Когда хан снова развернул вороного, тигр замер на месте, уставившись на человека на лошади. Расстояние между Чингисханом и хищником заметно сократилось. Властитель поднял лук и выпустил первую стрелу.

Тигр подпрыгнул, перевернулся в воздухе, упал с рычанием в траву и сразу вскочил на ноги.

— Видишь, он попал точно в ноздрю! — вскричал Тули.

Тигр помчался в сторону хана. Стрела в ноздре переломилась, когда он упал, глаза и рот тигра заливала кровь. Вторая и третья стрелы попали ему в шею и в спину, но тигру это было словно нипочем, большими прыжками он подбирался все ближе и ближе, а вороной хана вдруг испугался и начал пятиться назад. Хан выпустил еще две стрелы, но зверь приблизился настолько, что он отбросил лук и выхватил из ножен меч.

Тигр зарычал. Затем резко остановился. Стрелы торчали из его тела, но пока что он еще твердо держался на ногах. Потом вдруг повалился на землю и покатился по траве, широко раскрыв пасть. От стрел в его теле остались одни наконечники! И вот уже тигр опять поднялся на ноги.

— Пошел, вороной! Слышишь, пошел, пошел, вороной! — кричал Чингисхан, стараясь повернуть его так, чтобы можно было встретить тигра мечом. Однако вороной никак не хотел слушаться его. Он стоял в траве, расставив ноги и опустив голову. — Эй, вороной!

Хан еще несколько раз ударил лошадь плеткой по ноздрям. Брызнула кровь, но хан продолжал стегать вороного, а тот никак на это не реагировал. Похоже было, что тигр боялся этой страшной плети больше, чем всего остального. Он отступил на несколько шагов в сторону. Сейчас, когда он отступал, прижимаясь теснее к земле, вид у него был трусливый и жалкий.

И тут вороной сошел с места. Шаг вперед, другой, третий. Снова остановился. Тигр тоже остановился, но на трех лапах: правую переднюю он поднял, как бы примериваясь к прыжку. Или в ожидании неведомого.

Но ничего не происходило.

Вороной опять стоял на месте.

И тигр стоял на месте.

Хан снова изрыгнул проклятие, пришпорил вороного.

— Ты, вороной, жизнью заплатишь мне за этот позор, — негодовал хан. — Слышишь, жизнью заплатишь!

Хищник лежал сейчас в траве и тяжело дышал. Утро было раннее, прохладное, и дыхание вырывалось из его пасти как облачка тумана. Несколько мгновений всадник и хищник смотрели друг другу прямо в глаза, и хан видел, что темная кровь почти совсем ослепила зверя. Ее тяжелые капли скатывались с век и катились по влажной от пота шкуре.

И вот тигр прыгнул!

Вороной встал на дыбы, но Чингисхану удалось то, что на его месте мало кому удалось бы: сидя в седле как влитой, он мимо пышной гривы непокорного коня ловким ударом вонзил свой меч прямо в пасть тигра.

С деревянного возвышения до его слуха донеслись восторженные здравицы, радостные крики и громкие восхваления. Тигр упал на землю, поднял в последний раз свою могучую голову, попытался выгнуть спину, но сразу повалился на бок. Чингисхан сошел с коня и без всякой опаски добил хищника. А потом взметнул меч к небу, повернувшись к гостям и придворным, которые вновь ответили восторженными криками. Гости из Хорезма тоже почтительно поднялись со своих мест. Он отчетливо видел, как они приветственно машут ему своими пестрыми шапками.

А вороной стоял за его спиной. Он уже почти совсем успокоился, бил по земле копытом и вытягивал шею, словно радуясь, что все осталось позади. И действительно, все осталось позади — для него. Ибо хан подозвал к себе несколько воинов и отдал им короткий приказ, после чего они мигом спутали ему ноги и повалили на спину. Вспоров брюхо, они быстро оттащили его в глубь леса, подальше от тропы.

Чингисхан, который никак не мог отдышаться, не сводил глаз с лежавшего в траве тигра. Тигров он любил. Их опасное соперничество на охоте закаляло его волю, ему всегда доставляло радость смотреть им прямо в глаза. Он разглядывал его прекрасную шкуру. К черно–желтым полосам прибавились и красные — в тех местах, куда попали его стрелы. Он видел, как воины вытаскивают из тела железные наконечники стрел, слышал, как они радуются тому, что стрелы застряли так глубоко. Чингисхан знал, что они гордятся и им, и умелыми кузнецами.

