Пробежавшись по стерильно-белому коридору — по сравнению со здешними стены в клинике, где лежал Олаф, выглядели бы сероватыми, словно контрольный вариант белья в рекламе стирального порошка, — Анна вышла в холл, где белизну маскировала буйная тропическая зелень гигантских фикусов, монстер и китайских роз. Журчал фонтанчик, вода последовательно падала по ступенькам из искусственных камней, поросших настоящим мохом. У фонтана стоял низкий диванчик с широкой спинкой. Вот тут мы их и покормим, наших птеродактилей и проглотов.

Птенцы с готовностью разевали рты, тянулись за пинцетом, норовили оттолкнуть друг друга. Извечное наказание на нашу голову… или сколько еще мучиться, пока они вырастут?

— Можно я?

Анна глянула косо, не поворачиваясь: птеродактили так и норовили, раскачав резким трепыханием, перевернуть корзинку. Увидела девочку-подростка, тоже похожую на птенца в ее желтой пижаме, из мягкого ворота которой выглядывала тоненькая птичья шея. Бледное личико, огромные темно-карие глаза, а голенькая голова напоминает скорлупу яйца, которое вот-вот треснет. Пациентка. Очень богатая и очень больная девочка. Чья-то дочь.

Стараясь не вздрогнуть, не передернуть плечами, протянула пинцет:

— Попробуй.

Девочка присела на корточки, и птенцы синхронно повернули головы в ее сторону. Снова начали есть, открывая клювики степенно, по очереди, как послушные детишки; видимо, уже наелись, устали безобразничать.

— Как тебя зовут?

Она не ответила. На ее склоненной голове было видно, где сходятся под кожей швы черепных костей, усиливая впечатление непрочности, трещины, нарождающейся изнутри. Анна снова едва сдержала дрожь. Неизвестно откуда проклюнулось темное, животное, с душком отвратительного цинизма: а наши-то, слава богу, оба здоровые и сильные, с буйными шевелюрами и крепкозубыми мальчишескими улыбками…

— Ты давно здесь?

Девочка опять не отреагировала, в ее молчании сквозила естественная необязательность ответа на ритуальные, лишенные смысла вопросы. Без единого звука взяла пипетку, напоила притихших птенцов, не уронив ни капли на мягкий ворс дивана. Подставила салфетку под трясущиеся гузки. Как будто только этим и занималась всю свою жизнь.

На каких-то пару лет старше Игана. Кошмар.

— Я их оставлю, хорошо? — голос девочки прозвенел так внезапно, что Анна все-таки вздрогнула. — Буду кормить. Когда он вернется, я ему скажу.

— Кто?!

На этот раз она ответила. Просто, как ни в чем не бывало:

— Олег.

Когда приутих шум в ушах, отхлынула от щек горячая полна, сфокусировался взгляд — странная девочка, не дожидаясь нашего разрешения, уже педантично собирала в коробку птичье хозяйство. Откуда она может знать, лихорадочно думала Анна. Получается, он был здесь, он говорил с ней, в том числе и об этих птенцах, и о нас, наверное, тоже, раз она сразу узнала, догадалась, провела параллель. Они могут быть очень хорошо знакомы. Она может быть… да нет, господи, что за бред…

…его дочерью.

Нет, нет, еще раз нет. У него сын, тот мальчик, которого привозил Виктор, только сын и больше никого, иначе службисты знали бы, а они качественно снабжают нас информацией. Потом, он всего лишь программист, да, программисты сейчас хорошо зарабатывают, но не настолько же, чтобы платить за лечение в этом санатории! И вообще, почему тогда он не оставил их сразу ей, этих птенцов?!

Девочка неуловимым движением поднялась с корточек, взяла корзинку, повесила на запястье тонкой, как птичья косточка, руки. Но не уходила, смотрела сверху вниз, и Анна тоже встала, будто спасаясь, ускользая из-под траектории ее противоестественного взгляда. Кажется, получилось. Пронзительный взгляд потух, ушел мимо, в землю, прикрытый неожиданно густыми, пушистыми ресницами, которые отбрасывали на бледные щеки голубоватую тень.

Вынырнув откуда-то из-за кустов, за спиной девочки появилась медсестра, молодая, накрахмаленная, непозволительно румяная. Опустила руки с коротко остриженными ногтями на девочкины плечи и сказала с доброжелательной укоризной:

— Аля! У тебя процедуры, забыла?

