Мама пригладила волосы и заговорила другим тоном:

— Вах, о чем говорить!.. Да разве я какая-нибудь скряга! Разве я уже не сделала необычное дело, отдав свою дочь даром? Разве я не взяла на себя угощение? Не надо мне никаких денег за постой. Что за пустяки! Если хотите, я дам вам денег на уплату поводырям верблюдов и на призы всадникам. Артык, милый, все мое — твое!

Женщины и всадники заторопились в путь. Выводили невесту из кибитки тоже несколько необычно. Айна не захотела, чтобы ее волокли на паласе, — вся в пурпурном шелке, в серебряных украшениях, накинув на голову вышитую накидку, она вышла из кибитки сама. Не пришлось сажать ее и на верблюда, который ожидал против двери. Айна сама взобралась на него, уклонившись от всякой помощи.

Свадьба вновь с веселым гамом проехала мимо халназаровского ряда кибиток, и от этого вновь стало невыносимо тошно баю.

Глава пятая

Был поздний вечер начала мая.

В городе зажигались огни. В одной из внутренних комнат чайханы Джумадурды собрались за чаем волостные Хуммет и Ходжамурад, старшина Бабахан и хромой писарь Куллыхан. Разговор шел вяло. Старый чайханщик не любил скучных посетителей, ему нравились шум, веселье, пьяное буйство. Он посидел некоторое время у двери, опираясь спиною о косяк и почесывая толстыми пальцами грязновато-серую бороду. Но сколько он ни вглядывался в лица гостей, ничего, кроме уныния, в них не заметил. Ни один глаз ему не подмигнул, ни один рот не раскрылся. Он поднялся, походил, постоял и, потеряв, наконец, терпение, напомнил о себе:

— Эй, молодцы! Что-то вы приуныли сегодня. Если что нужно — только моргните, чайханщик Джумадурды еще жив!

Но и это не подействовало — гости молчали. Только один невесело бросил:

— Спасибо дядюшка Джумадурды...

Мрачное настроение гостей имело свои причины. Начальник уезда полковник Беланович, действуя по поговорке «разваливается — беги», поспешил передать свои обязанности подполковнику Антонову, а сам уехал в тихое местечко под Ашхабадом — в Фирюзу, к начальнику области генералу Калмакову. Собравшиеся здесь только что проводили своего начальника и с тревогой думали о себе. Полковник Беланович с их помощью неплохо нажился за время управления уездом, он набил добром целый вагон и теперь может спокойно прожить в каком-нибудь уютном уголке вроде Фирюзы, не нуждаясь ни в чем. А что им делать? Куда идти, на кого опереться? Подполковник Антонов сам нуждался в поддержке.

Ходжамурад поднял глаза на Хуммета и тяжело вздохнул:

— Да, вот и проводили баяра-полковника. Что ты скажешь?

Бабахан, пощипывая свою черную, как уголь, бороду, опередил ответ Хуммета:

— Что тут скажешь? Ясно — осиротели мы.

Хуммет отер платком пот с лица и, не торопясь, сказал:

— С привычным врагом, оказывается, и драться хорошо. Мы привыкли к полковнику, он был словно отец родной. Он понимал нас, не обижал, если порой, бывало, и погорячится, так это была даже не брань, а скорее доброе назидание. Верно сказал Бабахан-арчин — осиротели. Антонов... Это — ни рыба ни мясо.

Слова Хуммета не понравились хромому писарю.

Куллыхан выплюнул изо рта табак, отер губы ладонью и стал возражать:

— Почему это Антонов — ни рыба ни мясо? Он был таким при Белановиче, когда ему недоставало полномочий. Если мы поддержим его, может он справится —будет еще позубастее Белановича. Не тот — так этот... Была бы только сила, и всякую силу мы должны повернуть себе на пользу.

Бабахан поддержал писаря:

— Куллыхан верно говорит. Не тот — так этот! Если есть сила в руках, разве не сумеешь ее применить? Ведь мы не станем считать беспомощным Куллыхана из-за того, что он хромает на одну ногу. Когда надо, он умеет показать себя и с одной ногой.

Ходжамурад засмеялся:

— Особенно выпивая и закусывая.

Куллыхан едко бросил:

— И особенно за скатертью у твоей матери! Началась перебранка. Бабахан поспешил предупредить ссору и переменил разговор.

— Ходжамурад-хан, — обратился он к волостному, - ты слышал, вернулся Артык?

— Артык? — не понял тот, еще не успев остыть от раздражения. — Кто это?

— Он из моего аула. Ну как же ты не помнишь его? Когда-то ты мечтал приобрести его гнедого и получил коня почти даром. Потом он пристал к мятежникам, был арестован и отправлен в тюрьму, в Ашхабад.

