Садап-бай привыкла обучать и наставлять каждую невестку, которая появлялась в доме. Но когда она вздумала поучить молодую невестку, та набросилась на нее с такой яростью, что старуха в ужасе выскочила из кибитки Баллы и схватилась за ворот:

— Каюсь, о боже, в грехах твоих! От худшего сам спаси!

Новая невестка кричала ей вслед:

— Я не маленькая, чтобы говорить «пепе» и «меме»... Если ты такая умная, поди учи свою дочь!

Не прошло и месяца после свадьбы, как Халлы-Гёзель почувствовала себя в доме полной хозяйкой. Баллы она вообще ни во что не ставила, не оказывала почтения она и свекру. Скрипучий голос новой невестки разносился по всему ряду байских кибиток, топот ног ее слышался повсюду. Женщины боялись злого ее языка, старались везде уступить место. Однажды старшая невестка, приготовив тесто для хлеба, попробовала не уступить ей тамдыр.

— Черед мой, — заявила она.

— Твой черед будет тогда, когда тамдыр освободится, — ответила Халлы-Гёзель и отшвырнула ногой ее хворост.

Старшая невестка хотела удержать ее за руку. Тогда Гёзель ухватила ее за шею и за туловище и, как это делают борцы, бросила на кучу золы, а блюдо с тестом перевернула ей на живот:

— Поганая сука! Вот тебе твой черед!

Скоро Халлы-Гёзель стали опасаться в рядах Хална-зара не только люди, но и животные. Даже верблюды, которых считали самыми дикими, начинали дрожать, когда она подходила к ним. И тем более странным казалось, что новая невестка, неизвестно из каких побуждений, сделалась вдруг защитницей Мехинли.

Как-то Халназар принялся избивать мехинку и бил. ее до тех пор, пока она, обессилев, не перестала уже кричать. Халлы-Гёзель смотрела на бая злыми глазами и только кусала яшмак. Но в следующий раз, услышав крики избиваемой, она широкими шагами подошла к свекру и вырвала из его рук сырой толстый прут. Халназар, оторопев от неожиданности, бешено выкатил глаза на дерзкую невестку.

— Ух, подлая!.. — прошипел он, задыхаясь от гнева, и схватился за лопату.

Но молодая невестка не испугалась. Она подошла к свекру вплотную, выпятила грудь и, сорвав с губ яшмак, запальчиво крикнула:

— Если хватит смелости — бей! Не ударишь — значит, ты не мужчина!

В это время прибежала Садап-бай и вцепилась в плечо Халназара:

— Аю, отец, стыдно!

Халназар задрожал. Лопата, которой он замахнулся было на невестку, медленно опустилась. Бай невольно оперся на нее, чувствуя, что теряет силы. А дерзкая невестка приподняла своими длинными пальцами его бороду и с ядовитой насмешкой сказала:

— Погляди на свою бороду! В чем вина Мехинли? Что она— не стала есть пищу, которую ты дал, или отказалась от твоих подарков? У тебя седая борода, постыдись!

После этого никто не осмеливался задевать Мехинли даже словом, если поблизости находилась Гёзель.

А Халназар однажды позвал к себе сына и обрушился на него с проклятьями и бранью:

— Лучше бы мне умереть одиноким, чем иметь такого сына, как ты! Если ты не можешь справиться с одной женщиной, то сними папаху и надень на голову платок! Эта твоя рабыня, эта кобыла громоподобная растоптала мою честь, опозорила наш род!

Баллы съежился:

— Что же мне делать? Вы же сами выбрали для меня такую!

— Что делать? Ребенка учи с детства, жену — смолоду. Бей! Истязай до последнего издыхания. Чтобы дрожала от одного твоего голоса! Умрет — я возьму грех на себя.

Баллы долго сидел растерянный, наконец сознался:

— Мне на справиться с ней. Я готов бежать от этой проклятой фаланги.

Халназар закричал на него, задыхаясь от гнева:

— Вон с глаз моих!

С этого дня и стали все звать Халлы-Гёзель — «Атайры-гелин», невесткой-фалангой.

Ни Садап-бай, ни Халназар, ни Баллы не могли обуздать непокорную и своенравную женщину. Халназар советовался с близкими людьми, спрашивал, что делать с непокорной, но никто не мог дать ему утешительного совета. Мамедвели-ходжа,. выслушав его, безнадежно покачал головой:

— Э, бай-ага, от скверной женщины сам дракон убежал. — Он тут же рассказал сказку и заключил ее словами: — Плохую жену нельзя не убить, ни продать. Да повернет все к лучшему сам создатель! Наши отцы говорили: «От злого откупись». Ничего не поделаешь, надо во всем положиться на волю аллаха. Свалилось несчастье на голову — терпи.

