Люди, запертые во дворе и в доме, сидели не шевелясь, перепуганные насмерть. Каждого страшила мысль о жестоких наказаниях. Старшины и эмины дрожали за свои шкуры. Бабахан думал: «Эх, разве я не служил белому царю верой и правдой! Неужели моя преданность не будет принята во внимание?» Халназар тоже старался себя успокоить: «Я не шел против правительства, не отказывался давать людей на тыловые работы, всегда вовремя выполнял приказы полковника...» Но у дейхан, у бедняков не было никаких заслуг, и они молились: «Боже, отврати все худое!» Мамедвели же совсем потерял рассудок. Что-то бормоча, он то выбегал во двор, то снова скрывался в комнатах купца и на всех наводил тоску и уныние.

Глава сорок вторая

Артык со своими всадниками достиг железнодорожной будки раньше, чем началось общее нападение на город. Однако разрушить железную дорогу они не смогли, — у них не было для этого инструментов, и они не знали, что делать. Пробовали подкапывать насыпь. На рельсы, над ямой в пять-шесть шагов, становилось по десять человек; они прыгали, ожесточенно били ногами, но рельсы даже не гнулись. Тогда облили керосином и подожгли мост, находившийся недалеко от будки, начали валить телеграфные столбы, рубить топорами провода.

Когда Артык возился у полотна железной дороги, со стороны будки послышался крик. Артык бросился туда. На земле лежал паренек лет шестнадцати, из ножевой раны в груди у него струилась кровь. Артык наклонился над ним и пристально вгляделся в его лицо, — были в нем какие-то знакомые, хорошо запомнившиеся черты. И вдруг Артык вспомнил Карташова, с которым однажды познакомился у Ивана Тимофеевича. Он опустился на колени, приподнял голову раненого. Лунный свет лился на светлые вьющиеся волосы юноши, на белое, без кровинки лицо. Если бы у него была еще русая бородка, Артык назвал бы его Карташовым. Несомненно это был сын Карташова. Острое чувство жалости наполнило сердце Артыка. Юноша повел угасающим взглядом, шевельнул губами и, испустив тихий вздох, умер на руках у Артыка.

Осторожно опустив его голову на землю, Артык вскочил на ноги, решив сейчас же расправиться с тем, кто сделал это черное дело. Но в это время к горящему мосту подошел поезд, затрещали выстрелы. Со стороны города донесся боевой клич: «Алла... худай!» Оставив у полотна железной дороги двух убитых, Артык поскакал со своей сотней к городу.

Воинственные крики смешались с ружейной и пулеметной пальбой. Пыль, поднятая копытами тысяч лошадей, и пороховой сизый дым застилали небо. Артык присоединился к нападающим.

Началась ожесточенная перестрелка между повстанцами и солдатами гарнизона. Грохочущий выстрелами поезд передвигался туда, где было больше нападающих. Хуммет был на паровозе с офицером и показывал, куда надо направлять огонь.

Самым надежным оружием у повстанцев была сабля, но частый пулеметный огонь не позволял ,им перейти железную дорогу. Пули сыпались дождем. Многие уже свалились с коней мертвыми, многие были ранены. Наступила заминка. Всадники стали стыдить друг друга:

— Кто повернет обратно — тот не мужчина!

— У труса — жена свободна!

Снова с криками рванулись вперед, но безжалостный пулемет и винтовочные пули беспощадно косили ряды наступавших. Какой-то юноша с безумной отвагой пролетел сквозь ливень пуль и врезался в цепи солдат. Стрелявшие лежа солдаты вскочили на ноги. Всадник с налету срубил чью-то голову и поскакал дальше. Солдаты дали залп, и он кувыркнулся с лошади. Лошадь упала, всадник тотчас вскочил и бросился на солдат с обнаженной саблей. Раздалось еще несколько выстрелов — и он упал навзничь.

Давно спешившийся Артык не мог отыскать Мелеку-ша. Кругом царила полная растерянность. Спасая свою жизнь, люди забыли о раненых, хватали первых попавшихся лошадей и пускались в бегство.

