Казыбек наконец заговорил и люди обратили к нему свои сердца. Он призвал воинов беречь и хранить сплоченность, которая одна лишь способна помочь казахам одолеть врага. Пожелал успеха великому походу, который по воле народа начинается завтра же.
Воины дружно загудели: «Иншалла! Да поможет нам бог!»
Казыбека за его звонкие и складные речи прозвали в народе гусиноголосым. И на сей раз, вдохновившись, он решил подтвердить свое прозвище. В ярких выражениях, в цветистых оборотах он донес до собрания важное сообщение. Лучшие люди степи, те, в чьих руках находятся повода каждого рода, каждого племени и каждого жуза, те, кто денно и нощно печется об интересах и благе народном, пришли к единому мнению: для небывалого, решающего похода необходимо выбрать главного сардара, который держал бы в своих руках военную власть всех трех жузов.
Целая чаща выросла над головами воинов они подняли вверх свои копья, закричали: «Правильно! Правильно!»
У Абулхаира перехватило дыхание, запылали щеки. Он не слышал, что Казыбек говорил дальше, что кричали, что возглашали люди. Он видел только, что знамена родов и племен взметнулись к самому небу, видел взволнованные, разгоряченные лица.
С огромной кошмой в руках вышли батыры — предводители родовых дружин. Абулхаира под руки подхватили аргынец Жанибек и табынец Букенбай, подвели к кошме.
Птица счастья Семург могуче вознесла его к небу, потом опустила к ликующему войску, опять вознесла, опять опустила. А люди что-то кричали, смеялись, улыбались...
Потом толпа расступилась, и кошма плавно легла на землю. Люди разрезали на кусочки белую красавицу кошму, кошму счастья Абулхаира.
— Абулхаир Мухамбет казы бахадур-хан!
— Абулхаир Мухамбет казы бахадур-хан!
Да, какие это были годы! Взбудоражили, разворотили казахи джунгар, что волки овец! Джунгары бежали под натиском казахского войска, неудержимого, смелого, умелого, бежали вплоть до Балхаша. Опомнившись, обнаружили, что они сметены с привольных просторов, джунгары вновь стали объединяться, собираться, сгущаться, словно овечья шерсть в весеннюю пору. Джунгары решили дать бой казахскому войску.
Казахи укрепились в заливе Алаколь на озере Балхаш, возле горы Хан. Они укрыли половину своих воинов в узком ущелье, намереваясь сначала заманить туда джунгар, а потом налететь на них с тылу другой половиной войска. Притаившись в расщелинах горы, казахские воины следили за каждым движением джунгар...
У врагов был свой план: они намеревались вывести казахов к густым зарослям на берегу Или и там расстрелять их из своих пушек. Однако казахи разгадали этот план и сорвали его. Тогда джунгары решили действовать иначе: выбить казахов из гор и, когда они станут отступать, осыпать их смертоносными чугунными ядрами.
Джунгарское войско устремилось в ущелье, пустив впереди верблюдов с навьюченными на них пушками.
Казахи начали медленно и осторожно отходить, впуская, втягивая врагов в теснину. Они отступали кошачьим шагом, отступали... и вдруг оказались у джунгар за спиной. Тяжелое джунгарское войско одним флангом уперлось в озеро, другим — в гору. Оно не могло развернуться и было вынуждено принять бой. Верблюды с пушками ушли далеко вперед. Находившиеся сзади джунгары и рады были бы осыпать казахов ядрами, но их собственные отряды уже густо смешались с вражескими.
Завязалась рукопашная. Войска бились до заката солнца. С наступлением сумерек казахи скрылись в горах, прихватив с собой отбитые джунгарские пушки. Ночью, под прикрытием темноты, казахи выбрались на равнину и сгруппировались там по отрядам. Теперь их задачей было выманить врага на открытое пространство.
Солнце на следующее утро взошло кроваво-красное, осветило все вокруг зловещим светом. Земля была полита кровью, усеяна человеческими, лошадиными трупами.
Однако теперь, наученные горьким опытом, джунгары были очень осторожны и не поддавались легким наскокам казахских всадников, пытавшихся вытеснить их с гор на равнину. Оба войска — одно на равнине, другое — в горах — затаились, выжидали, когда зайдет солнце.
