— Вот как! А что думают делать люди Аркача?

— Им труднее, они на виду, — железная дорога рядом. Когда власти начинают нажимать, требуя рабочих, говорят: «Дадим». А когда слышат вести о волнениях в аулах Атабаев, решают по-другому: «Не дадим, будем драться». Все же вряд ли они смогут выступить против царя.

Рассказы Эсен-Али окончательно расстроили Халназара. Он с трудом глотал мясо молодого барашка, сваренного с тыквой. И когда йомуды начали уже есть плов, закладывая в рот комки величиной с кошачью голову, Халназар все еще возился с мозговой костью.

Глава двадцать седьмая

Когда Плеяды дошли до того места, где солнце опускается за край земли, а на востоке чуть заалела заря, раздался голос муэдзина, призывающего к молитве. В чистом воздухе рассвета этот голос зычно звучал над аулом, над просторами полей и потревожил, наконец, слух Халназара. Но бай перевернулся тяжелым телом на другой бок и вновь сладко заснул.

Спавшая рядом Садап-бай выскользнула из-под одеяла. Потянувшись, она поправила свою шапку, накинула на голову халат и вышла из кибитки. Гости, похрапывая, спали на кошме у дверей. Сон и неподвижность были повсюду. Только Мавы крошил дынные корки у овечьего загона да Мехинли, загремев ведрами, отправилась за водой. На синем, раскинувшемся огромным зонтом небе редели звезды. Куцый кобель, царапая задними ногами землю, рычал, повернув морду к арыку. Садап-бай подошла поближе, взглянула за глинистый вал давно высохшего арыка: там, рыча друг на друга, целая свора кобелей гонялась за сукой. Верившая в приметы Садап считала, что увидеть с утра ссору — не к добру. «Господи, пусть будет к лучшему!» — пробормотала она и пообещала в жертву целую выпечку чуреков. Затем она прислушалась к звону металлических украшений женщин, доивших в загоне верблюдиц, к журчанию молока, посмотрела на светлеющее небо и пошла будить Халназара.

— Аю, тебе говорю, слышишь?

Халназар отозвался невнятным мычанием. Садап снова принялась будить:

— Пора бы вставать! Приближается время молитвы.

Подремав еще немного, бай потянулся, зевнул. В нос Садап-бай пахнуло тяжелым запахом немытых зубов и съеденной вечером пищи.

Бай проснулся в игривом настроении. В такие минуты Садап-бай считала, что у нее ни в чем нет недостатка.

Совершив омовение, Халназар сходил в мечеть, вернувшись, надел халат, привезенный Эсен-Али, и на открытом воздухе сел пить чай с гостями.

На полосатой скатерти из верблюжьей шерсти лежала груда огромных круглых чуреков. Садап-бай поставила по одну сторону их медные чашки, наполненные топленым маслом и арбузным соком, по другую — чашку сметаны. Халназар макал в масло мягкий чурек и, не переставая жевать, говорил:

— Дядюшка Эсен-Али, в хорошее время ты приехал. Мы готовимся к тою.

— Говорят, старый пьяница всегда попадет к пиру, — пошутил Эсен-Али. — Пусть будет радостным той!

Эсен-Али не было надобности спрашивать, кого женят. Он хорошо знал положение в доме Халназара и то, что один из его сыновей овдовел. Садап-бай, сидевшая позади Халназара, заговорила, жуя губами яшмак:

— Эсен-Али-ага, мы хотим взять в невестки дочь Мереда. Ведь ты знаешь его?

— А-а, Мереда Макула, — подумав немного, сказал Эсен-Али. — Как не знать! Помню, однажды я продавал галбири (Галбири — сорт материи) его жене.

Это было довольно давно, когда Мама была еще молодой. Она так долго ис таким азартом торговалась, что Меред, все время слушавший молча, не выдержал и сказал: «Уж купи, если хочешь, чего торговаться из-за гроша!» Эсен-Али эти слова пришлись по душе, и он воскликнул: «Вот это — макул!» (Макул — рассудительный, благоразумный). С тех пор к Мереду и пристала кличка «макул».

Халназар пояснил:

— Сегодня мы думаем договориться о калыме и назначить день тоя.

— А дядюшка Эсен-Али словно знал, что попадет на свадьбу! — заметила Садап-бай. — Его мешок полон шелковых отрезов на подарки.

