— Дети, — медленно заговорил он, не поднимая глаз, — мы очутились в тяжелом положении. Завтра нужно доставить в город людей. Жребий пал на Артыка, поэтому я был спокоен. Теперь положение изменилось — Артык убежал. Конечно, стражники найдут его, но от этого нам не легче. Я уверен, что волостной и полковник освободят моего человека. Мой сын, конечно, не пойдет в рабочие. И все же для вида нужно привести кого-то из нашей семьи и сказать: «Вот мой человек!» Что делать, придется записать кого-нибудь из вас. Все вы мне одинаково дороги, никому из вас я не скажу: «Иди!» Пошлю того, кто любит меня больше, кто хочет меня отблагодарить. И оставлю завещание, чтобы после моей смерти ему выделили две доли наследства.

Мавы уже хотел сказать: «Я пойду». Но то, что Мехинли оставалась в доме Халназара, а будущее было полно неизвестности, заставило его призадуматься. И все же победило желание остаться любимым сыном бая и, получить в будущем две доли наследства. Он прервал неохотно сказанное Баллы «Я поеду»:

— Нет, я поеду! Великое для меня счастье — утешить сердце отца. Не только на работы, на смерть пойду, если нужно!

После этого Баллы смело пустился спорить с ним. Но Халназар похлопал Мавы по плечу: — Молодец, сынок! Баллы не сдавался.

— Нет, отец, я первый сказал, и я поеду! И две доли наследства возьму я! — подзадоривал он Мавы.

Тот вполне серьезно ответил:

— Ведь тебя отец собирается женить. Ты не поедешь. Поеду обязательно я!

Слово «женить», как плетью, хлестнуло Баллы, притворная улыбка сразу сошла с его вдруг потемневшего лица; оно покоробило и Халназар-бая. Но вопрос об отправке Мавы на тыловые работы был важнее всего сейчас, и оба поспешили скрыть охватившее их волнение.

— Вы желторотые птенцы по сравнению с Мавы, — сказал Халназар своим сыновьям. — Мавы как из свинца отлит. Привяжи его к камню, он не растеряется. Поезжай, Мавы, и пусть сопутствует тебе благополучие. Дай бог тебе здоровья! Когда вернешься, не будет у меня более дорогого сына. Буду поручать тебе самые важные дела, во всем советоваться с тобой.

Мавы не понимал, какую судьбу готовят ему, и простодушно радовался лукавым словам бая.

Глава сорок четвёртая

Ашир, потеряв Артыка во время перестрелки, еще утром прискакал домой. В ауле он тоже не нашел своего друга. Еще больше растерялся он, когда услышал, как Нурджахан причитает: «Радость очей моих, Артык-джан, разлучили меня с тобой!..»

После полудня разнеслась весть о приезде Халназара и Покги. Говорили, что Покги Вала был в числе тех, кого полковник заставил хоронить убитых в сражении. В то время как Ашир собирался пойти в аул разузнать об Артыке, на него самого обрушилось тяжкое горе: дейханин, с которым Сахат Голак поехал в город, привез труп отца.

У Ашира потемнело в глазах. Он любил отца, и смерть его была страшным ударом. Но Ашир не потерял твердости духа.

Несмотря на позднее время, он решил в этот же день похоронить отца. Он купил у ахальцев, стоявших на бахчах, бязи. Соседи-старики обмыли тело Сахата Го-лака, надели на него саван. На кладбище, находившемся к северу от аула, Ашир вырыл могилу, и один из ахальцев, немного знавший грамоту, прочел заупокойную молитву.

Наступали сумерки. Тяжелая черная туча тихо плыла по синеватому вечернему небу. Люди старшины, выезжавшие в погоню за повстанцами, нигде не нашли Ар-тыка и, решив, что он ранен или убит, возвращались в аул. Похороны в этот поздний час вызвали у них подозрение, и они во весь опор поскакали на кладбище.

Заметив верховых, Ашир подумал, что они едут за ним. Но времени уже не оставалось на то, чтобы убежать или спрятаться. Крепко сжимая в руках лопату, он остался стоять на месте. Всадники, не обращая внимания на толпившихся вокруг могилы людей, хотели видеть того, кто лежит под только что насыпанным бугорком.

Могила была разрыта, саван с Сахата Голака сорван.

