ГЛАВА IV

Выехав на шоссе, Анна случайно свернула не в ту сторону. Ну ладно, допустим, не случайно, а вполне закономерно, в подтверждение нашего извечного топографического идиотизма. Но разворачиваться через сплошную на обледенелой дороге было бы еще большей рискованной глупостью. Двинулась медленно, пытаясь припомнить, есть ли раньше въезда в поселок еще один разворот.

Так или иначе, тут уже совсем недалеко. Раз уж так получилось, посмотрим, вернулся ли он домой; в самом деле, не звонить же по номеру, любезно предоставленному службистами. Глянем и, если вернулся, расскажем заодно про девочку и птенцов.

Вот это мы умели всегда. Придумывать логичное пояснение и оправдание чему угодно. Любой бессмылице, любому безумству. Вполне убедительно — по крайней мере, для себя самой.

Объездная очертила полукруг, и уже через несколько минут Анна увидела море и стволы наклонных сосен. Еще немного, и из-за горизонта начнут расти, как грибы, заснеженные крыши поселка; мы успели неплохо выучить эту трассу. Весь крюк, считая с обратной дорогой, не займет больше часа. Из поселка снова перезвоним домой и, возможно, Олафу… да нет, ему-то зачем, сам даст знать, если что-нибудь понадобится. Другое дело, что ему, кажется, давно уже от нас ничего не нужно.

Прибавила скорости.

…Первая крыша показалась из-за горизонта даже раньше, чем дорога свернула направо и вниз. Граненая верхушка стеклянного купола.

К облюбованному пустому гаражу за пляжем оказалось не подъехать: строительная техника и здесь покорежила землю, перемешала пластами гальку и снег, взрыла колеи и траншеи. Анна припарковала машину на боковой зачаточной улочке, не доезжая до стройки. Вышла, поставила на сигнализацию.

Подходя к бывшему пляжу, попыталась припомнить, как выглядело это место раньше, да хотя бы в субботу, когда мы приезжали сюда за птенцами — и не смогла. Перекрещенные цепочки людских и собачьих следов, извилистая линия прилива, на которой кончается снег, плеск спящего моря по голой гальке… Все это казалось чисто художественной картинкой, смоделированной даже не по памяти, а по каким-то посторонним разрозненным впечатлениям и домыслам. Зато не было и ощущения ломки, разгрома, хаоса, которое не отпускало там, дома. Наоборот, в том, что подобное один в один повторилось и здесь, присутствовало нечто закономерное, правильное. Огромное строение под куполом высилось над поселком монолитно и уже привычно, будто стояло здесь всегда. Логичная доминанта провинциального пейзажа.

Комбинат, говорил Олаф. Правильно, данному населенному пункту давно не хватало собственного комбината.

Из-за угла гигантской постройки выбежала собака. Та самая, большая и лохматая, ей, получается, негде теперь гулять. Потрусила к Анне и свойски ткнулась прохладным носом в ладонь. Анна коснулась мохнатой головы сначала робко, готовая в любой момент отдернуть руку, потом осмелела, запустила пальцы в шерсть, потрепала за ушами. Точь-в-точь как он когда-то, еще до снега, — а мы смотрели, стоя за углом вон того дома, где сейчас припаркована машина. И написали об этом в самом первом письме.

Его ладони точно так же покалывала морозная шерсть, грело тепло собачьего тела. Простое тактильное ощущение — но, совпав, оно рождает совмещение, присутствие, близость; примерно тот же механизм действует, когда, желая понять мысли и чувства другого человека, повторяешь его мимику и жесты. Проникновение, слияние — и боль пустоты. Его здесь нет. Точно нет. Мы бы почувствовали.

— Ульфа!

Как подошел хозяин собаки, Анна не заметила. Подняла голову навстречу:

— Здравствуйте.

— Добрый день, госпожа Свенсен.

— Вы меня знаете?!

— Разумеется, — улыбнулся старик. — Ведь вы уже приезжали к нам в поселок, и не раз. Фонд помощи малоимущим рыбацким семьям.

Да, конечно. Она чуть было не рассмеялась от облегчения, осознания нелепости внезапного страха. Сдержалась в последний момент; получилась милая улыбка.

— Вы можете называть меня Йона, — сказал он. — У меня нет малоимущей семьи, мы вообще живем вдвоем с Ульфой. Однако я немало слышал о вас. Исключительно хорошее.

