Увидев Халназара, она упала перед ним на колени:

— Бай-ага, прими в жертву мою жизнь, но освободи единственное дитя!

Халназар, не слушая ее, пошел к себе, поглаживая бороду. Старуха догнала его, ухватилась за полу халата:

— Заклинаю тебя, бай-ага, услышь мою мольбу! Отца вчера похоронили, пощади сына, сжалься!

Халназар свирепо нахмурил брови:

— Прочь, нечистая тварь! — Выдернув полу халата, он торопливо зашагал к своему ряду кибиток.

Старуха ткнулась лицом в песок. Потом встала и огляделась по сторонам:

— Где мой сын? Кто-то ответил ей:

— Их увели.

У старухи закружилась голова, она бессильно опустилась на землю и тут же, словно ее подтолкнули, вскочила на ноги — ее немолодые глаза разглядели толпу людей, удалявшихся из аула; они шли вдоль земляного вала арыка.

— О дитя мое, Ашир-джан! — закричала она надрывно и побежала. Собаки погнались за ней, но она не замечала ни собак, ни колючек, царапавших ее босые ноги. Старая, слабая телом, она вдруг обрела силу.

Спотыкаясь и падая, она догнала уходящих. Ашир, увидев мать, выбежал к ней из толпы. Она целовала его лицо, глаза, руки, одежду. Мать и сын застыли в безысходном горе. Ашира потянули за рукав. Он со стоном оторвался от матери. Мать побежала рядом с ним по колючкам, в кровь обдирая босые ноги, опять прильнула к сыну, но их опять разлучили.

Идти дальше у нее не было сил. Она упала на сухую, пыльную землю и запричитала:

— Ах, милое дитя мое, ты уходишь! Бай обрек меня на мученья разлуки. Так пусть же кровью зальется весь дом его!..

Глава сорок пятая

После того, как нападение повстанцев на город было отбито, а волостные, арчины и эмины изъявили покорность, полковник оказался в очень затруднительном положении перед своим начальством. Данная им второпях телеграмма гласила: «В Теджене восстание, мятежники напали на город». В ответной телеграмме начальника области сообщалось о высылке карательного отряда и батареи полевых орудий. Отряд, конечно, не остановится перед крутыми мерами, предаст огню и сровняет с землей аулы повстанцев. Но это не сулило ничего приятного самому полковнику. Ведь кто же, как не он, заверял, что население в большинстве спокойно относится к мобилизации на тыловые работы, что мелкие вспышки недовольства ничего опасного не представляют и что нет никаких оснований опасаться серьезных волнений среди туркмен. Если же теперь будет призвано, что в Теджене на самом деле имело место восстание, то станет очевидным, что начальник уезда был слеп, не проявил служебной бдительности, недобросовестно относился к своим обязанностям.

Полковник долго ломал голову над тем, как выпутаться из затруднительного положения. Утверждать, что туркмены подняли восстание, значит самому копать себе яму, это ясно. Признать, что он опрометчиво послал злополучную телеграмму, — еще хуже. Сочтут паникером, трусом. Сама собой напрашивалась мысль о необходимости приуменьшать размеры событий. В рапорте можно донести не «восстание», а «волнения», да к тому же еще добавить — «подавленные в самом зародыше благодаря своевременно принятым мерам». А еще лучше написать «нападение разбойников» — кто же в ночной тьме разберет, какие люди напали на город? В конце концов свидетелей, которые могли бы подтвердить эту версию, найти нетрудно.

Обстоятельно проинструктировав на этот счет подчиненных ему чиновников, полковник вызвал волостных и старшин.

— Негодяи! — бросил он им вместо приветствия. — Вы все уверяли меня, что народ спокоен. Видели, каково это спокойствие? Вот сегодня прибудет карательный отряд. Он будет строго карать и, может быть, с вас и начнет.

Хуммет стал умолять:

— Господин полковник, мы ваши верные слуги, не выдавайте нас!

