— Это достаточно хорошо для вас? — произнесла Джиа холодным тоном. — Мистер Бэлог? Миссис Сэджвик? Должны ли мы голосовать за это? Все в пользу отправки Хелен Блэкторн на остров Врангеля, пока ее преданность не оправдается, и тогда мы сможем сказать «да»?

Хор из «да», и потише «нет» пробежался по комнате. Эмма ничего не сказала, и Джулс тоже: они оба были слишком молоды, чтобы голосовать. Эмма протянула руку и взяла ладонь Джулиана в свою, крепко сжав ее. Его пальцы были холодны как лед. У него был вид человека, которого ранили столько раз, что он больше не хотел даже вставать. Хелен тихо рыдала в объятиях Алины.

—​​ Остается открытым вопрос о Марке Блэкторне, — сказал Бэлог.

— Какой еще вопрос? — потребовал Роберт Лайтвуд, звуча раздраженно. — Мальчик был взят для Дикой Охоты! В том маловероятном случае, что мы можем вести переговоры о его освобождении, не должно ли это быть проблемой, о которой нам стоит заботиться?

— Вот о чем я говорю, — сказал Бэлог. — Пока мы не ведем переговоры о его освобождении, проблема позаботится сама о себе. Мальчику будет лучше с ему подобными.

Круглое лицо Артура Блэкторна побледнело.

— Нет, — сказал он. — Мой брат не хотел бы этого. Он бы хотел, чтобы мальчик был дома со своей семьей, — он указал ряд, в котором сидели Эмма, Джулиан и остальные. — Они итак многое потеряли. Как мы можем отнять еще больше?

— Мы будем защищать их, — отрезала Сэджвик. — С братом и сестрой, которые только предадут их, как пройдет время, и они осознают свою истинную преданность фейри. Все, кто за то, чтобы мы отказались от возвращения Марка Блэкторна, скажите «да».

Эмма успела остановить Джулиана, когда он подался вперед со своего места. Она неловко вцепилась в него. Все его мышцы были жесткими и твердыми, как железо, будто он готовил себя для падения или удара. Хелен наклонилась к нему, что-то шепча и бормоча — ее лицо было в слезах. Когда Алина потянулась мимо Хелен, чтобы погладить по волосам Джулса, Эмма увидела плетеное кольцо, искрящееся на пальце Алины. Пока хор «за» прошелся по комнате в ужасной симфонии, блеск заставил Эмму думать о сигнале бедствия далеко в море, где никто не мог увидеть его, где не было никого, чтобы позаботиться о тебе.

Если это было миром и победой, то Эмма подумала, что, в конце концов, может быть война и борьба были лучше этого.

Джейс слез со спины лошади и подал руку Клэри, чтобы помочь ей спуститься следом за ним.

— Вот мы и приехали, — сказал он, поворачиваясь лицом к озеру.

Они стояли на мелком каменистом пляже, опоясывающим западную сторону озера Лин. Это не тот же пляж, где Валентин призывал Ангела Разиэля, где из Джейса утекала жизнь, а потом восстанавливалась. Но с тех пор Клэри не возвращалась к этому озеру, и при виде него у нее по прежнему пробегала дрожь по телу.

Чудесное место, в этом нет сомнений. Озеро тянулось вдаль, окрашенное цветом зимнего неба и серебром, поверхность покрывалась рябью, так что напоминала кусочек металлической бумаги, сворачивающейся и разворачивающейся от прикосновения ветра. Высоко в небе висели белые облака, а холмы вокруг стояли голые.

Клэри двинулась вниз, направившись к кромке воды. Она думала, что мама пойдет с ней, но в последнюю минуту Джослин отказалась, сказав, что она уже давно попрощалась со своим сыном, и теперь пришел черед Клэри. Конклав сжег его тело — по просьбе Клэри. Сжигание тела — это честь, и тех, кто умирал в позоре, хоронили на перекрестках целыми и несожженными, как и маму Джейса. По мнению Клэри, сжигание — это больше, чем проявление благосклонности. Для Конклава это самый верный способ убедиться, что он мертв. Но до сих пор прах Джонатана так и не доставили в обитель Безмолвных Братьев. Они никогда не станут частью Города Костей, а он никогда не будет душой среди душ других нефилимов.

Он не будет похоронен среди тех, кого убили по его вине, и это, считала Клэри, было справедливо и заслуженно. Омраченные были сожжены, а их прах закопали на перекрестках возле Брослинда. Там будет стоять монумент — кладбище, чтобы вспоминать тех, кто когда-то был Сумеречным охотником. Но памятника Джонатану Моргенштерну, которого никто не хотел помнить, не будет. Даже Клэри страстно желала забыть, но не так-то это легко.

