— Показа-а-ли-и-ись! — послышался голос дозорного.

Воины перешли на шаг, остановились, развернулись.

Абулхаир разделил войско на три части, расположив их таким образом, чтобы джунгары попали в кольцо. Чтобы они не разгадали его замысел, Абулхаир послал отряд во главе с Батыром навстречу джунгарам.

— Ну, удачи вам! - сказал Абулхаир.

— С богом! — прогремело в ответ.

Джунгары схватились с отрядом Батыра.

За завесой, в клубах пыли было невозможно разглядеть, как идет битва. Только слышался лязг металла, ржанье коней и крики и стоны умирающих. Исчезло ярко сверкавшее на небе солнце. И на всем белом свете наступило царство пыли...

Потерявшие всадников испуганные кони выбирались из этого царства пыли с окровавленными гривами и хвостами, уносились куда-то в степь... Уносились без оглядки, не веря тому, что освободились, вырвались из этой жути, кровавого людского месива. Люди, которым они служили верой и правдой, вонзали в их бока железные стремена, ломали им хребты, дробили кости...

Битва становилась все яростнее. Люди падали на землю, кричали истошными голосами, калечились, спотыкались о мертвые тела, попадали под копыта коней! Сколько людей было затоптано копытами коней!

Абулхаир смотрел на битву со странным отчуждением: будто не имел к ней никакого отношения. Он не понимал, во что превратилась битва, которую он столь отчетливо рисовал в своем воображении. Страшное дыхание боя и смерти коснулось его лица и его сердца... Одному аллаху под силу разобраться в этом месиве, в том, кто несет большие потери — джунгары или казахи.

Направить бой в определенное русло, придать ему систему и порядок было невозможно, он превратился в бойню. Война — та же стихия: стоит ей начаться, как она начинает полыхать огнем, попавшим на сухую траву.

Каким бы дальновидным военачальником или храбрым батыром ты ни был, невозможно упорядочить беспорядочное, найти смысл в бессмысленном. Там, где рекой льется кровь, нет места для разума... Люди были опьянены боем, запахом крови, их не мог теперь остановить даже страх смерти. Не было здесь людей — казахов, джунгар, — были вырвавшиеся на волю из железных клеток хищные и жестокие звери. Что им ни скажи, что ни прикажи — ничего не услышат, ничего не поймут.

Накал схватки спал после полудня. Пыль стала редеть на глазах. «Значит,- сделал вывод Абулхаир, — поредели с обеих сторон ряды воинов. Если продолжить бой, потери будут еще большими и победа будет добыта чересчур тяжелой ценой... Джунгары точно обезумели, видно, живыми решили не сдаваться!.. Что же предпринять? Как рассеять их войско? Вон как джунгары сгрудились, стоят плечом к плечу. Эта отчаянная и бесстрашная кучка, похоже, смущает наших джигитов. Мечи их взлетают неуверенно, хотя джигиты и не отступают, упрямо бросаются вперед. Обгоняют один другого, спешат, словно мотыльки, летящие на огонь... Падают джигиты на землю, словно бабочки с обгоревшими крыльями. А джунгары вспрянули духом, обрели уверенность...»

Абулхаир начал отчаиваться, его сердце будто рвали острыми клыками голодные псы. «Господи, неужели и на этот раз ускользнет от нас победа? Ведь она уже показала нам свою макушку!.. Господи, помоги! — молил он всевышнего. — Иначе меня ждет крах, полный крах».

От этого сражения Абулхаир ждал победы, настоящей победы! Он надеялся, что джунгары запросят пощады, которой не запросили они на Аягузе... Если бы сбылась его мечта, кто бы тогда отважился хоть словечко сказать против него, отомстившего джунгарам за все унижения и обиды? Победа эта, возможно, дала бы ему не только боевое знамя казахов, но и принесла бы общий для всех жузов позолоченный трон и золотую корону. Но победа застряла где-то на середине пути к чему, и таяла, и пятилась назад под натиском людей, попавших живыми на волосяной мостик ада.

«О аллах, неужели я так ничего и не придумаю?» Разум словно бы отказал Абулхаиру. Его разум, который обычно раскладывал по полочкам, разделывал все трудности на свете, как мясник баранью тушу. Да, затупился у мясника нож, опустились руки, потерял он свою ловкость и навыки!

