— Еще опаснее, если ты не в состоянии сделать это, посол. Мой народ это очень опечалило бы.

Слова Чингисхана озадачили послов, они никак не могли взять в толк, зачем властителю столь огромной страны подвергать себя такому риску.

— Странный обычай, — пробормотал главный посол, подумав о своем шахе, который тоже любил поохотиться, но вовсе не на тигров. — Разве властитель должен побеждать медведей и тигров, чтобы быть властителем? — спросил он.

— Да, должен! — ответил хан с улыбкой. — У нас говорят: «Властитель народа обязан быть храбрейшим из храбрых!»

— Мы рассуждаем иначе! — заметил посол.

— Как? Ваш повелитель не храбрейший из храбрых? — Такое предположение развеселило Чингисхана.

— У нас никто не задается вопросом, храбр Мухаммед или нет. Наш шах мудр, он земная тень Аллаха!

— Значит, он мудрейший из мудрых?

— Да! А храбростью отличаются его полководцы!

— А его послы?

— Они на втором месте по уму во всей стране, высокородный хан! — ответил главный посол.

— Странно, — проговорил хан и умолк.

С одной стороны, ему не хотелось обижать гостей, а с другой — он желал дать им понять, что сам не только храбр, но и мудр.

— По нашим обычаям, — неторопливо и не без задней мысли продолжал он, — гостям подгоняют самого лучшего зверя, чтобы дать им возможность показать свое бесстрашие, — он нарочно не употребил слово «храбрость», — а также ловкость и находчивость…

— Как, нам придется сразиться с тиграми? — в страхе воскликнул главный посол.

— И с медведями? — добавил другой, а третий в сильнейшем волнении проговорил:

— Мы прибыли сюда вовсе не для того, чтобы рисковать жизнью в схватке с кабанами!

— Успокойтесь, успокойтесь! — рассмеялся хан. — Разве я говорил о тиграх, медведях и диких кабанах? Этой чести удостаивается только Чингисхан, уважаемые послы! Я упомянул о лучшем звере, я мог бы назвать его и самым благородным зверем. У нас таким считаются олени, серны и газели.

— Извини, высокородный хан, — склонив голову, проговорил главный посол. — Извини нас за то, что мы столь громко и взволнованно ответили на твои слова.

— Мне не за что прощать вас, — возразил Чингисхан. — Это мне следовало бы просить у вас прощения, потому что я неточно выразился и тем самым испугал вас. И вот, охваченные страхом, вы и повысили голос, полагая, будто я требую, чтобы вы сразились с тиграми, медведями и дикими кабанами. Но я вовсе не требовал этого, мне и в голову не приходило потребовать от вас этого! Теперь мы поняли друг друга?

Послы смотрели на него, не зная, верить ли своим ушам.

Один из них кивнул. А другой сказал:

— Не будем больше обсуждать это.

А третий добавил:

— Мне даже почудилось, великий хан, будто ты желаешь обвинить нас в отсутствии мужества!

Чингисхан даже бровью не повел и совершенно серьезно проговорил:

— Вы мои гости!

Этим было сказано все и — ничего!

Но сейчас их внимание переключилось, потому что они достигли внешней стороны кольца смерти, в восемь раз сплетенного кольца.

Здесь хана поджидал Джебе.

В сопровождении телохранителей они поскакали по широкой тропе, проложенной к тому месту, где стоял трон властителя и длинное возвышение для его свиты и гостей.

Чингисхан занял свое место на обтянутом синим шелком троне. А рядом с ним развевалось знамя рода Чингисхана.

Хан с улыбкой предложил сыновьям, военачальникам, благородным нойонам и гостям из Хорезма садиться. А многочисленные слуги и придворные остались стоять.

Позади деревянного возвышения и трона властителя в десять рядов выстроились телохранители с мечами наголо. Им же было положено следить за тем, чтобы до назначенного времени ни один зверь не помешал плавному течению церемонии охоты.

Хан поднял правую руку.

Прозвучал призывный сигнал трубы.

Хан встал, спустился по ступенькам с возвышения и, пройдя мимо телохранителей, приблизился к своему коню. Для этой охоты он выбрал вороного, принадлежавшего некогда китайскому императору.