Девочка ничего не ответила, и правильно, нет смысла отвечать на риторические вопросы. И тем более не стала прощаться с незнакомой женщиной из чужого ей внешнего мира. Просто развернулась и ушла вслед за крахмальной медсестрой, унося на сгибе локтя маятник корзинки, из которой почему-то никто не выстреливал двойной орущей пружиной.

После стерильной, с привкусом медикаментов, атмосферы санатория морозный, чуть колючий воздух за порогом показался вкусным, как шарик мороженого. И что-то еще было нет так, по-хорошему не так, Анна не могла уловить это отличие, пока под каблуком не хрустнул снег. Тишина. Вот оно что: за последние дни мы успели привыкнуть к постоянному шумовому фону, грохоту, скрежету, практически перестав его слышать. А теперь вот по контрасту — тишина. Тонкий хруст под ногами, шелест ветра в ветвях вековых сосен. Здесь очень хороший парк. После зимы двадцатого больше нигде на побережье не осталось таких деревьев.

Для очистки совести Анна прямо со ступенек позвонила домой. Госпожа Йенс степенно сообщила, что мальчики сделали уроки и в данный момент играют на компьютере, не порываясь выйти из дому. Вот и замечательно. Ничего, если мы немного задержимся, прогуляемся по парку, а потом, не делая ненужных петель, навестим Олафа.

Просто погуляем по парку. Неторопливо, в свое удовольствие. Как не позволяли себе, кажется, уже давным-давно, с тех незапамятных времен, когда наш дом выдавался в море стеклянной верандой.

Она медленно пошла по утоптанной аллее, и Олег пристроился рядом, естественно и точно, как любое привидение, попадая в ритм наших шагов. И так же легко и органично, как всегда, включился в разговор; со стороны странновато, наверное, смотрятся шевелящиеся губы, но мы никогда не придавали этому значения. Тем более в парке и нет никого — видимо, в санатории время процедур.

«Так откуда ты ее знаешь, эту девочку?»

«Ты для себя спрашиваешь или для службистов?»

«Перестань. Я до сих пор не сдала им ни грамма информации о тебе. Я их просто использую, переигрываю, развожу, тебе непонятно? И так было всегда, с самого начала. Не надо их демонизировать, это довольно-таки нелогичная, расхлябанная структура. Я всегда знала, что смогу держать ситуацию под контролем, и только поэтому…»

«Измерять информацию в граммах? Оригинально».

«Хорошо, ни килобайта. Так понятнее? У тебя же теперь правильная профессия, правильная жизнь, не то что у меня… Но ты, по-моему, увиливаешь от ответа. Что это за девочка? Кто она тебе?»

«Ты допытываешься, как ревнивая жена».

«Ничего подобного. Я же не спрашиваю про ту рыжую из банка. Мне совершенно все равно, с кем, где и как ты спишь…»

«Да ну?»

«Ладно, не все равно. Но я же тебя не спрашиваю, правда? А про эту девочку мне и в самом деле хочется знать. Она такая… такая… ну вот, не могу подобрать слово. Она откуда-то тебя знает. Она знала даже про птенцов! И еще… она же скоро умрет, это сразу видно. Прости. Она твоя дочь?»

«Вечно ты что-нибудь выдумаешь, сама себе обоснуешь, а потом уже воспринимаешь как несомненную истину. Ты всегда была такая, Танька».

«Не говори так. Ты не можешь этого знать. Ты понятия не имеешь, какая я была. Да и какая я теперь — тоже».

«В общем, да. Поэтому ты и беседуешь сейчас сама с собой».

Прошуршал ветер, с сосновой ветки упал на аллею, не рассыпавшись и даже не потеряв формы, слежавшийся бугорок снега. Глупо. Подобные диалоги можно вести в голове часами, в какой-то момент они даже перестают чем-либо отличаться от настоящих. В какой-то момент привидение, идущее рядом точно в ногу, становится куда более зримым и реальным, чем снег, и сосны, и яркое небо, и синие фрагменты моря между стволов. Мы так умели еще в детстве и юности, но сейчас-то нам уже за сорок. Глупо и смешно.

А парк здесь действительно хороший. Надо смотреть по сторонам и наслаждаться, как-никак, мы тут в последний раз. Пора признать: наша грандиозная идея с благотвори… тьфу, помощью людям потерпела полный и окончательный крах. Как и все прочее, что мы когда-либо пытались делать в жизни. Не считая, конечно, счастливого замужества и детей… Не надо. Ничтожно и жалко, когда женщина пытается поставить себе в заслугу то единственное, что происходит само собой, благодаря счастливому стечению обстоятельств, нанизыванию звеньев самой естественной в мире цепи. Да, муж, да, двое детей. Допустим. Ну и что?