В шатре Абулхаира собрались на совет батыры. После долгих споров они порешили и на следующий день оставаться на том же месте и не двигаться. Они были уверены, что враг не выдержит, прекратит сопротивление и пришлет послов для переговоров. У джунгар не было иного выхода: пушки свои потеряли и казахов упустили, сами же оказались зажатыми в тупике...
С самого утра нещадно палило солнце, будто в предвкушении жаркого боя. Зной набирал силу, становился невыносимым. Казахские воины и их кони мучились от жары, томились жаждой: им негде было укрыться. Вокруг степь — вырыть на виду у противника колодец не удастся, до пресной воды не добраться...
Джунгары поняли, в каком трудном положении оказались казахи, но даже не шевельнулись.
— А что им, проклятым! Сидят себе в горах, в тенечке! У них и прохлада, и вода! Эх-хе-хе, кто это удумал петлять по-лисьи, когда надо было биться не сходя с места!.. Не зря говорится: у хитрости корни короткие!.. На этой жаре нас сразит не враг, а жажда!
Услышав ропот среди воинов, батыры поспешили в шатер Абулхаира. Лица у всех были суровые, брови насупленные. Особенно хмурился Абулмамбет, который, напав позавчера на врагов с тыла, действовал смело и покрушил их немало.
И уложили-то мы их видимо-невидимо! Неужто эти джунгары плодятся за ночь как мухи! — произнес Абулмамбет с недоумением и обидой. — Захватили их огнедышащие пушки. И что же? Может, нам ударить по врагу, не играть в прятки?
Абулхаир хранил молчание. Он понимал, в кого направлено острие этих слов, обвел батыров взглядом, призывая их высказаться.
Батыры чувствовали, что два султана ведут скрытый спор, и не решились в него вмешиваться. Абулхаир заметил, что Барак, чтобы скрыть улыбку, сунул за щеку щепотку насыбая. Молчание затянулось, и Барак первым нарушил его:
— Джунгары только того и ждут, когда мы нападем на них. Их в несколько раз больше нас. Только людей зря погубим.
Лицо Абулхаира словно покрылось ледяной коркой, ни один мускул на нем не дрогнул.
— Если бы мы погибли, кто сегодня драл бы здесь горло в спорах? — с трудом разлепил он губы. — Потому и сидим здесь целые и невредимые, что не сложили свои умные головы.
Те, кто в любых обстоятельствах умели ловко сровняться с землей, всегда и ко всему приспособиться, притихли. Те же, кто был посмелее и позадиристее, подняли головы, уставились на Абулхаира: «Что он такое несет!» Глаза Барака распахнулись так широко, словно кто-то подложил под его веки яйца жаворонка. Опасаясь, что Барак вспылит, покажет Абулхаиру зубы, а возможно втайне желая разжечь между ними ссору, Болат расправил плечи и спросил у Барака с вызовом:
— Что ты предлагаешь?
— Откуда мне знать? И мне ли здесь предлагать что-либо? У нас для этого есть главный сардар. Может, он предложит нам что-нибудь? Ведь это он применил доселе никому не известную тактику боя... — Барак был задет за живое, обижен на Абулхаира, голос его прозвучал хрипло, словно в горле у него застрял шершавый камень.
Зашевелился Батыр, который обычно не оставлял без пристрастного внимания слова или поступки султана Барака — не любил он его. Батыр был доволен, что Абулхаир при всех одернул этого задиру: «Всегда сует свой нос куда не следует. Будто мир без него рухнет. Хорошо его отбрил Абулхаир, поделом ему!» Батыр покосился на хана. Абулхаир похудел, глаза его ввалились, скулы заострились, и султану Батыру стало жаль своего родственника, который оказался в трудном положении, один среди озлобленных людей. «Какой он выдержанный, сильный, будто из кремня! И колкости ему нипочем! — подавил Батыр сочувственный вздох. — Обидно, наверное, когда тебя несправедливо корят твои же собратья. Но он не сдается и сам не упускает момента, чтобы укусить за самое больное место. Нужно иметь острые клыки, чтобы заткнуть глотку Бараку! Уж он не знает удержу в словах... Почему все-таки Абулхаир не говорит, что у него на уме? Обидно, наверное, тоже задели слова Барака... Надо мне вмешаться, иначе эти пройдохи оскорбят Абулхаира! Вставлю-ка я словечко, только бы мне сохранять спокойствие, а то я тоже леплю все что на ум придет!» Батыр прокашлялся: