказывать,— согласился главный врач.