— Ты соглашаешься на это, — сказал он. — Ты признаешь свой выбор?

— Соглашаюсь, — сказала она, заставляя себя смотреть на него с абсолютной прямотой. — Да.

— Тогда поцелуй меня, — сказал он. — Поцелуй меня так, как ты любишь меня.

Внутри у нее все сжалось. Она этого ждала, но это было похоже на ожидание удара в лицо. К этому нельзя быть готовым. Она осматривала его лицо. В каком-нибудь другом мире, в какое-нибудь другое время, какой-то другой брат улыбался ей по ту сторону лужайки, глаза зеленые как весна. Она постаралась улыбнуться.

— Перед всеми? Не думаю …

— Мы должны им показать, — сказал он, на лице его не дрогнул и мускул, словно ангел выносил приговор. — Что мы едины. Докажи себе, Кларисса.

Она наклонилась к нему, он вздрогнул.

— Пожалуйста, — проговорила она. — Обними меня.

В его глазах она уловила вспышку какой-то уязвимости, удивления тому, что его попросили, прежде, чем он обвил ее своими руками. Он притянул ее ближе, она положила одну руку ему на плечо. Другая рука скользнула к ее талии, туда, где в ножнах лежал Эосфорос, заправленный за ремень ее одежды. Своими пальцами она взялась позади его шеи. Его глаза были широко раскрыты; она видела его сердцебиение, пульсирующее на его горле.

— Давай, Клэри, — сказал он, и она наклонилась, прикасаясь губами к его лицу. Она почувствовала, как он вздрогнул, когда она прошептала, двигая губами по его щеке.

— Аве, мастер, — сказала она и увидела, как его глаза распахнулись еще шире, как раз тогда, когда она вынула Эосфорос и занесла его яркой дугой, вонзая лезвие ему в грудную клетку, а наконечник подобрался к его сердцу.

Себастьян ахнул, и дернулся в ее руках. Потом отшатнулся назад, а рукоятка ее меча торчала из его груди. Глаза его были широко раскрыты, и на мгновение она заметила в его взгляде шок от предательства, шок и боль, и это на самом деле ранило. Ранило где-то глубоко, в том месте, которое она уже давно похоронила; место, которое скорбело по брату, каким он мог бы стать.

— Клэри, — выдохнул он, начиная выпрямляться, и теперь, чувство предательства в его глазах начинало исчезать. Она увидела, как начинала зарождаться искра ярости. Не получилось, в ужасе подумала она; не сработало, и даже если границы между мирами уже были заблокированы, он отыграется на ней, на ее друзьях, ее семье, на Джейсе.

— Тебе лучше знать, — сказал он, опуская руки, чтобы взяться за рукоятку меча. — Мне нельзя причинить боль, только ни оружием под небесами ….

Он вздохнул и замолчал. Его руки сомкнулись на рукоятке, чуть повыше раны в его груди. Крови не было, но была вспышка красного цвета, огненная искра. Рана начала гореть.

— Что … это? — спросил он сквозь зубы.

— И я дам ему Утреннюю Звезду, — сказала Клэри. — Это оружие создано не под небесами. Это и есть небесный огонь.

С криком он вынул меч обратно. Он удивленно взглянул на рукоятку с рисунками звезд, прежде чем вспыхнул, как клинок серафима. Клэри попятилась назад, споткнувшись о край ступеней, ведущих к трону, и прикрыла лицо рукой. Он горел, горел, как огненный столб перед Израильтянами. Она видела Себастьяна в языках пламени, но они были вокруг него, поглощая его своим белым светом, превращая его в очертание черных угольков внутри такого яркого пламени, что у нее жгло глаза.

Клэри отвела взгляд в сторону, закрывая лицо рукой. Мысленно она вернулась в ту ночь, когда она сквозь пламя пришла к Джейсу, поцеловала его и попросила довериться ей. И он поверил, даже когда она опустилась перед ним на колени и воткнула в землю Эосфорос. Вокруг него, своим стило она все рисовала и рисовала одну и ту же руну — руну, которую видела она лишь однажды, сейчас уже казалось, что было это очень давно, на крыше Манхэттена: крылатая рукоять на мече ангела.