На прозрачной поверхности озера расплывались радужные круги, как от пятен масла. Вода билась о мыски ботинок Клэри, когда та открыла серебристую коробочку, которую держала в руках. Внутри нее покоился прах, рассыпчатый и серый, испещренный кусочками обуглившихся костей. Среди пепла лежало кольцо Моргенштерна из мерцающего серебра. Оно висело на цепочке вокруг горла Джонатана, когда того сжигали, и осталось нетронутым огнем.

— У меня никогда не было брата, — проговорила она. — По-настоящему.

Она ощутила, как рука Джейса легла ей на спину, между лопаток.

— Был, — сказал он. — У тебя был Саймон. Он был для тебя братом во всех смыслах. Он видел, как ты взрослеешь, защищал тебя, боролся с тобой и ради тебя, заботился о тебе всю жизнь. Он был братом, которого ты выбрала. Даже если сейчас… его нет, никто и ничто не может отнять это у тебя.

Клэри сделала глубокий вдох и швырнула коробочку как можно дальше. Она пролетела далеко над радужной водой, черный пепел тянулся за ней как след от реактивного самолета. А за ним выпало и кольцо, переворачиваясь в воздухе и рассыпая серебристые вспышки, пока не скрылось под водой.

— Ave atque vale, — процитировала она целые строчки древней поэмы. — Ave atque vale in perpetuum, frater⁷. Брат мой, навеки прощай.

С озера дул холодный ветер, она чувствовала его на своем лице, щек касался лед, и только тогда она осознала, что плачет и что ее лицо замерзло из-за слез. С тех пор, как она узнала, что Джонатан жив, она все удивлялась, почему ее мама каждый год в день его рождения плакала. Почему она плакала, ведь она же ненавидела его? Но теперь Клэри понимала. Мама оплакивала того ребенка, которого у нее никогда не будет, все те мечты о сыне, что погасли в ее воображении, ее представлении о том, каким мог бы быть этот мальчик. И она плакала о том жестоком событии, уничтожившем ребенка еще до его рождения. И теперь, в точности как Джослин на протяжении многих лет, Клэри стояла у Зеркала Смерти и оплакивала брата, которого у нее никогда не будет; мальчика, которому так и не выпал шанс пожить. А еще она плакала за всех тех, кто погиб в Темной войне; за свою мать и пережитую ею потерю; за Эмму и Блэкторнов, которые еле сдерживали слезы, когда она сказала им, что видела Марка в тоннелях фей и что теперь он принадлежал Дикой Охоте. Она оплакивала Саймона и дыру в своем сердце, образовавшуюся на его месте, и том, что она будет скучать по нему каждый день, пока не умрет. А еще она оплакивала себя и произошедшие с ней изменения, потому что порой даже перемены к лучшему казались маленькой смертью.

Пока она плакала, Джейс стоял рядом с ней и молча держал ее за руку, а в это время прах Джонатана тонул и исчезал без следа в водах озера.

— Не подслушивай, — сказал Джулиан.

Эмма глянула на него. Ладно, значит, она услышала громкие голоса сквозь толстую деревянную дверь кабинета Консула, которая сейчас закрыта, но не до конца. И, возможно, она прислонилась к двери, увлеченная тем, что слышит голоса и может их практически различить, но не совсем. Так что? Разве не лучше ли знать, чем не знать?

Она проговорила одними губами: «И что?» — вскинувшему брови Джулиану. Парню, конечно, не нравились правила, но он им подчинялся. Эмма же считала, что правила для того и существуют, чтобы их нарушать или, по крайней мере, подстраиваться.

Вдобавок ко всему, ей было скучно. Их привел к двери один из членов Совета и оставил в конце длинного коридора, тянувшегося чуть ли не на весь Гард. Вокруг входа в кабинет висели гобелены, обветшалые от времени. Большинство из них изображали отрывки из истории Сумеречных охотников: Ангел с Орудиями Смерти поднимается из озера; Ангел передает Серую Книгу Джонатану Моргенштерну; первый договор; Битва в Шанхае; Совет Буэнос-Айреса. Был там и еще один гобелен, но на вид новее, и его, похоже недавно повесили: на нем изображен Ангел, поднимающийся из озера, но на этот раз без Орудий Смерти. На краю озера стоял светловолосый мужчина, а рядом с ним, почти невидимая фигурка стройной девушки с рыжими волосами и со стило в руках…