Наши дети давно воспринимают нас как мать и ничего больше — не союзницу, не наперстницу, не подельницу их далеких и уже непостижимых для нас мальчишеских занятий. Наше место в их жизни — ритуально, зыбко, до поры до времени; наше влияние на нее стремится к нулю. В будущем у нас только неоправданная гордость за их успехи, если таковые будут, и тайная радость от того, что из наших бандитов и в самом деле не выросли социально опасные элементы. Кстати, никаких гарантий. При слабом утешении, что гарантий и не бывает ни у кого. Воспитание детей — миф, придуманный взрослыми от бессилия.
А муж… Да, муж. Наша невероятная удача в те времена, когда жизнь была кончена раз и навсегда: съежиться в комочек, до скончания века прятаться по дальним родственникам от ареста и тюрьмы, понимая к тому же, что все оно было бессмысленно и напрасно… Нездешний красавец, двухметровый викинг, первый и единственный мужчина — для нас. Богатый иностранец для родных и близких. Встретил, полюбил, увез. Сказка, чудо совпадений, золотая цепь. И казалось, что вот-вот совпадение, совмещение, слияние станет полным, вот только выучить его язык, полюбить его землю и море, родить ему детей. Получилось? Да, конечно, получилось. Если б еще не бродить по заснеженным аллеям под руку с другим мужчиной, и не реальным даже, а так, привидением…
Аллея взобралась на скалу, отсюда уже было хорошо видно море, а сосны на круче росли под наклоном, будто нацеленные на взлет. На открытом пространстве между их толстыми стволами стояла белая беседка. Анна вошла внутрь, присела на скамью; сидеть было холодно, в этом году, наверное, и вовсе не будет весны. В море, насколько она могла видеть со своего места, не виднелось ни единой рыбачьей лодки. Встала, подошла к парапету и, опершись о него руками, подалась вперед, как взлетающие деревья.
Отсюда открывалась такая панорама, что и вправду хотелось полететь. Дальние горы — куда отчетливее и ярче, чем из кабинета главврача. Море, вогнутое, словно чаша, ультрамаринное вдали, зеленое ближе к берегу. Заснеженная прибрежная линия контрастно вилась вокруг него, образовывая не то ожерелье, не то диадему…
Анна подалась вперед, прищурилась. Этого раньше не было.
Этого и сейчас не могло быть.
По всей береговой линии, на геометрически равных расстояниях один от другого, сверкали на солнце ослепительные стразы — стеклянные купола. Один совсем близко, у основания скалы, и отсюда, сверху, хорошо просматривалась многогранная конфигурация, о которой мы могли догадываться, глядя снизу, с точки зрения человеческого муравья, на грандиозную стройку. Под рыбачьим поселком — напротив дома Олега?! — стоял второй, за ним третий, десятый, а дальше они сливались в сплошную цепь, и не сосчитать, и не уложить в голове широту размаха…
Виктор. Да, мы его недооценили. Сейчас не в меньшей степени, чем тогда. И очень может быть, что продолжаем недооценивать до сих пор.
Что он делает? Чего он хочет?!
— Слишком много стекла, — звякнуло в воздухе голосом девочки из санатория.
Анна вздрогнула, обернулась резко, прокрутившись на каблуках. Девочка стояла тут же, вплотную, на расстоянии даже не протянутой до конца руки, и было совершенно непостижимо, как она сумела незаметно и неслышно подойти так близко. Анна отступила на шаг и только тогда смогла рассмотреть ее.
Тоненькая, в длинной приталенной шубке, в шапочке с опушкой, надвинутой до бровей, до темных непроницаемых глаз. Если б не голос, мы ее, наверное, и не узнали бы — гологолового больного птенца. Наверное, она старше, чем нам показалось сразу. Красивая. Какой кошмар.
— Оно бьется, — звонко сказала девочка. — Всегда.
Так, будто все окончательно объяснила.
(за скобками)
Уже миновал тот этап, когда все украдкой косились на часы, прикидывая смыться отсюда эдак в полвосьмого. Когда каждый ищущим взглядом прощупывал соседей по столику, натыкаясь на сплошь левые, незнакомые лица, — и остро ощущал свое одиночество, думая, наивный, что он здесь такой один. Когда шутки наемного тамады казались верхом пошлости и кретинизма — чем, по сути, и являлись. Так вот, тот этап, кажется, остался позади.
Другими словами, все уже прилично наклюкались.
Татьяна сидела за дальним столиком и гоняла дорогущий коньяк по стенкам широкого бокала. Коньяк, конечно, гадость, независимо от цены, но вот так гонять его туда-сюда очень даже прикольно. И посмотреть на свет. И подмигнуть соседу напротив. Интересно, кто он вообще такой. Точно не из наших. То есть не из бывших наших.
Сосед ответно подмигнул. Татьяна захихикала.
Праздновать офисное новоселье в модном ресторане с банкетным залом на двести с лишним человек — оно, конечно, концептуально. Наверное, к концу квартала Виктору понадобилось срочно спустить лишние бабки. Но кто все эти люди, хотелось бы знать?
Фигня. Не хотелось.
— Господа и дамы, не даем завязываться жирку, поднимаемся-поднимаемся… Танцуют все!