Артык шел пешком и вдруг увидел своего гнедого. Волоча по земле волосяную веревку, которой обычно привязывают коней, жеребец, раздувая ноздри и фыркая, метался из стороны в сторону, не подпуская к себе никого. Артык посвистал, гнедой оглянулся на него, навострил уши, а потом тихо подошел и стал тереться головой о плечо своего хозяина. Но пули повизгивали со всех сторон, и Артыку было не до ласк. Он вскочил на коня— в ушах засвистел ветер.

В этот день солнце, словно окрашенное кровью, поднялось в розовом тумане.

Ворота купеческого двора Котура, наконец, распахнулись. Мамедвели первый выскочил наружу, но, испуганно вскрикнув, отпрянул назад: у ворот лежало распластанное тело человека в дейханской одежде. Вышедший вслед за Мамедвели Нобат-бай сразу узнал в нем Сахата Голака.

Когда труп внесли во двор и положили возле сарая, на взмыленном коне прискакал полковник. Он презрительно посмотрел на труп дейханина и, протянув руку в сторону железной дороги, обратился к дрожавшим от страха людям:

— Там валяются ваши, похожие вот на этого!

Халназар-бай, надеясь на хорошее отношение полковника, выступил из толпы и сказал:

— Господин полковник, это не наши, это...

— Молчать! — резко оборвал его полковник. Халназар покорно сложил на животе руки и опустил голову. У Мамедвели, как у больной борзой, задрожали колени.

Полковник приказал своим джигитам:

— Гоните их убирать трупы!

Через несколько минут джигиты отделили от толпы группу людей и погнали их в поле за железную дорогу. В эту группу попал и Покги Вала.

Полковник, приехавший с двумя волостными, не слезал с коня. Его короткий, опоясанный широким ремнем полушубок поблескивал от инея. Злые глаза на посеревшем после бессонной ночи лице пронизывали людей. Особенно грозно полковник посматривал на ходжу Мамедвели, на его белую чалму потомка пророка. Тыча в него плетью, полковник вдруг заорал.

— Негодяи! Все вы заговорщики! Кого из вас ни спроси, у вас один ответ: «Мы ничего не знали, мы не виноваты». А там, — он опять указал плетью в сторону железной дороги, — там среди бунтовщиков у вас сыновья, братья. Вы, мерзавцы, уверяли меня, что в народе все спокойно и волнений не будет. Видели, какое спокойствие? Будете знать теперь, как нападать на царское правительство! А чего вы добились? Убили человек двадцать солдат, несколько чиновников, даже сжечь одного моста не сумели!.. Да если я захочу, так всех вас нанижу на пулю!

Полковник говорил быстро, запальчиво. Ташлы-толмач еле успевал переводить.

Выждав момент, когда полковник замолчал, старшина Бабахан взял шапку под мышку и, склонив голову, проговорил:

— Господин полковник, мы виноваты... Вы можете убить нас как джизакцев, сровнять с землей наши аулы... Но белый царь милостлив... Мы просим взять нас, грешных рабов, под свое покровительство. Дайте нам самим наказать бессовестных. От имени старшин я заверяю: мы найдем всех бунтовщиков и...

Не дослушав Бабахана, полковник снова заговорил:

— Сегодня с двух сторон сюда прибудут войска с пушками... Я даю вам два дня сроку. Если за эти два дня вы не приведете всех мобилизованных, берегитесь! Пушки сровняют с землей ваши аулы! Но если выполните приказ, вас, может быть, не коснется карающая рука.

Мамедвели-ходжа, весь дрожа, поспешил дать обещание:

— Баяр-ага, мое слово в народе кое-что значит. Не в два, в один день выполним твое повеление!

Мамедвели согласился бы и на один час: самое главное для него — вырваться отсюда.

Полковник, недоворчиво взглянув на Мамедвели, сказал:

— Мой приказ вам — садитесь на коней и поезжайте за железную дорогу. Там ждите меня.

Повернув коня, он ускакал.

Когда старшины и эмины приехали на песчаное поле за железной дорогой, Покги Вала и другие уже успели собрать трупы. На песке остались лишь следы конских копыт да темные пятна запекшейся крови.

Через час приехал полковник и сказал:

— Пусть народ в аулах не разбегается. Кто убежит, все равно не найдет спасенья. Успокойте людей. А потом соберите мобилизованных... Поезжайте!

Старшины и эмины дружно ударили коней плетками и поскакали в свои аулы.