То было въ первый разъ, что музыка оказала на меня такое дѣйствіе и впечатлѣніе отъ нея оставило долгій слѣдъ въ моей памяти, такъ какъ никогда прежде я не испытывалъ столь сильныхъ ощзчценій. И по мѣрѣ того, какъ я мысленно перебираю свои воспоминанія о карнавалѣ того года и о небольшомъ числѣ серьезныхъ оперъ, которыя мнѣ з'далось услышать, сравнивая также впечатлѣнія, полученныя отъ нихъ съ тѣми, которыя я испытываю нынѣ, когда послѣ долгаго перерыва я вновь попадаю въ театръ, я начинаю сознавать, что

не существуетъ силы, болѣе неотразимо дѣйствующей на мою душу, сердце и разумъ, чѣмъ музыка вообще, а женскій голосъ и контральто—въ особенности. Ничто дрз^г-гое неспособно вызывать во мнѣ болѣе сильныхъ, болѣе потрясающихъ и разнообразныхъ чувствъ. Почти всѣ мои трагедіи задуманы подъ непосредственнымъ впечатлѣніемъ прослушанной мз'зыки или немного спустя.

Такъ прошелъ первый годъ моего пребыванія въ университетѣ и такъ какъ мои наставники сказали (я самъ не знаю, почемз^т и какъ), что я отлично использовалъ этотъ годъ, я полз^тчилъ отъ дяди изъ Кунео разрѣшеніе пріѣхать къ нему въ этотъ городъ и провести тамъ двѣ недѣли въ августѣ. Это было вторымъ пз’тешествіемъ за мою жизнь; и маленькій переѣздъ изъ Турина въ Кунео черезъ плодородную, веселз’Ю равнину нашего прекраснаго Пьемонта доставилъ мнѣ много радости и задался на славз^г, такъ какъ просторъ и движеніе всегда были для меня главнѣйшими элементами жизни. Однако, удовольствіе отъ путешествія было въ большой мѣрѣ ослаблено необходимостью совершить его въ наемномъ экипажѣ и ѣхать очень тихо, тогда какъ пять или шесть лѣтъ передъ тѣмъ, выѣхавъ впервые изъ дому, я съ такой быстротой прокатилъ пять станцій, отдѣляющихъ Асти отъ Тзфина. Мнѣ казалось, что съ годами мое положеніе З^тхзщшилось и я былъ подавленъ этой позорной, ослиной медлительностью нашего пути. Поэтому, въѣзжая въ Ка-риньяно, въ Ракониджи, въ Савильяно, даже въ самое маленькое мѣстечко, я всякій разъ поглубже прятался въ уголъ своей противной коляски и закрывалъ хмаза, чтобы не видѣть и не быть видимымъ; я боялся, что всякій прохожій непремѣнно узнаетъ во мнѣ того самаго мальчика, который прежде такъ горделиво мчался на почтовыхъ, и посмѣется теперь надо мной за з^тнизительнз^тю медленность. Такія чувства исходятъ изъ дз’ши пылкой и возвышенной или робко тщеславной и пзютой. Не знаю: пзють судятъ объ этомъ на основаніи моей послѣдующей жизни. Но я твердо з’вѣренъ, что если бы вблизи меня въ то время нашелся человѣкъ, свѣдущій въ дѣлахъ человѣческаго сердца, онъ могъ бы съ той самой поры сдѣлать изъ меня нѣчто достойное, опираясь на имѣвшіяся во мнѣ могз’чія побз^гжденія—любовь къ похвалѣ и славѣ.

Во время краткаго пребыванія въ Кунео я сочинилъ первый сонетъ, который затрудняюсь назвать своимъ, такъ какъ то былъ винегретъ изъ чз’жихъ стиховъ, либо списанныхъ цѣликомъ, либо испорченныхъ, неловко пришитыхъ другъ къ дрз’гз^т и заимствованныхъ 3' Метастазіо и Аріосто,—единственныхъ итальянскихъ поэтовъ, которыхъ я немножко читалъ. Насколько помню, въ нихъ не было ни рифмы, ни нужнаго числа стопъ. Ганѣе я недурно сочинялъ латинскіе стихи въ гекзаметрахъ и пентаметрахъ, но никто не научилъ меня ни одному правилз^ итальянскаго стихосложенія. Сколько я ни старался съ тѣхъ поръ припомнить хотя бы одинъ стихъ того сонета, мнѣ это не удавалось. Помню лишь, что этотъ сонетъ былъ написанъ въ честь одной дамы, за которой захаживалъ мой дядя и которая нравилась также и мнѣ. Сонетъ вышелъ, конечно, отвратительный; это не помѣшало емз^ снискать себѣ похвалы, во-первыхъ, воспѣтой дамы, которая ничего ровно не смыслила въ этомъ дѣлѣ, а затѣмъ дрзтихъ сзщей, столь же авторитетныхъ. Благодаря этомз^т я з^же считалъ себя поэтомъ; однако, дядя мой, суровый военный человѣкъ, достаточно освѣдомленный въ политикѣ и исторіи, но совершенно невинный въ области всякой поэзіи и мало этимъ обезпокоенный, не одобрилъ произведенія моей рождавшейся мз'зы. Напротивъ, онъ порицалъ мой сонетъ и его колкія насмѣшки замз'тили въ самомъ источникѣ мелкій потокъ моего вдохновенія; и такъ случилось, что охота къ стихо-творству вернз^тлась ко мнѣ лишь, когда мнѣ минзчю з^тже двадцать пять лѣтъ. Сколько хорошихъ и дзрныхъ стиховъ погублено въ тотъ день рз^гкой моего дяди въ колы--бели моего перворожденнаго сонета!

1763.

Глупая философія смѣнилась въ слѣдующемъ году изз’ченіемъ физики и этики, которое было распредѣ' лено такимъ же образомъ, какъ на двз^хъ предшествзчо-щихъ кзфсахъ: физика—по з’ърамъ, этика—послѣ обѣда. Физика мнѣ, пожалуй, нравилась; но непрестанная борьба съ латинскимъ языкомъ и мое совершенное невѣжество въ геометріи ставили непреодолимыя препятствія моимъ успѣхамъ. Поэтому я принужденъ, къ великому моему стыду и ради любви къ истинѣ, признаться, что послѣ цѣлаго года занятій физикой, подъ рз’ководствомъ знаменитаго отца Беккаріа, 31 меня не осталось въ головѣ ни одного опредѣленія и я не знаю ничего изъ его кзфса по электрнчествз', столь богатаго з'ченостью и изобилз^г-ющаго замѣчательными открытіями. Тз^-тъ повторилось со мной то же, что слз^чилось по отношенію къ геометріи: благодаря точности моей памяти, я отлично сдавалъ провѣрочныя испытанія и полз^гчалъ отъ экзаменаторовъ болѣе похвалы, чѣмъ з^-прековъ. Поэтомз⁷ зимой 1763 года дядя вздз'малъ сдѣлать мнѣ небольшой подарокъ, чего онъ еще ни разу не дѣлалъ; онъ хотѣлъ вознаградить мое прилежаніе, о которомъ дошли до него самые лестные отзывы. Андрей съ пророческой торжественностью предупредилъ меня за три мѣсяца объ этомъ подаркѣ: онъ заявилъ мнѣ, что изъ вѣрнаго источника знаетъ, что я непремѣнно получу его, если станз' и дальше примѣрно вести себя, но рѣшительно не соглашался открыть, какзчо именно вещь мнѣ подарятъ.

Эта смутная надежна, которая росла и увеличивалась пылкимъ воображеніемъ, воодз'шевила меня и я сталъ еще болѣе з^гсердствовать въ своей поштайской наз'кѣ. Наконецъ, случилось, что слзъа дяди согласился показать драгоцѣнный подарокъ, предназначавшійся мнѣ: то была серебряная шпага, довольно хорошей работы. Увидѣвъ ее, я воспламенился желаніемъ ее имѣть, и я ожидалъ каждый день, что ползшз’’ ее, считая, что вполнѣ это

заслужилъ; но шпага такъ и не стала моей. Насколько я понялъ или догадался впослѣдствіи, дядѣ хотѣлось, чтобы я самъ попросилъ подарить мнѣ эту шпагз’; однако, та самая черта моего нрава, которая нѣсколькими годами ранѣе, въ домѣ матери, помѣшала мнѣ высказать бабз’шкѣ свое желаніе, и на этотъ разъ заставила меня молчать, хотя я и тяготился этимъ. Такъ я и не попросилъ у дяди шпагз^г, и потому не получилъ ея.

Глава VI.

ХИЛОСТЬ МОЕГО ЗДОРОВЬЯ.—ПОСТОЯННЫЯ НЕДОМОГАНІЯ.—ПОЛНАЯ НЕСПОСОБНОСТЬ КЪ КАКОМУ-ЛИБО ФИЗИЧЕСКОМУ НАПРЯЖЕНІЮ, ВЪ ОСОБЕННОСТИ КЪ ТАНЦАМЪ.—ПРИЧИНЫ.

Такъ прошелъ и этотъ годъ занятій физикой; лѣтомъ дядя былъ назначенъ вице-королемъ Сардиніи и сталъ готовиться къ отъѣзду. Онъ з'ѣхалъ въ сентябрѣ, передавъ меня попеченію тѣхъ немногочисленныхъ родственниковъ со стороны отца и матери, которые еще оставались у меня въ Тз'ринѣ. Отъ веденія же денежныхъ моихъ дѣлъ и отъ опекунства онъ отказался или, по крайней мѣрѣ, раздѣлилъ эту заботу съ однимъ изъ своихъ друзей. Съ той поры я сталъ пользоваться нѣсколько большей свободой въ тратѣ денегъ, такъ какъ впервые началъ получать небольшое, но опредѣленное мѣсячное содержаніе, установленное моимъ новымъ опекз^гномъ. Дядя до сихъ поръ рѣшительно не соглашался на это; и, какъ тогда, такъ и сейчасъ, я считаю такой отказъ чрезвычайно неразумнымъ. Весьма вѣроятно, здѣсь мѣшалъ и Андрей, который, производя за меня необходимыя издержки, быть можетъ, не забывалъ и своихъ выгодъ и потомз’ находилъ болѣе удобнымъ положеніе, при которомъ онъ одинъ представлялъ дядѣ отчеты о расходахъ и держалъ меня въ болѣе полной отъ себя зависимости. Этотъ Андрей

обладалъ поистинѣ умомъ государственнаго мужа изъ тѣхъ, какихъ въ наше время встрѣчается не мало и при томъ не изъ наименѣе знаменитыхъ. Въ концѣ 1762 года я перешелъ къ изз’ченію гражданскаго и каноническаго права; эти наз'ки должны были привести меня черезъ четыре года къ славѣ и увѣнчать адвокатскими лаврами. Но черезъ нѣсколько недѣль занятій юриспрзщенціей со мной вновь приключилась болѣзнь, которою я страдалъ два года назадъ, и отъ которой у меня слѣзла почти вся кожа съ головы. На этотъ разъ болѣзненныя явленія были сильнѣе, чѣмъ раньше; до такой степени моя бѣдная голова была мало приспособлена къ тому, чтобы стать арсеналомъ опредѣленій, формулъ и прочихъ прелестей гражданскаго и каноническаго права. Лучше всего было бы сравнить состояніе покрововъ моего черепа съ землей, когда она въ засуху, выжженная солнцемъ, растрескивается по всѣмъ направленіямъ, въ томленіи ожидая благодатнаго дождя. Изъ моихъ ранъ выдѣлялось столько гноя, что пришлось, скрѣня сердце, обречь свои волосы въ жертву жестокимъ ножницамъ, и когда черезъ мѣсяцъ болѣзнь прошла, я былъ на-голо остриженъ и въ парикѣ. Это происшествіе было однимъ изъ самыхъ печальныхъ въ моей жизни; тяжело было лишиться волосъ и надѣть парикъ, который тотчасъ сталъ предметомъ язвительныхъ насмѣшекъ моихъ дерзкихъ товарищей.