Тем временем по тропе прискакали Тули и Джучи с белым скакуном для отца. А некоторое время спустя к ним присоединился и Джебе. В то время как Джучи и Тули обнимали отца, Джебе негромко проговорил:

— И как только тебе удалось это, мой хан?

Чингисхан улыбнулся:

— А разве не ты, друг мой, усомнился вчера в том, что я на это способен?

— Да.

— Вот видишь: пока ты способен действовать, ты действуешь. А если перестать действовать, разве эта способность к тебе вернется?

Хан взял белого жеребца под уздцы и повел вверх по тропе. Ему было приятно ступать ногами по подгибающейся мокрой траве, а не сидеть в седле. Лицо у него раскраснелось, он был доволен собой.

— Я желаю до самой смерти жить так, как жил до сих пор, — проговорил он, широко улыбаясь.

— Старый волк бежит медленнее молодого, — заметил Джебе, искоса взглянув на него.

— Зато он умудрен опытом жизни и охоты! Или, состарившись, принимается жрать траву и листья? Нет–нет! Ему всегда нужны мясо и свежая кровь — ив молодые годы, и в старости!

Они вернулись к деревянному возвышению, к которому чуть погодя воины принесли и положили в траву убитого тигра, чтобы все могли увидеть его и испытать почтительное волнение. Казалось, больше всех это зрелище поразило гостей из Хорезма, которые только покачивали головами: никогда прежде им не доводилось лицезреть властителя, способного в схватке один на один победить тигра.

Чингисхан выпил прохладного кумыса, поел жирной баранины и при этом то и дело отпускал такие шуточки, что его сыновья, военачальники, благородные нойоны и гости так и покатывались от хохота, хлопали себя ладонями по ляжкам и вытирали слезы из уголков глаз. Им уже давным–давно не приходилось видеть хана в столь прекрасном расположении духа. По его виду никак нельзя было сказать, что он только–только схватился с тигром, хотя вся эта его радость только тем и была вызвана, что он одержал такую победу и превозмог тем самым и собственные, и чужие сомнения. Однако он по–прежнему был полон сил. Сидя на троне, он радовался, он ликовал, и все окружавшие хана восхваляли его до небес, а когда некоторое время спустя он убил и медведя, которого загонщики тоже подогнали к тропе, Чингисхан как бы вернулся в дни своей молодости. Лишь Джебе нарушил общее ликование, сказав:

— Ты ранен!

— Неужели? — переспросил хан, словно приняв это за шутку. — И где же рана, друг мой?

— В предплечье!

Все посмотрели на руки хана.

— Я ничего такого не чувствую, — сказал хан и, обращаясь ко всем, громко проговорил: — Всем известно, что Джебе один из моих самых верных и самых храбрых полководцев. У него есть только одна слабость: ему почему–то все время кажется, что либо тигр с медведем победят меня, либо я с лошади свалюсь, либо меня тяжело ранят в бою!

— Рана и впрямь кровоточит, великий хан, — сказал главный посол Хорезма, уставившись на правое предплечье властителя монголов.

— Это правда, отец, она кровоточит, — подтвердил Тули. Джебе промолчал.

— У медведя когтистые лапы, — проговорил хан, прикасаясь левой рукой к синему шелку рукава, сквозь который просочилась кровь. — Да, тут он меня поцарапал. Он хотел схватить меня, когда я пролетал мимо него на моем белом жеребце.

— Твой меч тоже просвистел мимо, — сказал Джучи.

— Да, но только в первый раз. Возвращаясь, я рубанул его изо всех сил. Не спорю: в первый раз я промахнулся и он попытался схватить меня. Ну и поцарапал…

— Кровь идет, — напомнил Джебе. — С этим не шутят, мой хан!

Тули, тоже обеспокоенный, закатал шелковый рукав халата. Хану это не понравилось, но он не подавал виду. Однако, когда предложили позвать шамана, чтобы тот осмотрел и заговорил рану, он решительно отказался. Хан стоял на том, что это всего лишь царапина, достаточно перевязать платком, и кровь останется в жилах.