Когда сигнал трубы отзвучал, с другого конца котловины донеслись звуки барабанов, медных тарелок, трещоток и фанфар. Под эти звуки загонщики начали сгонять зверей. И вскоре первые из них появились на той самой тропе, в начале которой сидел на своем вороном хан. Первыми выскочили несколько зайцев–пищух, которые запрыгали в высокой траве, а потом замерли на задних лапках, насторожив уши. За ними показались олени, белогрудые горные бараны, газели, антилопы, дикие ослы и кабаны. Большинство из них испуганно метались туда–сюда, пытаясь найти путь к спасению.

И снова прозвучал голос трубы.

Хан высоко поднял руку.

На какое–то мгновение наступила полная тишина.

Где–то хрустнула ветка.

Хан медленно поехал по тропе — прочь от деревянного возвышения, прочь от своего трона.

Затих грохот барабанов и меди. На поляне, подобно изваяниям, застыли олени, газели, бараны и антилопы. Все они уставились в одну сторону — на высокие ряды лиственниц и кедров.

Над тропой с криком пролетела крупная сойка.

Первыми с места сорвались зайцы–пищухи. Вскоре вслед за ними засеменили фазаны, потом начали разбегаться бараны и овцы.

Хрипло зарычал тигр. И тропа мигом опустела, только газели удалялись неторопливо, как бы сохраняя присущее им достоинство.

Трубачи дали последний сигнал. Вот–вот на тропе должен был появиться тигр.

Чингисхан придержал коня, прислушался. Он поднял лук, приложил стрелу к тетиве.

Вороной приплясывал на месте, всхрапывая.

Хан похлопал его по шее, чтобы успокоить.

Над тропой снова с криком пролетела сойка.

Лошадь сделала несколько шагов в сторону от тропы, и хану стоило немалых усилий удержать ее.

И вот на широкой тропе, на расстоянии несколько большем, чем полет стрелы, показался тигр.

С возвышения для гостей и приближенных послышались крики: это они предупреждали хана об опасности. Всех испугало, что тигр появился столь неожиданно и там, где его увидеть не ожидали. Но и хищник был, наверное, немало удивлен; остановившись, он смотрел в сторону одинокого всадника. Может быть, тигра озадачила полная тишина, наступившая так неожиданно. И потом, он не был голоден, ему хотелось только спать. Целые сутки он блуждал по котловине, подгоняемый огнями и криками загонщиков. Он успел задрать много мелкого зверя, уставшего еще больше, чем он. Да, он был сыт и устал; под общий хохот гостей он как ни в чем не бывало разлегся на траве, положив свою огромную голову на передние лапы. Однако с хана он тем не менее глаз не спускал. Он наблюдал за ним, притаившись в высокой траве, скорее по привычке, чем в предощущении грозящей ему опасности.

Чингисхан недовольно покачал головой. Он ударил вороного по морде серебряной рукояткой плетки, а потом пробормотал что–то похожее на страшное проклятие, поэтому у стоявших на возвышении приближенных пропало всякое желание улыбаться. А его сын Тули шепнул своему брату Джучи:

— Он в бешенстве, он боится предстать перед послами в смешном виде!

— Неужели у загонщиков не найдется для него другого тигра? Этот умер прежде, чем его убили! — тихо ответил Джучи.

— Пусть раздразнит его! Одной стрелы в нос хватит, чтобы его взбесить!

А Чингисхан снова изо всех сил ударил вороного плеткой по морде. Став на дыбы, вороной заржал от боли.

Тигр уже поднялся, с любопытством гладя на человека, который лупил свою лошадь. Но ни у вороного, ни у тигра не было никакого желания сделать хоть несколько шагов навстречу друг другу.

— Приведите мне белого скакуна! — заорал хан, поворачивая вороного вспять.

Но едва лошадь сделала три шага по направлению к деревянному возвышению, как Тули закричал:

— Тигр, отец! Тигр!

И остальные тоже закричали:

— Тигр! Тигр! Он идет на вас!

И действительно, тигр, весь подобравшись и пригнувшись, неторопливо шел вверх по тропе. Он пригибался настолько низко, что иногда высокая трава скрывала его почти целиком.