Так оно обычно и бывает, мысленно усмехнулась Анна. Исключительно хорошее о своей деятельности узнаешь лишь тогда, когда она бесповоротно позади. Даже обидно. Уводя разговор с нежелательного направления, указала на здание посреди пляжа:

— Что это, Йона?

Он обернулся через плечо, и собака Ульфа обернулась тоже.

— Насколько мне известно, комбинат.

— Какой комбинат? Что там собираются производить?

Старик пожал плечами:

— Посмотрим.

Еще высокое солнце спряталось за купол, вспыхнув напоследок на его грани, и остатки пляжа вместе с прибрежными домами поселка накрыла тень, лиловая и густая, а немного подальше, за спиной — Анна специально обернулась посмотреть — полупрозрачная, дрожащая, какую отбрасывала когда-то и наша веранда. Но вряд ли это стекло так же просто разбить.

— Нечто подобное должно было случиться, — сказал Йона.

Что-то в его интонациях напомнило девочку из санатория. Которая тоже говорила так, будто знала. Только не уточняла, что именно.

— Они по всему побережью, вы в курсе? — негромко спросила Анна.

— Я догадываюсь.

— Вы будете молчать? Я имею в виду, не только вы лично — все жители поселка? Это же ваше море.

Ну и бессмыслицу мы несем. Как будто если организовать в поселке — ну, допустим, во всем прибрежном регионе — массовые волнения и протесты, это может что-нибудь изменить. Виктор наверняка все предусмотрел, продумал, обезопасил себя и свой сумасшедший проект в том числе и с этой стороны. Сколько можно, в самом деле, продолжать его недооценивать.

— Вы давно живете в наших краях, правда, госпожа Свенсен? — он прищурился, и она кивнула. — Вы должны знать, насколько необязательна здесь весна. Однако обычно она все-таки наступает. Так или иначе.

Анна переступила с ноги на ногу; под каблуком крахмально скрипнул снег. Усмехнулась:

— Не знаю — насчет весны.

Йона сделал широкий жест, будто обвел циркулем дугу побережья:

— Как только они заработают, весна придет. Однако «после» и «вследствие», как известно, разные вещи.

Внезапно он начал ее раздражать. Все эти глубокомысленные банальности, никакой конкретики, а главное — равнодушие. В прищуренных старческих глазах, в узкой руке, опущенной на холку послушной собаки. Как будто не его мир обрушивается сейчас в тартарары. А может, Виктор на это и рассчитывал. Потому и развернулся здесь — в холодной стране, где люди инертны и флегматичны, где каждый видит перед собой только бесконечное колесо смены времен года и сезонов рыбной ловли. Где и в воздухе, и в воде отсутствует, словно лишний химический элемент, само понятие свободы. Все правильно. У него, без сомнения, получится.

— Вы, я вижу, философ, Йона, — жестко сказала она. — Но вам больше негде выгуливать собаку.

Не прощаясь, пошла вверх по улице, мимо гаражей и границы взрытой земли. Собиралась вернуться к машине, но случайно свернула не в ту сторону. Кажется, уже не в первый раз за сегодняшний день.

С девушкой Анна пересеклась почти на крыльце его дома. Та сбежала только что со ступенек, еще сохраняя ускорение в стремительной походке, — а перед этим тарабанила в дверной косяк, и мы, подходя, неплохо разглядели ее со спины, высокую, энергичную, рыжую, в ярком комбинезоне. Теперь анфас.

— Ой.

Она отшатнулась, едва избежав столкновения. Затормозила под нашим пристальным взглядом: в полумраке «Колеса», где мы их как-то видели вдвоем, не рассмотреть деталей. Красивая, пожалуй — тем северным типом красоты, который не допускает недосказанности, недочерченности, малейшей доли неопределенности в четких чертах. И ей не больше двадцати пяти.

Молодая.

Определение, которое тихой сапой — и не скажешь, когда, — переместилось из естественного самоощущения во вне, в атрибуты чужого, враждебного лагеря. Их слишком много вокруг, молодых, они плодятся с каждым годом в геометрической прогрессии, и все труднее смириться с тем, что это естественно, что это жизнь… а ведь до недавних пор нам нечего было с ними делить.