17 апрѣля.

Сначала я хотѣлъ было открыто встать на защитз^т злосчастнаго парика, но сообразилъ вскорѣ, что никакой цѣной не спасти его отъ безудержнаго натиска насмѣшниковъ, и что я могу лишь погубить и себя вмѣстѣ съ нимъ; тогда я рѣшилъ тотчасъ же перейти во вражескій станъ. Я сорвалъ съ головы ни въ чемъ неповинный парикъ и прежде, чѣмъ дѣло приняло слишкомъ неблагопріятный оборотъ, подбросилъ его вверхъ какъ мячъ, измѣннически предоставивъ его всяческому поношенію. Черезъ нѣсколько дней общее возбужденіе, вызванное парикомъ, настолько

унялось, что я могъ спокойно носить его. И меня даже менѣе преслѣдовали за фальшивые волосы, чѣмъ двухътрехъ сотоварищей по несчастью. Я понялъ съ тѣхъ поръ, что всегда слѣдуетъ притвориться, будто отдаешь добровольно то, что все равно будетъ у тебя отнято.

Въ томъ ж-е году у меня появились новые зрителя,— одинъ по клавесинз', дрзъой по географіи. Я охотно занимался съ глобусомъ и картами, которые развлекали меня, и дѣлалъ недз^грные успѣхи въ географіи, куда присоединялись кое-какія свѣдѣнія по исторіи, въ особенности древней. Учитель географіи, родомъ изъ долины Аоста, преподавалъ по-францз'зски и давалъ мнѣ для чтенія франдз'зскія книги, которыя я понемногз^г сталъ понимать; среди нихъ былъ Оіі Віаз, который привелъ меня въ восхищеніе: это была первая книга послѣ Энеиды въ переводѣ Каро, которую я прочелъ подрядъ и съ начала до конца. Съ той поры я сталъ завлекаться романами и прочелъ большое число ихъ въ родѣ „Кассандры", „Альма-хильды" и т. п. Болѣе всего мнѣ нравились и сильнѣе всего меня трогали самые мрачные или самые чз'встви-тельные. Среди романовъ мнѣ попались „Записки значительнаго человѣка", и я перечелъ ихъ по меньшей мѣрѣ разъ десять. Что же касается клавесина, то, несмотря на мою безмѣрную страсть къ мз^гзыкѣ и довольно большія природныя способности, я, все-таки, не дѣлалъ никакихъ успѣховъ и резз^гльтатомъ моей игры было лишь физическое развитіе пальцевъ. Ноты совершенно не давались мнѣ, у меня былъ слухъ и музыкальная память, вотъ и все. Кромѣ всего прочаго, я приписываю непреодолимыя трз^тдности, которыя я испытывалъ при з^ченіи нотъ, весьма незщачномз' выборз^ времени для зарока: тотчасъ послѣ обѣда. Во всѣ поры жизни я на дѣлѣ убѣждался, что въ послѣобѣденный часъ я бываю совершенно неспособенъ къ какомз' бы то ни было умственному напряженію, не могу даже просто сосредоточить взоръ на бумагѣ или какомъ-либо предметѣ. Нотныя страницы, съ ихъ пятью строго параллельными линейками, плясали у меня въ гла-

захъ, н послѣ часового урока я отходилъ отъ клавесина какъ въ туманѣ и весь остатокъ дня чувствовалъ себя полубольньшъ н отупѣвшимъ.

Уроки танцевъ и фехтованія проходили не съ большимъ успѣхомъ: фехтованіе не давалось мнѣ, такъ какъ я былъ безусловно слабъ, чтобы долго находиться въ позиціи и принимать всѣ необходимыя положенія (къ тому же мнѣ приходилось браться за шпагз' обыкновенно именно послѣ обѣда, часто даже какъ разъ послѣ клавесина); въ танцахъ же я не дѣлалъ успѣховъ потому, что глубоко ненавидѣлъ ихъ; кромѣ того, мой учитель былъ французъ, только что пріѣхавшій изъ Парижа; своимъ нагло-приличнымъ видомъ, каррикатз^грно вылощенными движеніями и слащавостью рѣчи онъ з^-че-тверялъ мою врожденную непріязнь къ этому кз^гкольномз’ искусству. Моя антипатія зашла такъ далеко, что по прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ я совсѣмъ отказался отъ его уроковъ и такъ и не з'мѣлъ всю свою жизнь протанцовать даже половины менуэта. Достаточно одного этого слова, чтобы разсмѣшить меня и вмѣстѣ съ тѣмъ заставить раздражаться. Такъ дѣйствз^гетъ на меня съ того времени всякій французъ и всѣ ихъ постз'пки, представляющіе изъ себя нескончаемый менз^гэтъ, да еще часто плохо вытанцованный. Я отношз' въ значительной степени на счетъ этого учителя танцевъ то неблагопріятное и, можетъ быть, несправедливое чз^гвство, которое навсегда сохранилось у меня въ глз’бинѣ души противъ французской народности. У францз^гзовъ есть также немало милыхъ и цѣнныхъ качествъ, но первыя впечатлѣнія, которыя возникаютъ въ юномъ, столь воспріимчивомъ, возрастѣ, уже не стираются и почти не ослабляются въ поелѣдзчощіе годы. Позже разз’мъ борется съ ними, но это оорьба, которую надо возобновлять каждый день, чтобы добиться побѣды—безпристрастнаго сз^тжденія; да и то оно рѣдко дается.