Его перебил Ходжамурад, умевший говорить по-русски более складно:

— Ваше высокоблагородие, господин полковник! От вас одних зависит обречь нас на гибель или защитить. Я уверен, что из чувства справедливости вы не позволите проливать кровь невинных людей из-за кучки грабителей. Я могу точно утверждать: в нападении на город участвовал не народ, а лишь несколько скрывавшихся из аулов негодяев. Спросите об этом всех, кому вы доверяете, и все подтвердят мои слова. Это подтвердит и хозяйка мельницы на Кяле, которая где угодно выступит свидетельницей. Ваше высокоблагородие, я взываю к вашей справедливости!

Слова волостного с канала Кяль понравились полковнику и всем другим волостным и старшинам. Все они были напуганы тем, что им в первую голову придется отвечать за положение в аулах. И все в один голос начали заверять полковника, что никакого восстания не было, а на город нападали разбойники, к которым присоединились некоторые жители аулов. Каждый обещал найти свидетелей, готовых подтвердить его слова под присягой.

Полковник охотно принял эту версию и в заключение сказал:

— Пусть будет так! Я не хочу быть причиной гибели невинных людей. Поэтому я буду называть это нападение на город не восстанием, а нападением разбойников с целью грабежа.

Волостные и старшины склонили головы.

В полдень со стороны Ашхабада прибыл карательный отряд с пулеметами и батареей легких горных орудий. Полковник в беседе с начальником отряда сообщил, что в уезде порядок восстановлен и что в его распоряжение уже начали прибывать из аулов мобилизованные по жеребьевке на тыловые работы. После этого в аулы было решено направить небольшие отряды казаков, чтобы выловить участников нападения. В аул Эзиз-хана, возглавлявшего повстанцев, был послан отряд с пулеметами.

В ауле никого из рода Чапыка отряд не обнаружил и направился вниз по течению канала Утамыш. Арестовывали всех, кто принимал участие в нападении на город. Для этого достаточно было одного доноса, сделанного из чувства мести или мелкой вражды. В одном месте в руки отряда попал Мелекуш — его приняли за коня «разбойников», но кто был его хозяином, установить не могли.

Отряд настиг Эзиза в песках. При нем было всего лишь около десятка нукеров. Этот маленький отрядик закрепился в котловине среди сыпучих песков, перед Ел-барслы. Перестрелка началась после полудня. Пули градом посыпались на барханы; песок со склонов поплыл, как расплавленный свинец. Потеряв одного человека, Эзиз ночью направился к границе Ирана. Карательный отряд утром пустился за ним в погоню. Из Теджена были высланы отряды в обход. Но все же Эзиза не смогли поймать — с пятью-шестью нукерами он ускользнул через границу в Иран, а оттуда перебрался в Афганистан.

Глава сорок шестая

Артык двое суток прятался в окрестностях Теджена. На третий день он решил проверить, что делается дома, и в ночь после того как угнали Ашира, прискакал на гнедом к своему шалашу. Нурджахан при виде его растерялась, но тут же пришла в себя и прижала сына к груди:

— Дитя мое, увидала тебя, теперь могу умереть спокойно!

То, что Артык вернулся на своем гнедом, особенно обрадовало ее. Она погладила рукою лоб коня и сказала:

— Хороший конь всегда найдет своего хозяина. Но радость Нурджахан длилась недолго.

— Голубчик Артык, — с беспокойством заговорила она, — вот уже два дня, как над нами стучат копыта. Тебя ищут. Вот и сейчас, в полночь, приезжали. Обшарили все, даже дынные грядки. Будь осторожен, милый.

Артык слушал мать и поглядывал в сторону шалаша Ашира. В шалаше спать было негде. Но возле двери не видно было ни Ашира, ни Сахата Голака.

— Мама, а где Ашир? — спросил Артык.

— Не спрашивай, мой дорогой.

Тревога охватила Артыка.

— Что случилось? Да говори же, мама!

Нурджахан, плача, стала рассказывать:

— Бедняга окончил счет дням...

Артык вздрогнул:

— Ашир?

— Сахат. Он был убит в городе пулей.

— И Ашир поехал привезти его тело?

— Ашир больше думал о своем друге. Хотел ехать разыскивать тебя, а тут привезли тело отца. Бедняга...

— Ну, и где ж он теперь?

— ...отправился в последний свой путь. Всю жизнь мучился, и после смерти злые люди осквернили прах горемыки. Те, что разыскивали тебя, приняли его могилу за твою. Раскопали, смотрели...