— Что ж, ты думаешь, среди предков алилийцев не было потомков пророка? — добродушно сказал Халназар.

После чая Эсен-Али осмотрел пшеницу, которой был наполнен огромный ров. Когда он хотел измерить количество зерна шагами и пошел вокруг рва, то потерял счет шагам. «Если собрать обмолот алилийцев за целый год, и то едва ли будет столько», — подумал он.

Халназар позвал младшего своего сына Ораза и велел ему записать, сколько от кого следовало получить из арендной доли урожая и сколько получено. А как только пришли Мамедвели-ходжа и Покги Вала, он вместе с ними и Эсен-Али направился в дом Мередов.

У Мередов знали, что к ним придут сговариваться насчет калыма. Мама пожертвовала утренним сном, нарядилась в праздничные одежды и приготовилась к встрече гостей. Ради торжественного случая были приглашены родственники Мереда. Айна ушла в соседнюю кибитку.

Сватов встречали у кибитки. Нобат-бай и два старика — родственники Мереда. Один за другим мужчины вошли в кибитку, уселись в ряд на почетном месте. После шутливого разговора во время чаепития речь, наконец, зашла о калыме. Толстяк Покги по своему обыкновению заговорил первым:

— Ну, Нобат-мираб, говори, сколько груза решил взвалить на нас, послушаем.

— Покги-мираб! Например, мы тебе наметили груза достаточно.

Мамедвели заметил шутливо:

— На Покги сколько ни взвали — выдержит!

Эсен-Али, погладив свою лысую блестящую голову, сказал тоном богатого дядюшки:

— Мы пришли, чтобы обогатить вас. Если вы не поленитесь считать, мы не поленимся выкладывать деньги.

Нобат-бай засучил рукава:

— Покги-мираб, раз вы наши аульные, я вас пугать не стану. Калым за девушку, например... шестьсот туманов (Туман - иранская денежная единица).

Покги, совсем не задумываясь над тем, много это или мало, спросил:

— А халатов сколько?

— Халатов — пятьдесят.

— Сколько свадебных баранов?

— Пусть будет тридцать.

Мамедвели ходжа скривил в улыбке свое маленькое лицо, похожее на морду ящерицы:

— Хорошо. Из уважения к девушке скажи тысяча туманов — будет мало. Ну, а сколько скинешь?

Тем временем Меред лежал у соломенного шалаша, прислонившись спиною к стенке. Он с самого начала был против того, чтобы отдавать дочь за вдовца с ребенком. Час тому назад, стоя перед ним на коленях, Айна умоляла: «Отец, не губи меня! Мама зарится на деньги — она не родная. Не заставляй меня плакать всю жизнь! Как тебе не жаль бросить свое дитя в огонь собственными руками? Отец, пощади меня!» — рыдала Айна, целуя руку отцу.

Меред ни словом не отозвался на мольбу дочери, только смотрел в сторону с несчастным видом, глотая слюну. Он не мог противостоять жене, оказался бессильным поддержать дочь, хотя в душе сочувствовал ей... А сейчас он слышал торг в кибитке, и сердце его разрывалось от жалости при воспоминании, как Айна, рыдая, умоляла его о поддержке. Именно по этой причине он не принимал никакого участия в разговоре о калыме. Правда, считалось и неприличным для отца вмешиваться в такое дело.

А торг в кибитке все продолжался, шум увеличивался. Только к полудню окончательно договорились о цене девушки: четыреста туманов, сорок одежд, двадцать баранов для свадебного угощения. Раскрыли ковровый хурджун Эсен-Али, вынули длинные белые мешочки со сладостями и роздали гостинцы. Потом стали резать привязанного у двери барашка.

Айна с ужасом прислушивалась к доносившемуся до нее шуму. Веселый смех сватов приводил ее в отчаяние. Когда Айна вспоминала рябого, с дурными повадками Баллы, всю ее переворачивало. Если она уж теперь так ненавидит Баллы, что же будет, когда она станет его женой? Ее продают за постылого, кроят ей огненный халат, и на всю жизнь.

В кибитку, где находилась Айна, принесли мешочки со сладостями. Эти конфеты в бумажках с бахромой показались Айне отравой. Она плакала без слез. Советы и уговоры девушек не могли ее успокоить. Одна молодая женщина знала о любви Айны. Теперь, когда торг уже состоялся, она принялась убеждать Айну отказаться от мысли об Артыке.