— Смотрю, Вы у нас ясновидящий! — подошел к боцману Некрасов. — А как, положим, насчет моей судьбы?

— Свою судьбу вы, господин хороший, сами то есть решили. Шли б себе своим путем, по своей колее то есть. Ан нет! Угораздило вас — в сторону! А этого не любят! Ни на земле, ни на воде, ни на небе!

— Послушайте, боцман! — встрял Бурковский. — Перестаньте людям голову морочить! Держите Вашу дурь при себе!

— Никак нет! — выпрямился боцман, поднимаясь с корточек. — То — не дурь! Сколько знаю семейство свое… почти, считай, до Седьмого колена… Весь наш корень в деревне за колдунов привечали. Ведуны, вроде бы… И прабабка мне судьбу предсказала. И все пока сбылось! И про Вашу судьбу я тоже знаю!

— Однако… — хмыкнул Бурковский. — И что же?

— Подробностей при команде говорить не стану. Одно у меня убеждение. Хоть Вы, господин хороший, человек и не глупый, но тоже помрете по собственному неразумению…

— В каком, боцман, смысле?

— А смысл-то один на белом свете, господин хороший! Уж больно, скажу, вы, поляки, заносчивы! Все — с гонором! А у жизни свой гонор! Супротив жизни — не попрешь! — пыл у боцмана внезапно иссяк, он махнул рукой, отвернулся. — Что говорить? У вас, молодых, все как об стенку горох!

— Братцы! Гляди! — крикнул впередсмотрящий с мачты. — Кажись, шторм идет!

Впереди над горизонтом повис черный зловещий квадрат.

— Дождались… — вздохнул боцман. — Начинается.

Поднялся ветер, и прежде ровное почти зеркальное море начало тихо шевелиться.

— Ну, держись, братцы! — встревожено глядя вдаль, побелевшими губами пробормотал Некрасов.

26 июля. 19 час. 30 мин.

Внезапно хлестнул холодный ветер, поднял с воды мелкую соленую пыль.

Корабль вздрогнул, будто уперся в невидимую прозрачную стену, хлопнули паруса — и тут же безвольно обвисли.

Каждой клеточкой мозга Некрасов ощутил страшную опасность, стремительно надвигающуюся на судно и людей, необходимость вот сейчас, немедленно что-то предпринять, легла на него тяжелой плитой.

— Слушай команду! — вытянув шею, сдавленным, сиплым голосом прокричал Некрасов. — Фок! Фор-мар-сель-нижний! Грот! Убрать!!!

26 июля. 21 час 30 мин.

Петя лежал между канатами в полузабытьи.

И вдруг, в сырой душной мгле, он ощутил движение пола, на которое не обратил поначалу внимание. Пол с каждой минутой раскачивался все заметнее — монотонно, безостановочно.

Сверху, с палубы, доносились тревожные крики.

Петя догадался — начинается шторм. Его охватил ужас. Первый порыв — прочь отсюда! Из этой душной мерзкой тьмы! На воздух! К людям! Он не может, не хочет сидеть здесь, скрючившись, среди грязных канатов и крыс, сам как полудохлая крыса! Только на волю!

Но опять явственно в сознании — надменное наглое лицо убийцы. Значит, что ж — отец, выполнивший свой долг русского офицера, погиб, а подлец останется безнаказанным?

Теперь уже трюм ходил ходуном, сквозь невидимые щели с потолка лились потоки холодной воды. Петю кидало из стороны в сторону. Обдирая о грубые волокна пальцы, срывая ногти, он вцепился в жесткие канатные кольца, но могучая сила оттащила его и бросила в стену… Петя вновь пополз к канатам, скуля от бессилия, тоски и боли…

27 июля. 4 час. 44 мин.

Шторм усиливался. Жуткий, беспощадный.

Черные валы дыбились. Крепкий, просмоленный корпус барка «Святая Анна», рангоут — мачты, реи, стенги — скрипели, трещали, стонали под страшным напором волн и ветра. Поминутно уходя бушпритом в волны, барк переваливался с носа на корму, как старый брошенный среди моря ящик.

Ветер метался в предрассветной мгле, злобный, неустанный, безостановочный. Небо нависло так низко, что казалось — можно коснуться его рукой, и было оно так грязно, как прокопченный потолок.

Некрасов вцепился в штурвал окоченевшими пальцами, в лицо его летели клочья пены. Судно мотало все сильнее. Некрасов еле-еле держался на ногах, но не терял управления.

