Постепенно открылась им и загадка посольства Сагами Манжи.

Аюке-хан радовался, бил себя по ляжкам, да вот пришло время и ему прослезиться. Получил Аюке от контайджи поклон и такие слова: «Следующей весной, с божьей помощью, будем кочевать по берегам Едиля и Яика. Если хочешь, чтобы наша тесная дружба не дала трещину, отлай двух своих дочерей или двух сестер в жены моим сыновьям или братьям. Весной, сразу после таяния снегов, женихи прибудут в ваш аул повидать невест».

Аюке тут же решил отправить Сыбану Раптану дочь своего старшего сына. Собрал приданое, гонял за ним своих людей в Астрахань, Казань, в Москву, изрядно потратился. Об этом узнали другие калмыцкие тайши однако они не обрадовались, подобно Аюке, не расцвели от счастья. Напротив — у многих хмуро сдвинулись брови. Тайши Досан, располагавшийся со своей ордой на западном берегу Яика, сразу поскакал к хану, да как поскакал — будто ему жгли углями пятки! Досан нашептал Аюке:

— Если завтра сюда нахлынут джунгары, нам, калмыкам, станет тесно на наших пастбищах! Отдав Сыбану Раптану дочь вашего сына, вы не избавитесь от контайджи, не откупитесь от него. Если сойдутся вместе два калмыцких народа — мы, белые калмыки, и джунгары, черные калмыки, Сыбан Раптан не захочет делить власть. Зачем ему рядом второй правитель? Тучные пастбища Поволжья разожгли жадность у контайджи. Я вас предупредил, не говорите потом, что я молчал!

Как ни был стар и неумен Аюке, но тут он смекнул, что дело и правда нечисто. Три года подряд Сыбан Раптан обещал ему золотые горы: «Я пойду войной на казахов и каракалпаков, ты же налетишь на них с тыла. Победим их — кому же тогда быть хозяевами этого края, как не нам с тобой! Между Алтаем и Едилем будете жить и процветать лишь вы, торгауты, и мы, джунгары! Мы вернем себе обширные территории, некогда завоеванные Чингисханом. Мы с тобой снова поднимем к небесам увядшую славу бесстрашных монголов!»

Эти слова тешили Аюке, ласкали слух. Добравшись до Каратау, контайджи вдруг резко изменил свои речи. В них появились повелительные нотки — и как только он сам не сообразил сразу — «отдай дочерей... после таяния снегов женихи прибудут в ваш аул повидать невест... буду кочевать там-то и там-то...» А как же он, хан Аюке? Где кочевать ему? Ведь он, Аюке, является вассалом русского царя — не джунгарского контайджи! Аюке считал себя равным контайджи и надеялся на то, что тот считает так же... Но послание, которое привез Саган Манжи, имело подоплекой совсем уж обидные вещи: «Ты, старик, не очень-то рассчитывай на меня! Не жди многого! Будешь мне сватом, будешь моим вассалом — это, пожалуйста! Но иди за мной на поводу и не суетись, не рыпайся!..»

Аюке знал, что о нем говорят люди: «Следуя за русским царем по горам и долам, выучился хан многому дурному. Жажду утоляет буйной шипучей водой, которую делает какой-то чудной западный народ. Напившись же этим зельем, становится странным, будто его околдовали...» Может, после шампанского он и бывает как в тумане, но он не разучился еще понимать намеки, особенно столь грубые и явные. Белый шов на черный ткани, а не намеки...

Поразмыслив над словами Досана и контайджи, Аюке почувствовал себя так, словно его с головы до ног окатили ледяной водой. Быстро выветрилась из его головы глупая мечта: «Буду самым знаменитым, самым счастливым правителем между Едилем и Алтаем, ибо буду одновременно другом белого царя и джунгарского контайджи!» Понял наконец, почему так тянулся к нему Сыбан Раптан, почему так обхаживал его не один год... «Небось уже видит, злодей, как сгоняет с наших пастбищ моих породистых верблюдиц и ахалтекинских аргамаков и пускает в сочные, душистые травы своих низкопородных верблюдов и приземистых, как ослы, коней! Он ведь уничтожил всех своих братьев, чтобы забрать в железный свой кулак повод всех джунгар!..»

