Аким Хастатов прервал мечты Мишеля, показав ему большое здание, стоявшее на вершине Горячей.

— Смотри, оборонная казарма. В ней живут солдаты, они охраняют наш поселок.

А это что за «грибок»? — кивнул Шан-Гирей на

деревянный зонт, под которым стоял часовой с ружьем.

— Не вмешивайся в разговор старших,—одернул его Хастатов, продолжая показывать другу сторожевые посты.

Потом они спустились по крутому южному склону к Подкумку, бросали камни в бурлящий поток, бегали по берегу, ловя бабочек. Поймав одну, Аким-старший вынул из кармана складной ножичек, срезал длинную тонкую лозу, снял картуз, достал из-под внутреннего ободка тульи смотанную плетенную из конского волоса леску с крючком и привязал к концу гибкого прута — получилась удочка... Насадил на крючок белую бабочку, забросил в воду. Течение понесло легкую наживку, Хастатов пошел за ней по берегу. Лермонтов не успел понять, что произошло: всплеск, бабочка исчезла, и вот уже на берегу бьется серебристая рыбка, ловко схваченная Акимом-братом.

— Дай мне! Дай мне!—схватился за удочку Шан-Гирей.

— Погоди. Пусть вначале Мишель, а потом ты...

На третий день Хастатов повел гостя на Татарский

базар. Был он на западной окраине бульвара. На огромном пустыре пестрела толпа. Прямо на земле лежали яркие кавказские ковры, на них — кинжалы в искусно отделанных ножнах, узкие поясные ремни с серебряными подвесками; на холстах — горы белой и черной шерсти, мотки пряжи, уздечки, седла, черкески, бурки. За ними выстроился ряд горцев в лохматых шапках. Тут же стояли женщины в черном, держали в руках белые и серые, легкие, как пух, шали. Перед ними ходила, присматриваясь к товару, публика.

А дальше в стороне, у коновязей, перебирали тонкими ногами лошади. Здесь толпились офицеры и помещики-степняки. Хозяева, отвязав коня, водили его перед покупателями, придирчиво оценивающими достоинства животного. Иные пытались сесть в седло, проехать рысью, а потом показать галоп...

Такой торг Мишель видел впервые. Его поразило обилие необычных товаров, облик съехавшихся из аулов людей, их гортанная речь, энергичные жесты.

По дороге домой Хастатов рассказывал Лермонтову

о том, что через неделю в соседнем ауле Аджи, расположенном между Машуком и Бештау, будет байрам — праздник горцев: скачки, состязание в рубке лозы, в стрельбе, песни, пляски.

— Поедем?! — предложил Аким.

— Бабушка не отпустит,— ответил Лермонтов.

— Не отпустит — сбежим. Я запрягу коня в коляску, сядем и с ветерком до аула Аджи!

— Что ты, Акимушка! Хватятся, а меня нет. Жалко мне волновать бабушку, у нее сердце больное.

— Хочешь, я попрошу ее?

Елизавете Алексеевне самой захотелось посмотреть на экзотическое зрелище. Конечно, возьмут и Мишеля...

И вот они в Аджи-ауле... Плоские мазанки и сакли, притулившиеся к горе. Дувалы из каменного плитняка ограждают усадьбы. Узкие и кривые улочки. Свечкой стоит мечеть. В центре площадь, где обычно проходят праздники. Здесь уже выстроились экипажи русской знати, приехавшей из Горячих, Железных и даже Кислых Вод, на праздник черкесов. Горцы в нарядных костюмах, молодые, стройные мужчины, и женщины, встав в круг, по очереди что-то пели под аккомпанемент бубна и струнного инструмента, похожего на балалайку. В стороне джигиты на конях, готовые к состязанию. Вскоре площадь очистилась от народа и начались скачки.

На всем скаку джигиты, переворачиваясь в воздухе, оказывались спиной к голове коня; перебросив через седло стремена крест-накрест, становились на ноги во весь рост, ныряли под лошадь и взбирались на седло с другой стороны. Или, держась на одной ноге, вдетой в стремя, повисали вниз головой, проносились в пол-аршине от земли. Потом на всем скаку стреляли в установленные на палках чучела, рубили их шашками...

Миша Лермонтов завороженно смотрел на них. Хотя он знал, что русские сражаются не с этими, мирными горцами, а с теми, что живут по ту сторону Линии, все же ему стало не по себе:

— Бабушка, но ведь немирные горцы тоже лихие джигиты, а таких разве можно победить?