Это было такое надругательство над прахом отца, что Ашир дрожал от гнева. Ему захотелось разбить лопатой голову первому, подвернувшемуся под руку, вскочить на одного из коней и ускакать. Однако он понял сумасбродность своего намерения и постарался сдержать себя даже от резкого слова. Кое-что в этом насилии подействовало на него ободряюще: раз ищут Артыка, значит, его боевой товарищ не попал в плен, не умер.

Ашир провел ночь в тревоге. С восходом солнца его позвали к Халназар-баю. Ашир вспомнил, как бил плетью Баллы, и заколебался: «Идти ли?» Беспокоила не только угроза расправы, но и новая жеребьевка, которую проводил Халназар по аулу. Тем временем подъехал есаул с двумя верховыми. Они забрали Ашира и отвели к баю.

Халназар знал, что Ашир — друг Артыка, и решил натешиться местью всласть. Кибитку Ашира он присоединил к четырем кибиткам своих сватов и велел бросить жребий.

Жеребьевка шла на катышках верблюжьего помета. Вытянув по одному четыре катышка, Халназар каждый раз находил на них отметины.

— А это твой остался, — сказал он под конец и отбросил все катышки далеко в сторону. — Жребий выпал тебе, Ашир!

— Бай-ага, ты поступаешь неправильно, — запротестовал Ашир. — Покажи мой катышек.

Халназар грозно закричал на него:

— Весь аул верит мне! Кто ты такой, чтобы подозревать меня в обмане?

— Я верю своему жребию.

— Замолчи, сын свиньи!

— От свиньи слышу!

В это время подбежал Баллы и, размахнувшись, ударил Ашира по затылку:

— Вот тебе жребий!

Оглушенный ударом, Ашир пошатнулся. Он сжал кулаки, обернулся, но в тот же миг от новой оплеухи у него посыпались искры из глаз. Не помня себя от гнева, Ашир изо всей силы ударил Баллы кулаком по лицу. Тот выплюнул выбитый зуб вместе с кровавой слюной. Тогда в драку вмешался Халназар и его сваты. Ашира били жестоко, вымещая всю злобу; он упал, теряя сознание.

На некоторое время его закопали в навозе. Когда он пришел в себя, ему не позволили сходить домой попрощаться с матерью, а прямо присоединили к рабочим, отправляемым в город.

Халназар ласково напутствовал Мавы и расщедрился:

— Ты не печалься, сынок, я обязательно тебя выручу. Если придется немного задержаться там, не стесняйся — трать деньги и живи в благополучии, дитя мое! — И он положил в карман Мавы пятьдесят рублей.

Это были первые деньги, полученные Мавы от бая, они показались ему огромными: если он будет тратить даже по пятидесяти копеек в день, ему хватит их на сто дней!

В свою очередь и Мехинли ласково шепнула ему:

— Иди здоровым, возвращайся крепким! Буду ждать тебя до самой смерти.

У Мавы размякло сердце, ослабла воля. Ноги, казалось, не сдвинутся с места. Ему стало вдруг невыносимо тяжело: ведь он хотел быть любимым сыном отца, ему обещана доля наследства, а выходило, что его выпроваживали из дому, и, может быть, обещанным он никогда не воспользуется. Однако уж ничего нельзя было поделать.

Нобат-бай нанял рабочего от пяти кибиток за две тысячи восемьсот рублей. Дейханин этот продал себя потому, что не мог расплатиться с долгами и в семье его ничего было есть. Нобат-бай заставил участников складчины продать ковры, коров, женские украшения, собрал таким образом тысячу пятьсот рублей и, не прибавив от себя ни копейки, спровадил нанятого, пообещав остальные деньги отдать семье.

Покги Вала надеялся на родственника, которого ждал из Ахала. Родственник этот приехал из лазарета после ранения в кратковременный отпуск, и Покги считал, что его семья уже выполняет воинскую повинность.

Дейханам не на кого и не на что было надеяться. Те из них, кому выпал жребий, уходили на тыловые работы, провожаемые рыданиями матерей, жен и детей.

Ашира никто не провожал. У него не было отца, который сказал бы ему напутственное слово. Мать не обнимала его и не проливала слез. Не провожала его и молодая жена, повиснув на шее. Избитый, он шагал по пыльной дороге, еле волоча ноги и беспокойно оглядываясь.

Мать Ашира слишком поздно узнала, что завербованные уходят в город. Бросив работу, она побежала догонять сына. Густая дорожная пыль покрыла ее с ног до головы; из угасших глаз капали слезы.