Дар Итуриэля, считала она, который прежде так щедро ее одаривал. Рисунок, сохранившийся в ее памяти, пока не понадобился ей. Руна, обозначающая небесный огонь. В ту ночь, на демонической равнине, пламя вокруг них испарялось, а меч Эосфорос впитывал его в свое лезвие до тех пор, пока метал горел и сверкал и звенел, когда она прикасалась к нему, звуком ангельского хора. После огня остался лишь широкий круг из песка, расплавленного и превратившегося в стекло, вещество, которое блестело словно поверхность озера, которое она так часто видела в снах. Замерзшее озеро, где в ее кошмарах не на жизнь, а на смерть сражались Джейс и Себастьян.

Это оружие могло бы убить Себастьяна, сказала тогда она. Джейс сомневался, был более осторожным. Он пытался забрать его у нее, но свет в нем погас, когда тот к нему прикоснулся. Он реагировал только на нее, на ту, кто создал его. Она признала, что они должны быть осторожными, на тот случай, если ничего не получится. Казалось, было верхом высокомерия думать, что она заперла священный огонь, также как огонь был заперт в клинке Блистательного …

Но Ангел преподнес тебе этот дар, чтобы ты могла творить, сказал тогда Джейс. И разве в наших венах не течет его кровь?

Как бы тогда не звучал клинок, сейчас этот звук исчез, исчез внутри ее брата. Клэри слышала, как кричал Себастьян, и помимо этого кричали Омраченные. На нее дул обжигающий ветер, несущий с собой запах древней пустыни, места, где случаются чудеса и где случилось божественное предсказание манифеста в огне.

Шум прекратился также внезапно, как и начался. Под ногами Клэри пошатнулся помост, когда на него рухнуло что-то тяжелое. Клэри посмотрела наверх и увидела, что огонь исчез, хотя земля была повреждена, а оба трона почернели, золото на них больше не блестело, а обуглилось, сгорело и расплавилось.

Себастьян лежал на спине в нескольких футах от нее. В его груди чернела огромная дыра. Он повернул к ней свою голову, лицо его напряженное и бледное от боли. У нее сжалось сердце.

Глаза его были зелеными.

У нее подкосились ноги, и она упала на колени.

— Ты, — прошептал он, и она с ужасом уставилась на него, не в силах отвести взгляд от того, что она натворила. Его лицо было абсолютно белым, как бумага, натянутая на кость. Она не могла смотреть вниз, на его грудь, где уже не было его куртки. Она видела черное пятно на его рубашке, словно капля кислоты. — Ты поместила … небесный огонь … в лезвие меча, — сказал он. — Это было умно.

— Это была руна, вот и все, — сказала она, склоняясь над ним, и пытаясь встретиться с ним взглядом. Он выглядел по-иному, не только его глаза, но и все его лицо, линия его подбородка стала мягче, рот без жестокой улыбки.

— Себастьян …

— Нет. Я не Себастьян. Я — Джонатан, — прошептал он. — Я — Джонатан.

— Все к Себастьяну!

Это была Аматис, поднимающаяся на ноги, все Омраченные за ее спиной. На ее лице была печаль и ярость. — Убейте девушку!

Джонатан попытался сесть.

— Нет! — закричал он хриплым голосом. — Назад!

Омраченные Сумеречные Охотники, которые уже рванули вперед, замерли в растерянности. Затем, притиснувшись между ними, вышла Джослин. Она толкнула Аматис, даже не взглянув на нее, и бросилась вверх по ступеням помоста. Она направилась к Себастьяну — Джонатану — а потом замерла, стоя над ним и глядя на него с изумлением, смешанным с ужасом.

— Мама? — сказал Джонатан. Он смотрел так, будто не мог сфокусировать свой взгляд на ней. Он начал закашливаться. Из его рта потекла кровь. В легких были хрипы.

Иногда я вижу сны, про мальчика с зелеными глазами, мальчика, которого никогда не травили кровью демона, мальчика, которой умел смеяться и любить и быть человеком, и этого мальчика я оплакивала, но он никогда не существовал.

Лицо Джослин стало бесчувственным, словно она пыталась на что-то решиться. Она опустилась на колени и положила на них голову Джонатана. Клэри пристально за ней наблюдала; вряд ли она могла бы сделать тоже самое. Вряд ли смогла бы прикоснуться к нему вот так. Опять же, ее мать всегда винила себя за существование Джонатана. Что-то было в ее решительном выражении лица. Что-то, что говорило о том, что она видела, как он вошел в этот мир, и увидит, как он его покинет.