При преследовании противника использовались и легкие крейсерские суда. Вместе с фрегатом они составили второй резервный отряд, который заставил выброситься на берег, сжег и затопил немало турецких легких судов 35.
Некоторые крупные турецкие корабли, понеся тяжелые потерн в людях и получив подводные пробоины, также пошли ко дну. Лишь наступившее маловетрие и густая темнота ночи позволили турецкому флоту укрыться в различных пунктах малоазиатского и румелийского побережья. А корабль Сеид-Али, добравшись ночью до Константинополя, стал здесь тонуть. Взывая о помощи, Сеид-Алн открыл пушечную стрельбу и .переполошил весь султанский дворец и всю столицу. Катастрофа у мыса Калиакрия и перспектива появления русского флота у Константинополя окончательно сломили волю турецкой правящей верхушки к сопротивлению -и ускорили заключение мира 38.
Личная роль Сепявнна в сражении у мыса Калиакрия была сравнительно меньшей, чем роль капитанов 1 ранга Языкова, Баранова, Селиванова 39. По отзыву Ушакова, линейный корабль «Навархия», которым командовал Се-нявин, был не так близок к противнику, как некоторые другие корабли, хотя и «оказал подобно им храбрость и мужество». Но сражение это бесспорно повлияло на формирование тактических взглядов Сснявииа. Как и в бою у Фидониси, он сейчас убеждался в полной применимости для флота суворовского требования: бить врага не числом, а уменьем. Сеиявпн снова убеждался и в правильности ушаковского приема первоочередного и сосредоточенного удара по флагманам. В сражении при Калиа-крии с особой ясностью -и наглядностью было продемонстрировано значение свободного, не окованного канонами линейной тактики .маневра, значение нешаблонного решения, соответствующего обстановке и в то же время неожиданного для противника, значение смелой атаки с короткой дистанции. В дальнейшем мы увидим, что Дмитрий Николаевич не только усвоил эти особенности1 маневренной тактики Ушакова, но и творчески развил их.
Высоко оценивая новую тактику, разработанную Ушаковым, Сенявин в то же -время не во всем был согласен со своим начальником и учителем. Ему казалось, что
Эпизод сражения у мыса Калиакрия и 1791
Ушаков проявлял чрезмерную осторожность и потому значительной части турецкого флота удавалось уходить от разгрома. На самом деле это объяснялось не упущениями командующего, а недостаточной скоростью русских кораблей.
По молодости и горячности Сенявин, видимо, не понимал, что его критика льет воду на .мельницу рутинерам, которые обвиняли Ушакова в недостатке отваги именно потому, что его смелые и решительные тактические приемы опровергали и ломали привычную трусливую и шаблонную тактику. Ушаков писал, что подкоп под него ведут в Черноморском адмиралтейском правлении в Херсоне. Мнение же Сенявина могло укрепить позиции врагов выдающегося новатора морского искусства, так как с этим мнением считался Потемкин.
Однако Ушаков не жаловался на Сенявина до тех пор, пока командир «Навархии» не допустил прямого нарушения дисциплины. В связи со вступлением «в строй новых кораблей Ушаков приказал в 1791 году откомандировать на них по нескольку «исправных, здоровых и способных к исполнению должностей» матросов. Среди присланных с «Навархии» людей оказались неподходящие, и Ушаков приказал Сенявину немедленно их заменить. Но Сенявин не выполнил этого приказания и подал по команде рапорт о расследовании дела.
Несмотря на чувство расположения, которое Потемкин испытывал к Дмитрию Николаевичу, а может быть в силу этого чувства, недисциплинированность была наказана самым решительным и суровым образом. Сенявин был лишек звания генеральс-адъютанта, отстранен от командования кораблем и подвергнут аресту. Более того, Потемкин угрожал ему отдачей под суд и разжалованием в матросы. Сенявин был выпущен из-под ареста только после того, как Ушаков сам возбудил об этом ходатайство. «Я удовлетворяю вашу великодушную просьбу о нем, — писал Потемкин Ушакову, — и препровождаю здесь снятую с него -шпагу, которую можете ему возвратить, когда заблагорассудите» 9. Сенявин принес Ушакову свои извинения в собрании офицеров, а Ушаков, отличавшийся не только строгой взыскательностью, но и отсутствием злопамятности, обнял и поцеловал Сенявина и простил его.