— Господин капитан! — соскальзывая, вскарабкался на мостик боцман. — Помпы не работают!

— Кто из нас боцман? — не выпуская штурвал, всматриваясь в серую осатаневшую мглу, зло прохрипел Некрасов. — Вы или я?

— Эх! — в сердцах махнул боцман рукой и, пятясь, сполз по ступеням.

27 июля. 12 час 06 мин.

Сквозь рваные тучи на миг выглянуло солнце. Море было белое, как кастрюля с кипящим молоком.

Барк метался, нырял, становился на нос, приседал на корму.

Ваня-здоровяк, Бурковский, Рогозин, Малинин возились возле помпы.

— Ванька, черт! — заорал боцман, пробираясь по колено в воде к измученным товарищам. — На, держи прокладку!

— Отыскали уже, дядя Егор! — разгибаясь, невозмутимо улыбнулся Ваня. — Не волнуйся! Сейчас заработает!

— Шевелитесь! — боцман едва удержался на ногах от удара очередной волны.

Некрасов по-прежнему был у штурвала. Лицо его осунулось, глаза ввалились. Курс ему помогали удерживать два богатыря в драных бушлатах.

Внезапно раздался страшный, будто пушечный выстрел удар-хлопок. И все увидели, как со средней мачты сорвало грот-бом-брем-рей. Верхний парус еще несколько секунд удерживался на канате и развевался в небе, как огромный серый стяг. Но вот верхушка грота, не выдержав, с треском переломилась. Реющий парус оторвал конец мачты и вместе с ней взмыл высоко под облака, распластав полотняные крылья, как величественный перуанский кондор.

— К архангелам полетел, — задрав голову, сказал один из матросов. — Скоро и мы — следом.

— Отставить разговоры! — налегая на штурвал, крикнул Некрасов. — К архангелам всегда успеем.

Шторм все усиливался. Судно таяло по кусочкам: с палубы уже снесены все бочки, вдавлена дверь рубки, баркас, крепко державшийся на вантах, вдруг в одно мгновение превратился в щепки.

Привязанные канатами к грот-мачте, стоя по-двое по бокам помпы, из последних сил работали Бурковский, Ваня, Рогозин и Малинин.

Через них перекатывались волны — казалось, океан издевался над людьми, тупо и безнаказанно.

— Все! Больше не могу! Один конец! — хрипел Малинин, выплевывая соленую воду.

— А что? Хороша банька, всю пыль смыла! — хохотнул Рогозин.

— Что верно, то верно, — поддержал его Бурковский. — Будем теперь чисты, как младенцы.

Сотый, а может тысячный вал перехлестнул через борт.

— Японский бог! — в лицо Рогозина со звяканьем ударила кастрюля. — Чего это?

— Ребята! Камбуз снесло! — крикнул Бурковский. — Бросай помпу! Все — искать кока!

Едва держась на ногах, по пояс в воде, они пробрались к камбузу, вернее — к его останкам.

Обхватив покосившийся столб, повисло на нем бледное истерзанное существо. Невозможно было в нем сейчас признать когда-то вальяжного гладкого повара острога. Изнуренное существо — бывший повар, а ныне корабельный кок — горланило во всю глотку.

— Эх вы рыбки мои! Рыбки милые! Златогривые! Игривые!

— Ты чего, Мефодий? — встряхнул кока Рогозин.

— Чокнулся! Не видишь? — ответил за кока Малинин.

— Куда ж его теперя? — Ваня растерянно оглядел товарищей.

— Может — в каюту?

— Ты что? — Рогозин выругался. — Он там все разнесет к чертям собачьим!

— В трюм его, куда еще! — Малинин повернулся к Бурковскому.

— Придется пока в трюм, — кивнув, согласился Бурковский.

— В каюте он и впрямь все перекорежит. Кончится эта канитель дальше посмотрим.

— Поживей, братцы! Помпа стоит… — Рогозин обхватил за плечи повара, оторвал от столба. К нему на помощь поспешили остальные. Подняли сумасшедшего, побрели по палубе.

— Жизнь прекрасна! Позвольте покрыть ваше тело поцелуями! Буль-буль, дорогая! — опять запел-заорал повар Мефодий.

…Петя сидел, поджав ноги, уткнувшись в осклизлую перегородку.

И вдруг услышал железный лязг над головой. Открылся люк — в трюм упал белый сноп света в котором бешено роилась пыль. Пыли было такое неистребимое изобилие, что даже сырость была ей нипочем.