Куллыхан, который еще не излил свой гнев, ядовито заметил:

— Чего ты тянешь? Скажи — тот, который отнял у Баллы невесту, плюнул в бороду Халназару, арчину и волостному, — вот и все! — Подслеповатые глаза Ходжамурада налились кровью. Он ухватился за рукоять кинжала и двинулся к писарю:

— Хромая собака! Это я плюю на кого угодно! Могу плюнуть и тебе в морду!

— Плюнь в глаза своей матери! — грубо выругавшись, крикнул Куллыхан и схватился за револьвер.

Хуммет бросился между ними, оттолкнул Ходжамурада в сторону и прикрикнул:

— Собаки!.. Вы что — взбесились?

Бабахан не рад был, что начал разговор об Артыке. Зато чайханщик оживился и тут же предложил свои услуги:

— Молодцы, я вижу, головы у вас немного помутились. Может, освежить надо?

Вмешательство чайханщика было как нельзя кстати. Старшина подмигнул ему:

— Неси, неси!.. Эх ты, чайханщик! Пока тебя не ткнешь, ты и не слышишь. Где Айсолтан-бай?

В дверях тот час появились разряженные жены Джумадурды — одна со скатертью, другая с пловом, третья с напитками. Сам чайханщик подошел к гостям с кувшином и тазом:

— Кто хочет мыть руки?

Хуммет, засучив рукава, весело заговорил:

— Арчин-хан, а ты это правильно сделал. Если б я знал, что у тебя такая привычка — заливать драку водкой, я давно бы подрался. Говорят, закурить надо во время еды, другой раз — во время беды, но беленькая — всегда к месту: выпьешь в гневе — развеселит, в радости — расстроит. Верно говорю: больного вылечит, здорового уложит в постель.

— А глупого и умного уравняет, — подхватил Бабахан.

И в самом деле — не прошло и минуты, как Ходжамурад и Куллыхан чокнулись и мирно заговорили.

Во время ужина явился есаул и сообщил, что в клубе железнодорожников будут избирать депутатов. Подполковник Антонов приказал всем идти на собрание.

Хромой писарь, не переставая жевать, заявил:

— Пусть хоть из пушек палят, пока не съедим и не выпьем всего, что тут есть, не пойдем!

Другие ничего не ответили. Однако в каждом проснулась тревога: «Депутаты... Это еще что за новость? Впрочем, ничего удивительного: царя нет, всякий теперь сам себе царь. Теперь умников разведется немало, пойдут сходки, собрания, выборы. Не найдется только крепкой метлы. А хорошего от всего этого не жди: собака не будет знать своего хозяина, кошка потеряет хозяйку. Все ж, если нельзя избавиться от врагов, надо быть среди них. Может быть, удастся провести своего человека. Пожалуй, надо торопиться...» И все сразу поднялись с мест.

В это же время в другом месте, в похожем на сарай помещении с земляным полом, где жили рабочие хлопкового завода Арутюняна, заканчивалось другое собрание. Вокруг простого некрашеного стола, освещенного семилинейной лампой с навешенным на стекло бумажным колпаком, сидели рабочие с хлопкового завода, с элеватора и железнодорожники. Иван Чернышев, разложив перед собой несколько номеров газеты «Правда», рассказывал собравшимся о последних событиях в Петрограде и о политике партии большевиков.

— ...Что такое война, — говорил он мягким, спокойным голосом, — все вы чувствуете на самих себе. Для помещиков и капиталистов — это нажива, огромные прибыли, которые они получают сегодня и которые надеются получать в будущем, когда силой оружия будут захвачены чужие земли и новые рынки для сбыта товаров. Для рабочих и крестьян, будь то немцы или французы, или мы, русские и туркмены, — это непрерывная цепь страданий. Война уносит миллионы человеческих жизней; продолжая ее, правительства воюющих государств обрекают народные массы на голод и нищету. Вот почему наша партия большевиков всегда боролась против войны. И одним из первых требований поднявшегося на революцию народа было: «Долой войну!» Но Временное правительство князя Львова, Гучкова и Милюкова не захотело выполнить этого требования. Оно обратилось к правительствам Англии и Франции с нотой, в которой заверяло, что Россия останется верной договорам, заключенным царем с союзниками, и будет продолжать войну «до победного конца». Двадцатого апреля в Петрограде состоялась стотысячная демонстрация рабочих и солдат, возмущенных такой политикой Временного правительства. Она проходила под лозунгом большевиков: «Опубликовать тайные договоры!», «Долой войну!», «Вся власть «Советам!». Двадцать первого апреля демонстрации в столице продолжались. Произошли столкновения рабочих и солдат с офицерами и студентами, выступающими за продолжение войны. Эти события вызвали широкий отклик по всей стране.