24 июля. 3 часа 23 мин.

Осторожно отодвинулась щеколда, и чей-то голос позвал шепотом в темноту:

— Барин… Петр Алексеич… Слышь, барин?.. В проеме показалось бледное лицо Пети.

— Василий?

— Тихо, тихо… — торопливо шепнул заросший мужик в малахае — тот, что запирал Петю. — Бежать надо, барин… Нельзя тут… Прибьют!..

— Где отец?

— Нету батюшки… Царствие небесное…

— Кто?! — Петя схватил мужика за плечи.

— Да энтот… главный у них…

— Бурковский?

— Он… изверг… Дул сильный ветер.

Волны глухо бились о берег. Удар — затем недолгая пауза.

На короткий миг море, уходя с шуршанием, тащило за собой гальку, мертвые водоросли…

Но вот из сумрака — новый вал. Опять удар — водяная глыба вновь обрушивается на берег.

И так — бесконечно. Удар… Пауза… Удар… Беспрестанное единоборство водной стихии и земной тверди.

Петя брел по берегу, по окаменевшему лицу текли слезы. За ним бесшумно следовал мужик в малахае. Неожиданно Петя остановился.

— Мне нужно на корабль. Немедленно!

— Господь с вами, барин! Эти супостаты завтра и туда доберутся!

— Дай нож.

— Петр Алексеич, голубчик! Христа ради прошу! Не надо! Я за Вас батюшке Вашему слово давал!

— Ты ж меня знаешь, Василий! Нож! Это приказ! Василий вытащил из сапога нож.

— Прощай! Даст Бог — свидимся, — Петя прижал к себе старика. — Отца положи… знаешь… где мама, — повернулся и побрел во тьму.

24 июля. 4 час. 00 мин.

Поднимался предутренний ветер. Мерно ухали волны. Вдали над горизонтом сверкнула зарница.

Петя шел по ночному берегу. «Надо действовать, действовать немедля! Утром бунтовщики захватят корабль и уйдут в море. И никто им не сможет помешать. Бурковский, конечно же, будет в вожаках… Убийца!.. А теперь спокойно!..»

Петя снял, аккуратно свернул одежду, стянул ее ремнем, сжал зубами нож — и быстро вошел в прибой.

Он прекрасно плавал и преодолеть расстояние до барка, стоявшего в полутора кабельтовых от берега, было для него плевым делом. Вода была теплой и спокойной.

Труднее было незаметно пробраться на корабль. Но ему сильно повезло. Когда он, сжимая стиснутыми коленями якорную цепь и, подтягиваясь руками, ловко взобрался и ступил на палубу «Святой Анны», поблизости никого не оказалось. Лишь доносились приглушенные голоса вахтенных, смолящих трубку на полубаке. Петя тенью неслышно проскользнул мимо нагромождения бочек, открыл люк и шмыгнул в канатный трюм.

Теперь оставалось ждать. Он был готов ждать столько, сколько понадобится. Он перенес все — одиночество, голод, жажду, но дождется своего часа. «Этот презренный шляхтич от возмездия не уйдет. Негодяй свое получит! Сполна! Он отомстит за смерть отца, а там… Пусть делают с ним все, что захотят…»

Томительно ползли первые часы. Было душно. Затхлый кислый воздух, казалось, все более сгущался. В углу пищали крысы, и когда становилось совсем невмоготу сидеть в смрадной кромешной темени, Петя представлял мысленно надменное красивое лицо Бурковского, и все вновь вскипало в нем — свежая горячая сила ненависти смывала усталость и сомнения.

И Петя становился все более уверенным — он все выдержит, он — отомстит.

24 июля, 12 часов.

Было тепло и солнечно.

К этому часу на корабль прибыли и бывшие узники, и их бывшая охрана — солдаты острога, и господа офицеры под конвоем.

Моряки встретили весть о бунте в остроге вначале встревожено, но потом успокоились: «значит так тому и быть. Каторжане — тоже люди, не век же им здесь прозябать!»

На переполненной палубе шума не было. Все внимательно слушали Бурковского.

— Вот что, братцы, теперь мы все свободны! Все! — Бурковский обвел руками собравшихся.

— И куда ж мы теперь? — спросил молоденький каторжанин.

— Решайте! Мы вот с ними… я и мои товарищи, — Бурковский обернулся к стоящим рядом Рогозину и Малинину. — Поплывем искать свободную землю. А как найдем, создадим там коммуну — свободное общество свободных людей. Будем трудиться совместно, а плоды трудов наших — меж всеми поровну. И не будет меж нами ни господ, ни холопов.