Собирался ли Потемкин действительно разжаловать Сенявина в матросы? Вряд ли. Но эта угроза должна была внушить Дмитрию Николаевичу более ясное представление о дисциплине и субординации и одновременно укрепить авторитет Ушакова. Быть может, Потемкин предвидел, что его строгость побудит Ушакова заступиться за Сенявина и будет тем самым способствовать их примирению. Когда же примирение состоялось, Потемкин написал Ушакову: «Федор Федорович! Ты хорошо поступил, простив Сенявина: он будет со временем отличный адмирал и даже, может быть, превзойдет самого тебя!»10
Некоторое влияние на Сенявина оказал Потемкин. Конечно, в вопросах тактики сухопутных и морских сил у «светлейшего князя Таврического» нечему было учиться. Но в делах военного управления и военной администрации у него можно было кое-что позаимствовать. Потемкина нельзя ставить в ряд с другими фаворитами, обязанными своим возвышением одной только неуемной страстности Екатерины II. Его власть не прекратилась, когда в спальне императрицы его заменил Завадовскин. В трудные для дворян-крепостников времена крестьянской войны под руководством Е. Пугачева сильная рука Потемкина пришлась им очень кстати, и он приобрел огромное влияние и авторитет. Потемкин играл немалую роль и в вопросах внешней политики, и в деле преобразования армии, и в деле строительства флота. Он ввел удобную военную форму и отменил нелепые пудреные парики, пытался несколько ограничить наказания солдат, пытался запретить офицерам использовать нижние чины на работы в своем хозяйстве. Эти меры в какой-то степени должны были способствовать повышению боеспособности армии.
По словам одного из современников, Потемкин го проявлял неутомимую энергию, то погрязал в совершенной неподвижности и лени, то трудился днем и ночью, то целыми сутками не вставал с постели, то был деятельным и решительным администратором, то превращался в безвольного капризного младенца, то проявлял внимание и интерес к подчиненным, то становился диким самодуром, восточным сатрапом. Как казнокрад Потемкин мог бы соперничать с Петровым фаворитом Ллексашкой Меньшиковым, а как очковтиратель он, пожалуй, не имел себе
равных в русской истории 40. И вместе с тем он оставался незаурядным политическим и военным деятелем.
К числу особенностей Потемкина как военного администратора относится умение вовремя заметить и поддержать начинания, которые могли принести пользу самодержавно-крепостническому государству и его вооруженным силам, и особенно умение разглядеть и использовать талантливых офицеров. Потемкин защищал Ушакова, которого травили всякие спесивые и бездарные дворянчики, всякие рутинеры и придворные шаркуны. Он быстро заметил талант молодого Сенявииа и по достоинству его оценил.
Длительная служба под непосредственным начальством Потемкина способствовала развитию организаторского таланта Сенявина, хотя она отнюдь не превратила Дмитрия Николаевича в деятеля потемкинского стиля: в отличие от «светлейшего князя Таврического», он никогда не путал личное и казенное имущество, никогда не занимался очковтирательством и был чужд той лести по отношению к императорам, которую Потемкин расточал в совершенно неумеренных дозах.
В личных отношениях Сенявин пользовался большим расположением у Потемкина, чем у Ушакова. Но как военный деятель он неизмеримо ближе стоит к Ушакову, у которого перенял многие новаторские приемы и научился творчески решать тактические задачи. С Ушаковым Сенявина сближало и под влиянием Ушакова в нем развивалось новое отношение к матросам и отнюдь не потемкинское отношение к службе. Это отношение отлично выражается словами Ушакова: «Смерть предпочитаю я бесчестному служению».