— Начинайте, начинайте!
За столом — гости только сейчас заметили его — уже стоял Петраш.
Кадеты в «ложах» усаживались, выкрикивая с молодым нетерпением:
— Тише! Тише!
«Партер» сразу почувствовал себя как бы в окружении.
Петраш провел худощавой рукой по длинным волосам и начал мягким, но твердым тоном:
— Как старший в этом бараке…
Четкость его спокойного голоса всколыхнула сердца слушателей, как ветер — зеркальную гладь воды.
Петраш сказал, что сходка эта, как явствует из программы, была созвана с целью окончательно обсудить вопрос об устройстве второй офицерской кухни, необходимой не только потому, что старая все равно не в силах обслужить весь лагерь, но, главное, из-за многочисленных претензий, что привело к сильной оппозиции против теперешнего кухонного совета.
Ружек, чтоб расположить собрание к себе, бросил:
— Конечно, когда выборные не возражают, а повара торговлишкой занимаются — не остается плебеям ни ветчинки, ни буженины!
— Тихо, «менажмайстер»! — с веселой резкостью крикнул кто-то из кадетов, и остальные встретили этот окрик взрывом смеха.
Петраш остановил их укоризненным взглядом. Он заговорил о том, что сейчас, в общем и целом, налицо, все необходимые предпосылки для устройства отдельной чешской кухни.
При этих словах Ружек хвастливо ударил по карману, где у него лежали протоколы:
— Вот, все здесь!
— Прошу тишины! Как вам известно из программы, — продолжал Петраш, — есть у нас еще кое-что, касающееся всех пленных чехов. Есть письмо ко всем нам. Вам надо будет высказать свою точку зрения и свое отношение к нему.
Ружек, уже с тетрадкой для протокола, подбежал прямо к председательскому столу.
— Тогда начнем! — крикнул он. — Главное и решающее: нужна чешская кухня!
Но Петраш остановил его:
— Чтобы повести дело как следует, правомочно, а также порядка ради, предлагаю избрать президиум.
Петраш не успел договорить, как в «ложе» вскочил кадет Горак.
— Председателем предлагаю пана профессора Петраша! — громко заявил он. — А секретарем кадета Благу.
— «Пана» кадета! — дурачась, выкрикнул Блага, а Петраш усталым голосом повторил:
— Предложен председателем профессор Петраш, секретарем кадет Блага. Кто «за»?.. Есть ли кто «против»?.. Никого. Кадет Блага, пожалуйте…
Блага двинулся к столу, подавая своим какие-то знаки длинными руками.
— Кадеты, смирно! Направо равняйсь!
Улыбка, пролетевшая по лицам окруженных «чужаков» была бледной и довольно быстро растаяла.
Блага еще не сел к столу, Петраш еще не набрал воздуху для речи, когда в задних «ложах» вскинулось несколько рук одновременно.
— Первый пункт программы… — начал было Петраш и осекся. — Горак просит слова. Пожалуйста.
Кадеты вытолкнули Горака из «ложи» вперед. Облепленный напряженными, внимательными взглядами «чужаков», Горак прочитал по бумажке:
— Предлагаю изменить порядок дня. Так как обсуждение вопроса о кухне займет много времени и так как лейтенант Томан пришел к нам, чтоб высказаться по второму пункту, и в кухонном вопросе не заинтересован, и поскольку обоим этим пунктам даст более определенное направление то, что мы решим по третьему пункту, предлагаю начать с конца. Сначала прочитать письмо, адресованное всем нам, да оно и короткое, потом выслушать сообщение о возможностях получить работу по вольному найму, а под конец уже — о независимой чешской кухне.
— Правильно! — припечатал Блага. — А о кухне можем потом судить да рядить хоть до утра.
От единодушного одобрения кадетских «лож» дрогнули стены барака; «чужаки» в «партере» озирались, смутно заподозрив подвох.
Ружек, помышлявший только о своей кухонной кандидатуре, предотвратил преждевременные споры, мгновенно решив за всех:
— Ладно, давайте тогда письмо! Только скорее!