Абулхаира захлестнул горький как яд гнев. «Неужели нет выхода?» — метались мысли. Он крепко смежил веки. Перед глазами пошли, завертелись красные, синие, желтые круги, блестящие точечки. Сплелись в какой-то колдовской пляске, круговерти, а из круговерти этой что-то отделилось и стало надвигаться на него, надвигаться... «Лиса... Собака... Нет, лиса... которая привиделась мне, когда я ехал в аул к незабвенному Матэ-бию... Сейчас лиса скулит, лижет мне ноги, вьется вокруг, поджав хвост... Когда-то смотрела в глаза, оскалившись в странной ухмылке. — Что с ней? Глаза ее помутнели, валится на бок, не в силах удержаться на лапах... О аллах! Что это со мной? Откуда шум, топот, заполняющий всю землю?.. Словно кто-то гонит по степи куланов... Куланы, куланы, ров... Ах, вот оно!»

Абулхаира вдруг осенило! Совсем как в тот раз — ров, неудержимо летят вперед куланы навстречу своей гибели. Его отряды похожи на куланов, мчавшихся навстречу собственной гибели. «Джигиты вот-вот полягут на поле брани как скошенная трава. Неужто они не понимают этого? Почему не кинутся, словно бы в панике, в бегство? Джунгары тотчас же бросятся вдогонку, и каменная их, плечом к плечу, стена рухнет. Всевышний, спасибо тебе, что ты надоумил меня, подсказал мне решение, выход из смертельных тисков!.. Спасение. Скорее, скорее передать приказ, но через кого?.. Через Барака? Но это поднимет его, и так надменного, высокомерного, на высоту, с которой он завтра же будет плевать на мою ханскую юрту! Через Батыра? Возомнит, что я извиняюсь за вчерашний свой смешок и слова на совете. Самеке и Абулмамбет не лучше Барака...»

На ум Абулхаиру пришел султан Абулмансур. Да, этот, пожалуй, подойдет. Учтивый, скромный. Когда другие дерут горло, надрываются в спорах, он держится в сторонке, помалкивает. Вчера никому не кивнул, не поддакнул, не сделал тайного знака: я-де на твоей стороне. Девятнадцать лет юноше, а как сдержан, как владеет собой! Абулмансур чем-то напоминал хану его самого в молодости: так же таился от людей, так же охранял ото всех свою независимость. Никому не позволял лезть себе в душу... И показал себя смельчаком еще на Буланты. Косил врагов, как сено, был в самой гуще боя. И сейчас он во главе отряда, действует толково... Вместе с тем от этого смелого юноши веет стужей, лютой, как шипенье змей... Наверно, поэтому Абулхаир и не спешил приблизить Абулмансура к себе. Однако наладить отношения с многообещающим, выделяющимся среди остальных юношей не повредит и ему! Сейчас самый подходящий момент.

А что, если потомки Жадика уже успели влить в уши Абулмансура яд? Успели оклеветать Абулхаира? Обиделись они вчера крепко, опять проснулась в них былая зависть... Однако, даже попав в сети интриг, юный султан, наверное, не забудет доверия и доброты главного сардара.

— Эй, Мырзатай, где ты? Куда подевался этот пустомеля? — спросил Абулхаир, недовольный его отсутствием. — Не он ли машет там руками, показывает куда-то? Эй, Мырзатай, где же ты?

— Я здесь, алдияр!

Но это был не Мырзатай, это был человек из отряда Барака, он неслышно подъехал на вороном коне. «Что ему тут нужно? — подумал Абулхаир. — Наверное, Барак дослал: узнай, мол, что посоветует сардар в такой отчаянный момент. Ну, ему-то я ничего не посоветую!»

— Эй, Мырзатай, куда ты подевался?

— Я здесь, алдияр! — Мырзатай приблизился к нему и глазами показал на гонцов, которых прислали к Абулхаиру все батыры. Они стояли неподалеку.

— Что же это происходит, что же это случилось с казахами? — обратился Абулхаир к окружающим. — Почему они сгрудились, как куланы, которых гонят в засаду? Есть ли у них соображение? Езжай, Мырзатай, скажи Абулмансуру, чтоб бил джунгар прямо по центру, а потом пусть сразу же поворачивает назад. Джунгары погонятся за ним. А как только разожмется джунгарский кулак, наши джигиты догадаются, как действовать, что дальше предпринимать!