Отыскивая слѣды моихъ первыхъ размышленій, я на-хожз’ еще двѣ причины, которыя съ дѣтскихъ лѣтъ про-

бз'дили во мнѣ нерасположеніе ко всему французскому-Первая состоитъ въ томъ, что еще когда я жилъ въ Асти въ родительскомъ домѣ, до третьяго брака моей матери, черезъ этотъ городъ случилось проѣзжать герцогинѣ Пармской, францз'женкѣ по рожденію, которая ѣхала въ Парижъ или возвращалась оттуда. Она занимала со своими дамами и слз'жанками огромную каретз^г, всѣ онѣ были сильно нарз'мянены, что представляло для меня невиданное зрѣлиіце, такъ какъ въ Италіи румянъ не употре-бляли; все это сильно поразило мое воображеніе и я еще долго впослѣдствіи разспрашивалъ, теряясь въ догадкахъ, о томъ, какз'іо цѣль могло имѣть з’крашеніе столь странное, смѣшное и столь противное природѣ. Вѣдь, когда болѣзнь, пьянство или любая иная причина придаетъ человѣческому' лицу эту непріятнучо краснотз', принимаются же мѣры, чтобы скрыть ее изъ опасенія стать предметомъ сожалѣнія или насмѣшекъ. Эти французскія мордочки надолго оставили во мнѣ глз’бокое чушство брезгливости и отвращенія къ французской женщинѣ.

А вотъ вторая причина моей антипатіи: когда, много времени спустя, я изу'чалъ географію, я отчетливо видѣлъ на картѣ, какъ велика разница въ протяженіи, занимаемомъ съ одной стороны Франціей, съ другой Англіей и Пруюсіей; и, тѣмъ не менѣе, военныя извѣстія неизмѣнно говорили о новыхъ пораженіяхъ Франціи на сулпѣ и на морѣ. Прибавьте къ этому, что еще въ раннемъ дѣтствѣ мнѣ говорили, что французы много разъ завладѣвали нашимъ Асти и что въ послѣдній разъ они были захвачены здѣсь въ плѣнъ въ числѣ шести или семи тысячъ и даже болѣе, причемъ дозволили взять себя, какъ трусы, не оказавъ никакого сопротивленія, тогда какъ до этого вели себя, по своему' обычаю, нагло и своевольно. Всѣ эти разнообразныя свойства, соединявшіяся для меня въ одно представленіе въ лицѣ моего учителя танцевъ, смѣшную нарз’жность и нелѣпыя манеры котораго я изобразилъ выше, навсегда заронили въ мое сердце смѣшанное чувство отвращенія и презрѣнія къ этой непріятной націи.

Я завѣряю, что всякій человѣкъ, который въ зрѣломъ возрастѣ вздз'маетъ спросить себя о первичныхъ причинахъ своихъ симпатій или антипатій къ отдѣльнымъ личностямъ, собирательнымъ цѣлымъ или даже народамъ, найдетъ, пожалуй, незамѣтныя сѣмена этихъ чз^твствъ въ дѣтскихъ впечатлѣніяхъ; можетъ быть, онѣ окажз'тся мало отличными отъ описанныхъ мною и столь же незначительными. Да! ничтожная вещь—человѣкъ.

Глава VII.

СМЕРТЬ ДЯДИ.—Я СТАНОВЛЮСЬ ВПЕРВЫК СВОБОДНЫМЪ.—МОЕ ПОСТУПЛЕНІЕ ВЪ ПЕРВОЕ ОТДѢЛЕНІЕ АКАДЕМІИ.

!7⁶5-

Проживъ десять мѣсяцевъ въ Кальяри, дядя з’меръ. Ему было не болѣе шестидесяти лѣтъ, но онъ сталъ слабъ здоровьемъ. Передъ отъѣздомъ въ Сардинію, онъ постоянно говорилъ мнѣ, что я его больше не з^гвижз^г. У меня не было къ немз^1, настоящей привязанности. Я видался съ нимъ очень рѣдко и онъ былъ по отношенію ко мнѣ строгъ, даже сз'ровъ, хотя всегда справедливъ. Это былъ человѣкъ достойный з^тваженія за прямоту и мз’жество, благодаря которымъ отличался на войнѣ. Одаренный очень твердымъ и очень рѣзко выраженнымъ характеромъ, онъ обладалъ всѣми нзокными для начальствованія качествами. Онъ слылъ, между прочимъ, за очень З'мнаго человѣка, но з^тмъ его былъ совершенно задавленъ книгами, которыя онъ читалъ безъ всякой системы и безъ мѣры, и на которыя опирался съ самоз^гвѣренностыо, не дававшей пощады ни древней исторіи, ни новой. Меня не очень огорчила эта смерть, сразившая его вдали отъ меня и предвидѣнная всѣми его дрз^тзьями; къ томз- же, благодаря <?й, я становился свободнымъ и могъ неограниченно рас-