— Складно брешешь, барин! — усмехнулся пожилой солдат.

— Какой я тебе барин? Спроси у них! — Бурковский указал на друзей. — Я такой же бывший каторжник… Да ты и сам, Федотыч, про это знаешь…

— Так-то оно так. А все — не ровня мы с тобой. Разная кровь у нас… — пожилой солдат, зажав ноздрю, высморкался на палубу.

— Убрать! — побледнев, приказал Бурковский.

— Во-во! — солдат сапогом растер след. — А ты, барин, про свободу поешь… Вранье все это. Сказки! Не по пути нам с Вами, Ваше благородие!

— Послушайте, братцы!.. — Бурковский уже взял себя в руки. — Что за блажь — гадить на корабле? Это наш с вами дом! Не дикари же мы в конце концов! Свобода и грязь — вещи несовместимые!

— Позвольте усомниться в искренности вашей тирады, — вышел вперед Николай Николаевич Вольф. — Вчера вы убили моего друга. Сегодня уговариваете, — кивнул на толпу, — ведете на смерть тех, кто вам по невежеству своему может поверить. Покойный комендант не успел сообщить узникам острога, быть может, самое важное! Его Величество Государь Александр Первый объявил всероссийскую амнистию. И все с сегодняшнего дня были бы на свободе! За вами и был послан корабль под русским флагом. Теперь же, сотворив бунт и убийство, вы обрекли себя на царский гнев. Одумайтесь, пока не поздно! И отдайтесь на милость Государя нашего! В толпе возникло замешательство:

— Как так амнистия?

— Чего ж нам сразу не сказали?

— Не верь ему, братцы! Брешет!

— Пусть какой документ покажет!

— Стройся! — прервал гвалт Бурковский.

Бывшие узники, солдаты, команда корабля, нехотя, кое-как выстроились в две шеренги.

— Была ли амнистия, не было ли ее, сейчас не об том речь, — продолжал Бурковский. — Я сообщил вам о нашем плане. Мы никого не держим. Кто не желает плыть с нами — шаг вперед!

Двое солдат и трое матросов вышли из строя. Шагнул было и четвертый, но его остановил боцман:

— А ты куда, Ваня? Ты что — с этой рванью? Опять беду на голову кличешь?

— Ты припомни, чума! — говорил боцман тусклым голосом, — как они тебя напоили в индийском городе Калькутте. А тебе нельзя. У тебя головка слабая.

— Так ить… — засмущался здоровяк. — Друзья-товарищи. Завсегда вместе были, в кучке.

— Пущай эта пьянь остается. Их камчадалы очень даже ждут. А ты знаешь, Ваня, кто есть камчадалы?

— Кто?

— Людоеды, Ваня, — вздохнул боцман. — Они, Ваня, людей едят.

— Дурак ты, боцман. И шутки твои дурацкие, — сплюнул за борт проходящий мимо небритый низкорослый узник.

— Вот когда из тебя суп сварят, узнаешь, кто дурак, — почти не обиделся боцман. — А ты, Ваня, их не слушай. Ступай себе в строй, ступай. Ну их к бесу.

— Вы, господа, насколько я понимаю, остаетесь? — подошел к связанным офицерам Бурковский.

Все ответили ему молчанием. Вольф брезгливо смотрел в сторону; мичманы, опустив головы, смотрели под ноги, унтер-офицеры Андронов и Неродных, будто не замечая подошедшего, непринужденно перешептывались; Васюков с ненавистью уперся взглядом в глаза руководителя бунта.

— Что ж, воля ваша, — усмехнулся Бурковский. — Оставайтесь.

— Я, пожалуй, с Вами, господин поручик, — неожиданно сказал Некрасов.

— Что?! — вскинулся Вольф, лицо его налилось, стало почти багровым от прилившейся крови. — Как… как вы посмели?! Вы, дворянин, русский морской офицер!

— Я, знаете ли, люблю авантюристов, — обращаясь к Бурковскому, невозмутимо продолжал Некрасов. — Вся эта Ваша затея, господин… мм… поручик, конечно же закончится крахом. Хотел бы быть свидетелем этого.

— Мне свидетели не нужны, — сухо заметил Бурковский. — Мне нужен толковый моряк! Если Вы соглашаетесь присоединиться к нам, я назначаю Вас капитаном корабля.