Арсеньева спокойно ответила:

— Россияне все могут. Они и черта согнут в бараний рог...

Скачка окончена. Стрельба затихла. Наступили сумерки. На площади разожгли костры. У огня седой, бедно одетый старик —народный певец Султан Керим-Гирей, сидя на камне, под звуки струн пел песню, которая поразила Мишу своей простотой.

...В доме Хастатовых бывала одна дама с девочкой лет девяти. Вначале Миша не обращал на девочку внимания. Но однажды, встретившись с ней взглядом, был поражен нежной красотой ее лица. Сердце мальчика затрепетало, ноги подкосились. Он смотрел на нее издалека, не в силах оторвать глаз. Ночью он не мог уснуть. Слышался ее голос, перед глазами возникала головка с завязанным в локонах бантом... Когда дама вновь пришла с девочкой, Миша выбежал из дома. Аким Хастатов нашел его в сарае — он забрался в бричку.

— Зовут обедать. Все за столом, бабушка беспокоится.

— Скажи, Акимушка, что не нашел меня. Прости, милый! Не хочу я есть,— умоляюще сказал Миша. Он боялся, что взрослые увидят на его лице волнение и, догадавшись о его причине, будут смеяться...

ПОКОРЕНИЕ ЭЛЬБРУСА

В Ставрополе в ясную погоду утром и вечером Ема-нуель часто видел двуглавую вершину Эльбруса на южной линии горизонта. Во время поездок в войска, расквартированные на Тереке, в Чечне и Дагестане, перед его глазами неотступно возникала громадина белоснежного конуса, упирающегося в синь неба. Самая большая вершина на Кавказе, на которую не ступала нога человека. Эльбрус — отец тысяч ручьев, сотен рек, питавших огромные земли Северного Кавказа.

В летние жаркие дни тающие снега и лед над Эльбрусом превращались в мельчайшие капли, образовывали облака. Щедро напоенные влагой, плыли они потом на восток и на север знойной необозримой степи. А зимой теплые, влажные воздушные массы, пришедшие со стороны Черного моря, Эльбрус задерживал, собирал влагу в снежные облака и, словно заботливый отец, укрывал от холодных северных и астраханских ветров теплым снежным одеялом свои владения.

Эльбрус манил, притягивал взгляд Георгия Арсеньевича, родившегося и выросшего в западных горах. Емануель вот уже много лет мечтал добраться до вершины седого великана, проникнуть в тайны заоблачных высот. Не единожды он слышал от мирных горцев, что их люди, пытавшиеся совершить восхождение на Эльбрус, встречали на пути невероятной силы бураны, грозы, странный голубой свет: одежда, брови, усы, волосы светились холодным, необжигающим огнем. Что это за явление? Какова его природа?.. Пока объяснить эти и другие эффекты, наводящие на людей страх, невозможно. Значит, нужны ученые, с которыми сподручнее совершить восхождение и разгадать тайны. Емануель просил Российскую Академию наук выделить в его распоряжение специалистов по разным областям знаний, хотя и охватывало сомнение: пришлют ли, посчитают затею не стоящей внимания. Но, к радости своей, вскоре получил известие, что из Петербурга на Кавказ выезжают ученые.

В начале лета 1829 года в Ставрополь приехали академики: физики Купфер и Ленц, зоолог Менетрие, ботаник Мейер и чиновник горного корпуса Вансович с венгерским путешественником Бессе.

Емануель выехал с ними на Горячие Воды, куда по его приказу из разных полков прибыло до тысячи специально отобранных молодых .казаков. Возглавлявший группу ученых академик Купфер, крепкий физически человек лет пятидесяти с окладистой с проседью бородой сказал генералу:

— Ваше превосходительство, во-первых, нужны проводники из местных жителей; во-вторых, необходимо хотя бы простое снаряжение: палки с заостренными железными наконечниками, веревки, металлические скобы...

Проводников нашли: это были кабардинцы-охотники Хилар Хаширов и Ахия Сотаев. Чайковский подсказал командующему, как решить второй вопрос: снаряжение можно получить у архитекторов Бернардацци. Иосиф посоветовал вместо палок с острыми наконечниками использовать каменотесные топорики с длинными рукоятками, с узким лезвием и острым кайлом на другом конце. На черенок можно насадить железные наконечники для упора при ходьбе, лезвие пригодится для рубки ступенек на скользком склоне, кайло — для долбежки отверстий под скобы и зацепы. «Веревки есть у нас на складе,— Иосиф улыбнулся и добавил:—А меня в экспедицию возьмете, Георгий Арсеньевич?»