Левый мужик по ту сторону столика, похоже, на что-то надеялся. И обломался. Поскольку врубили не медляк, а улетный рок-н-ролл. Ничего так, кстати, музычка.
Татьяна поставила бокал на стол и поднялась с места.
Она вошла в топчущуюся на месте толпу, как раскаленная игла в протыкаемую бусину, как сигнальная ракета в черное небо, как соло на второй октаве в бормотание басов. И сразу в центр круга. Как хорошо быть всем чужой и пьяной. Выделывать такое, от чего у них челюсти поотпадают. Не заботясь ни о чем, разве что чуть-чуть о прическе, но в ней сегодня полно лака и шпилек. Вот так. И еще. А теперь выдернуть из круга любого мужика — да хотя бы вот этого, с салатовым галстуком, торчащим из нагрудного кармана.
— Ну ты даешь, Краснова.
— А, Витька. Разбогатеешь. Я тебя не узнала.
— Хорошо, что ты пришла. Не дуешься больше?
— Кто, я?! Когда это я на кого-то дулась?
— Вот и отлично… Слушай, да не летай ты так! Есть разговор. Отойдем?
— Я танцевать хочу! Я-тан-це-вать-хо-чу!
— Танька!..
Рок-н-ролл оборвался, и тут же зазвучал медляк, попсовый и эротичный. Виктор вцепился в нее, как засыпающий ребенок в плюшевого мишку. Видали? — завидуйте! Татьяна приникла к его груди со всей положенной страстью. Вечер определенно удавался.
— Как оно тебе? — вводно спросил Виктор.
— Кошмарная корпоративная вечеринка.
Он вздохнул — так, что прыгнул хвостик галстука на груди. В мельтешении цветомузыки галстук все время менял цвет.
— Не говори. Я сам половины народа не знаю.
— Чего ж тогда приглашал?
Она не скрывала издевки. Ясно же, что пригласительными командовал не он. Что он вообще уже мало чем руководит там, в «Ихней свободе».
— Таня, у меня к тебе предложение.
— Руки и сердца?
— Перестань. И не отвечай сразу «нет», хорошо?
— А я умею! Шаг первый.
Хотела заливисто, в полный голос, расхохотаться — но что-то не дало, будто перекрыло воздух. Неожиданная боль в пальцах, стиснутых взмокшей ладонью Виктора. Настоящее, живое отчаяние в его глазах.
— Выслушай. Выслушай, пожалуйста, до конца. Мы сейчас составляем партийные списки на выборы. Я тебе предлагаю — вторым номером.
— А кто первый?
Не то чтобы издеваться над ним было по-прежнему в кайф. Она просто не могла остановиться.
— Это важно, Таня. В списках не должно быть случайных людей. Тут я ставил вопрос принципиально и не отступлю. Только мы. Те, кто с самого начала выбрал свободу. Тогда есть шанс не спустить на тормозах, не свернуть в противоположную сторону, не… ты понимаешь.
— Опять сплошные «не». Когда ты наконец придумаешь хоть что-нибудь позитивное?
Он промолчал. Эротичная попса вышла на коду, и еще раз, и еще, подобные песни никогда не заканчиваются просто так, не изведя до основания любое терпение. Татьяна глянула поверх плеча Виктора, рассматривая соседние пары. Вон Гия с его черненькой девочкой, чуть дальше — кто-то из близнецов… уже легче. Пожалуй, Виктор наскребет как-нибудь на партийные списки, если, конечно, его не нагнут в другом правильном направлении. Удачи. Только, пожалуйста, без меня.
Песня оргастически вскрикнула напоследок и кончилась. Мокрые пальцы Виктора разжались, выпуская Татьянину ладонь.
— Подумай. Я тебе позвоню, договорились?
Снова заиграло что-то динамично-энергоемкое, но танцевать расхотелось. Татьяна двинулась вдоль столов, высматривая свое место. Как выяснилось, она с трудом припоминала, где именно сидела, да и, по правде говоря, не видела особого смысла возвращаться именно туда, к соседу напротив и коньячному бокалу; приборы же все равно поменяли перед горячим. Упасть на любое понравившееся место. Хотя бы вот сюда, где еще не кончились на столе бутерброды с икрой.
— Таня?
Показалось. Уже глючит, с чем вас и поздравляю. Надо меньше пить. Надо меньше думать о бессмысленных и все равно недостижимых вещах…
Прищурилась, с трудом фокусируя взгляд.
Женька сидел, откинувшись на спинку стула, с расстегнутым воротом и бокалом между колен. Смотрел на нее блуждающим пьяным взглядом. Не таким уж пьяным: все-таки он ее узнал. А она — так бы и прошла мимо.
— Ты не видела Оксану?
Конечно. Что б он еще мог спросить?
— Не видела. Вряд ли она пришла, ей же все равно пить нельзя.
— Нельзя? — тупо переспросил он.
Татьяна присела рядом, вполоборота. Закинула ногу на ногу. Выискала на столе чистый бокал и сама, без церемоний, плеснула себе из ближайшей бутылки; кажется, опять коньяку. Женька сидел, повернувшись к ней запрокинутым профилем с выпуклым кадыком на мальчишеской шее. Совсем близко.
— А нам-то с тобой можно, — сказала громко, развязно, вызывающе. — Давай выпьем, Женька.
Он повернул голову:
— За что?
— За свободу! За нашу свободу!