И чтобы поднять настроение, он, паясничая, пропел:
Тем временем Петраш произнес обычное:
— Кто «за»?.. Кто «против»?.. Никто.
После этого он попросил «друга Фишера», «согласно принятому решению», прочитать это письмо.
За председательским столом возник маленький Фишер, как всегда хмуря свой низкий лоб. Собравшиеся навострили слух, лица их напряглись.
Фишер, ни на кого не глядя, без всяких вступлений, стал монотонно читать:
Ни один образованный чех не сомневается уже, что нынешняя война — это генеральное наступление надменного германства против славян. Пробил роковой час, двенадцатый час, который принесет решение — возьмет ли наша нация власть над своей судьбой в собственные руки. Тысячи лучших сыновей ее в чешских бригадах, двенадцать миллионов верных сердец чехов и словаков…»
«Иногородние», зажатые меж «лож», в робкой растерянности искали друг друга взглядами. Тревожный шумок заставил Фишера на мгновение поднять глаза: обер-лейтенант Казда, поспешно встав, пробирался меж скамей к выходу; взволнованный, полный смятения, он спотыкался, задевал колени сидящих. Собрание безмолвно следило за ним.
«Ложи» кадетов заволновались, зашумели.
— Прошу тишины! Беспокоиться нет причины. О том, что нам пишут, каждый сможет высказаться свободно.
Кто-то нетерпеливо брякнул:
— Так не тяните, кончайте скорее! Все это не относится к делу…
Фишер продолжал читать, повысив голос. Теперь у него на устах гремели «идеалы нации», «единая воля нации, триста лет подвергавшейся жестокому, кровавому порабощению», набатным звоном звенел «долг сынов измученной матери-родины», в первую голову тех сынов, «которые, находясь за рубежами, пользуются свободой высказываться» и потому обязаны торжественно объявить «единую волю всей нации».
Чье-то нетерпеливое раздражение осмелилось возмутиться:
— Что за политика, кто это пишет?!
Фишер ответил на выпад паузой.
— «…и мы предлагаем вам основать организацию…»
— Еще бы!.. Союз! А то как же — чехи, и вдруг без игры в кружки и союзы!
— Прошу тише! Частные мнения — потом!
— «…сообщить нам фамилии руководителей и завязать с нами регулярную письменную связь…»
— Выбросьте вы это! Провокация! Зачем им фамилии?
— Даю справку: авторы письма — люди известные.
Мы знаем, что большинству из нас невозможно по различным серьезным основаниям сейчас же вступить в Дружину, тем более, пока не решен вопрос об офицерских званиях; порой невозможно даже принять работу на оборону России. Однако каждый из нас может хотя бы поддерживать общее национальное дело денежными взносами…»
— Ну, конечно! Денежки! Держи карман!
— Da liegt der Hund begraben! [176]
— Тише, пожалуйста!
— «…или, по крайней мере, морально — став членом чешской национальной организации. Только через организацию можно выразить волю всей нации».
— Все? Письмо в корзину, и поехали дальше!
Голоса протеста и согласия, переплетясь в единый клубок, подкатились к столу президиума, над которым Петраш терпеливо хлопал в ладоши:
— Тихо! Кто хочет слова?
Ему пришлось трижды повторить призыв, прежде чем в эту неразбериху, в это вызывающее ожидание ворвался голос хмурого Горака, и все невольно притихли.
— Господа! Друзья! — закричал Горак напряженно. — Я много говорить не стану. Кто чешской матери сын, кто закончил хотя бы начальную школу — тот должен знать, где его место сегодня! Ну и… наши герои в Дружине… и… наш народ тоже не из трусливых! Он борется… хотя немецкие палачи расстреливают, вешают… А нам это здесь не грозит!
Аплодисменты, одобрительные крики, поднявшиеся в кадетских «ложах» по знаку Благи, сделали излишними какие бы то ни было слова. Сам Блага, решительно встав от стола, подошел к Гораку и подал ему какую-то газету. К ним подбежал Фишер и, вырвав газету, вскочил на скамью.
176
Вот где собака зарыта! (нем.)