Атайры-гелин стала ханшей над халназаровскими кибитками. Все обитатели их приуныли. Только забитая, бессловесная раньше Мехинли начала заметно поправляться: щеки ее пополнели, стан округлился, глаза наполнились лучезарным сиянием. Впервые после того, как бай прогнал ее на черную работу, на ней появилось старенькое полушелковое платье. И походка у нее сделалась бодрой и легкой. Когда она шла к колодцу, многие теперь заглядывались на нее.

Однажды Мехинли со страхом заметила, что и Хал-назару она, видимо, стала казаться привлекательной. Она потеряла покой: ночью не могла уснуть, днем боялась попадаться на глаза баю. Но в мае неожиданно вернулся Мавы. Мехинли совсем расцвела от радости и еще больше похорошела. С ее пунцовых губ уже не сходила улыбка, щеки заливал румянец, а в смеющихся глазах ее затаилось трепетное ожидание счастья.

Приезд Мавы не доставил Халназару никакой радости. Он заметил с первого же взгляда, что его приемный сын вернулся другим человеком. Прежде вялый и робкий, Мавы имел теперь мужественный, независимый вид и смело смотрел в глаза. Здороваясь с Халназаром, он притворно улыбнулся и пристально посмотрел ему в лицо холодными голубоватыми глазами. От этого взгляда сердце бая тревожно забилось, но он решил встретить Мавы с таким же почетом, с каким провожал на тыловые работы.

— Молодец! Молодец! Поздравляю, — ласково заговорил он. — Озарены наши очи, вернулся наш сын. Вернулся Мавы, моя гордость... Садып-бай, пусть будет у нас сегодня праздник. Ах, Мавы, Мавы! Мне ни во сне, ни наяву не приходило в голову, что тебе, сыну бая, придется идти в рабочие. Не знаю, то ли я оказался слишком беспечным, то ли такова уж была судьба, но я еще не успел ничего предпринять, как тебя уже отправили. Правда, тогда на мою голову посыпалась куча несчастий. А тут моего Мелекуша поймали у повстанцев и меня чуть не причислили к этим разбойникам. Ты сам понимаешь, что могло быть: меня и сыновей могли посадить в тюрьму, могли казнить. Сам аллах защитил меня — я вывернулся из беды. После этого я сейчас же начал хлопотать о тебе. Я подал t жалобу на обидевшего меня баяра-полковника прямо генералу, потом — самому губернатору. «Раз я служу царю, мой сын не должен идти на тыловые работы, его по ошибке отправили, надо его вернуть», — требовал я. Наверное, моя жалоба помогла — тебя освободили. Тысячу раз благодарение аллаху — ты жив-здоров и вернулся благополучно.

Мавы возвращался в аул сжигаемый жаждой мести. Но хотя он и видел, что Халназар нагло лжет, все же не решился что-либо возразить баю. Что-то отняло волю у обманутого батрака — то ли ласковые слова бая, говорившего чуть не со слезами на глазах, то ли чарующий взгляд Мехинли, то ли опасение за свою судьбу, а может быть, и то, и другое и третье. Чего добился бы Мавы, вступив в пререкания с хозяином? Кто встал бы на его защиту? Куда было ему идти? И не ясно ли, что в этом случае Мехинли была бы для него навсегда потеряна? Посчитаться с баем, конечно, нужно, но не лучше ли выждать время?..

Не зная, как ответить баю, Мавы потупился. А Халназар продолжал сыпать ласковыми словами: — Ты, сынок, четыре года служил мне верой и правдой, полгода пробыл на тыловых работах. То, что ты для меня сделал, не сделает и родной сын. Не придумаю, как и отблагодарить тебя. Ты, сын мой, пока отдохни, не работай, не поднимай даже хворостинки. И присмотри себе невесту. Женю тебя, поставлю кибитку. И ты достигнешь счастья, и я буду доволен. Пусть будет проклято и сиротство и одиночество! Посмотри: ты весь в грязи. Жена! Приготовь новую одежду для Мавы. Еще одну приготовь на смену. Прикажи Мехинли — пусть следит, чтобы ни пылинки не было на его одежде! Он приехал усталый, пусть отдохнет. Пусть крепкий зеленый чай и вкусная пища будут всегда подле него.