Покги уже надоел старухе своими вопросами, и она ждала, когда он кончит, чтобы спросить, кто он и откуда родом. Но болтливый толстяк вдруг сам выпалил:

— Тетушка Гюльджамал, мы из твоих родственников. Если ты из Амаша-Гапанов, то мы из Амаша-Туджинов аула Гоша; и ты Амаша, и мы Амаша — настоящие твои братья! И Непес-бек — зять нашего аула!

На первый взгляд гости не понравились Гюльджамал-хан. Она никого, кроме самых близких людей, не принимала в своих личных покоях и поэтому в душе проклинала своих слуг. Но болтовня Покги оживила ее воспоминания о родном ауле. Она приказала принести чай и стала беседовать с толстяком, вспоминая те времена, когда была девушкой.

Гюльджамал происходила из байской семьи. Имя ее отца было хорошо известно в крае. Когда ее выдали замуж за Нурберды-хана, к ее имени прибавился ханский титул и положением своим она затмила отца. Она особенно гордилась тем, что вырастила сына Юсуп-хана и внука Гарры-хана. Ее радовал блеск на их плечах, хотя сильно огорчало пристрастие обоих к разгульной жизни. Вечное пьянство в доме, однако, не мешало Юсуп-хану владычествовать над народом, а Гарры-хану позволило близко сойтись в Петербурге с сынками придворной знати. Уже в преклонном возрасте Гюльджамал-хан ездила в Петербург, «побраталась» с белым царем и преподнесла ему самый красивый шелковый ковер, который когда-либо ткали туркменки. Это возвысило маленькую женщину в глазах народа. «Брат» и «сестра» обменялись дарами: царь передал в личную собственность Гюльджамал-хан большой канал, а она перевела во владения царя все земли Байрам-Али.

Гюльджамал-хан решила, что перед ней — важные лица. Щупая своими черными глазами внушительную фигуру толстяка Покги, она стала даже находить в нем черты сходства со своим братом Непес-беком. Подарочек, который Покги, вынув из хурджуна, бросил на ковер, не произвел на нее никакого впечатления. Но, покосившись на красный узелок, она вспомнила, что и Непес-бек всегда привозил такой узелок, и подумала, что тут дорог не подарок, а проявление родственных чувств.

Чай, который они пили в густой тени дома, привел Покги в благодушное настроение. Постучав о зубы своей тыковкой, он наполнил рот табаком и, причмокивая, говорил без умолку. Скоро ему понадобилось сплюнуть. Дома у себя это было просто: он отгибал край кошмы, вырывал пальцем ямку в земле и выплевывал жвачку. Здесь ковер лежал на крашеном полу, кругом было чисто. Покги, оглядываясь, искал место, куда можно бы сплюнуть; в уголках губ у него уже показалась зеленоватая жижица. Не найдя подходящего места, он подошел к перилам веранды и выплюнул все изо рта под стенку. Изжеванный зеленый табак, как помет дрофы, расплющился на чисто выметенной дорожке.

Гюльджамал-хан в это время была занята разговором с Нобат-баем и не видела, что творилось с Покги. Она услышала только плевок и, оглянувшись, увидела зеленый ошметок на белом песке. Поморщившись, она все же сочла неудобным делать замечание родственнику и крикнула в сторону комнат:

— Принесите плевательницу!

Покги, ничуть не смущаясь, отер грязным платком зеленоватую слюну и сказал:

— Спасибо, тетушка Гюльджамал, ты умеешь угодить сердцу!

Гюльджамал-хан не знала, зачем пожаловали родственники, но догадывалась. Зашла речь о войне, о наборе на тыловые работы. Покги Вала заговорил, наконец, о цели приезда:

— Гюльджамал-эдже, набор на тыловые работы — бедствие для народа. Народ не знает, как отвести эту напасть. Но если создатель захочет, он все может: распространилась весть, что Гюльджамал-хан поедет к белому царю, попросит освободить туркмен от набора.