Аюке осенило: мечтая стать самым прославленным под луной, он на старости лет чуть не стал самым жалким! ...Когда-то Аюке-хан надменно заявил Абулхаиру, чтобы тот стал его подданным — и это в ответ на предложение жить мирно, по-соседски! «Посмотрим, - злорадствовал Абулхаир, — как теперь понравится ему наглость контай-джи! Небось начнет теперь метаться, как волк в капкане. Начнет рассылать послов во все стороны! Одного уже погнал в Астрахань, недалек день, когда и к нам явится

его посол».

Когда Абулхаиру донесли, что к нему от Аюке выехал посол, он с двадцатитысячным войском из казахов и каракалпаков стал лагерем на северном берегу реки Темир.

Калмыцкий посол похолодел, завидев усыпавшее темно-серую возвышенность войско. Когда же он предстал перед суровым и гордым ханом в окружении угрюмых, мрачных батыров, он чуть не лишился дара речи.

Он старался как можно мягче и тоньше передать Абулхаиру послание своего повелителя, но брови Абулхаира сходились на переносице все больше и больше, лицо стало совсем грозным. Ловкий, немало повидавший на своем веку посол шарил вокруг глазами в надежде, что кто-нибудь да кивнет, одобрит хоть одно его слово... Однако тщетно: казахи были точно каменные.

Когда посол кончил говорить, Абулхаир взглянул на окружавших его людей. Как по команде они повернулись к хану. На этот раз Есет опередил Букенбая: у него всегда язык чесался, когда разговор касался джунгар:

— Аюке, стало быть, предлагает нам жить в мире.

Ему тоже, оказывается, мир понадобился!

— Да! - угодливо поддакнул посол.

— Тогда почему же он не шлет посла к джунгарам, а шлет — к нам? Пусть попробует склонить контайджи к миру! Разве мы идем на вас войной?

— Кому же понять нас, как не вам? Ведь мы с давних пор соседи, наш скот, можно сказать, спит в одной кошаре. Контайджи ведь на краю земли... — залепетал было посол, но Абулхаир поднял руку:

— Хватит! Кто такой Аюке, чтобы его слушался контайджи? Если позволить контайджи, он завтра же отсечет секирой голову вашему хану и швырнет ее в Едиль. Он бы так и поступил, не будь голова Аюке под мышкой у белого царя. Не получится у нас с Аюке разговора о мире! Если мы и будем говорить о перемирии, то лишь с самим контайджи. И время для такого разговора придет. Казахов нынче не джунгары победили, а джут и засуха одолели. Не будет, наверное, аллах всегда суров к казахам, смилостивится. Настанет час, и казахи соберутся с силами да тряхнут былой мощью. Аюке же мы намерены сказать следующее: если он хочет, чтобы осталась целой его стервятничья голова, чтобы не тронули ее казахские мечи, пусть освободит берега Яика и Жема. Его прадед Хо-Урлик не привез с Тарбагатая, навьючив на верблюжонка, Едиль и Яик... И за воду есть спрос! И тот, кто имеет право на спрос, - явился! Так и передай своему хану: явился!

Посол улыбнулся то ли жалостливо, то ли насмешливо:

— Совершить насилие над Аюке можно, но ведь за ним стоит белый царь...

Абулхаир рассердился:

— Царь, понимающий по-калмыцки, поймет и по-казахски! Ну а если не захочет — поговорим на языке мечей! — отрезал Абулхаир.

Разговор был окончен. Вслед за ханом поднялись его люди. Послу не оставалось ничего другого, как последовать их примеру.

На обратном пути в аул Аюке-хана посол будоражил калмыцкие улусы тревожной вестью: «Быть беде! Враги готовятся на нас напасть!»

Опять первым учуял опасность тайши Досан. Он погнал к Аюке всадника с известием: «Доржи, сын Назара, собрал пятитысячное войско и заявил, что будет защищать только свой улус, а до других ему, говорит, дела нет! Пришлите мне ради всевышнего войско!»

Казахи следили за каждым движением Аюке.

Джигиты между тем совершили удачный набег на улус тайши Лекбая... В Темирской степи в стычках с калмыками особенно неистовствовал батыр Есет. Не раз крушили врагов в этих же местах его предки Карадун, Жубаныш, Суюнши, Бегис, Кугис и Тама. Здесь его предок Суюнши один одолел огромное войско и тем вошел в историю и стал легендарным.

Есет и сам когда-то прославился как батыр в этой самой Темирской степи. О том, как это произошло, любили слушать и вспоминать не только другие казахи, но и сам Есет.