Старуха приняла гордый вид. Сморщенной рукой она погладила седые волосы и сказала:

— Да, Покги-бек, бог внушил мне такое намерение. Я считаю своим долгом избавить народ от этой беды.

Покги и в самом деле почувствовал себя беком. То, что сама Гюльджамал-хан величала его титулом своих братьев, заставило его приосаниться.

— Да, мы слышали, что народ собирает деньги на твою поездку. Вот и нас с Нобат-мирабом отправили к тебе. Мы тоже, сколько могли, привезли тебе на расходы.

— Когда выезжали сюда, известили об этом господина полковника?

— Нет. Считали это излишним. Спросишь — не пустит.

— Было б лучше, если бы вы приехали с его разрешения. Правда, сюда ваш полковник не осмелится сунуться.

— Ну и хорошо!

— Да, но позднее он может подвергнуть вас наказанию.

Покги с беспечным видом махнул рукой:

— Ах, тетушка Гюльджамал, когда мы за твоей спиной, кто посмеет задеть нас хоть словом?

— Да, брат мой, если вы упомянете мое имя, никто вас пальцем не тронет.

Нобат-бай зашевелил сначала губами, потом спросил:

— Ну, как, тетушка Гюльджамал, например, собирается немного на расходы?

— Да, если деньгами можно будет что-либо сделать, то эта возможность у меня уже есть.

— Дай-то бог!

С родственной доверчивостью Гюльджамал-хан тут же стала считать, кто сколько привез:

— Вчера копекбайцы привезли тридцать тысяч рублей. А Чопан и Чары-Молла — несколько больше двадцати тысяч. От каждого из сарыкских аулов приходит по десять, по двадцать тысяч. Здесь, в Мары, каждый аул собирает самое меньшее по десять тысяч...

— Ай, молодцы! — воскликнул Покги.

— В общем, мне кажется, собралась значительная сумма.

— Дай бог тебе здоровья и силы, тетушка Гюльджамал!

— Да, Покги-бек, если силы позволят мне сделать это доброе дело, у меня не останется неисполненных желаний.

После подсчетов Гюльджамал-хан Нобат-бай понял, как мало привезли они из аула Гоша. Он стеснялся даже сказать, с чем они приехали. Но Покги, нимало не смущаясь, заявил:

— У нас народ бедный, сама знаешь, тетушка Гюльджамал. Мы привезли тебе всего пять тысяч рублей.

Для Гюльджамал-хан такие деньги ничего не значили, но она и виду не подала, что мало.

— Я не очень нуждаюсь, брат мой, — сказала она. Нобат-бай, поглаживая бороду, выложил тогда, что его тревожило:

— Тетушка Гюльджамал, я думаю, например, братец не захочет обидеть сестру.

Гюльджамал-хан подняла брови и с улыбкой, преисполненной величия, ответила:

— От Непес-бека, который находится при дворе белого царя, годами не бывает известий, но от моего царственного брата все время приходят приветствия, почетные дары.

Поговорив еще некоторое время, Покги Вала стал считать деньги. Гюльджамал-хан приказала позвать писаря.

— Я заставляю записывать, кто и сколько денег привозит. Все имеет свой счет, — сказала она, давая понять родственникам, насколько серьезно у нее поставлено дело.

Белолицый писарь с козлиной бороденкой присел на ковре на одну ногу и взял в руку тетрадь и тростниковое перо. Покги Вала стал подсказывать ему:

— Пиши: «От народа Теджена, из аула Гоша... Покги-мираб и Нобат-бай...» Написал? Пиши: «...чтобы освободиться от тыловых работ, привезли наличными Гюльджамал-хан пять тысяч рублей...» Написал? А ну, прочти.

Писарь прочел то, что написал.

— Нет, это не то, — Покги погрозил пальцем. — Напиши: «Выборные народа, надежные люди... Покги-мираб и Нобат-бай...» Написал? Чтобы не было ошибки!

Наконец, писарь удовлетворил Покги-мираба.

На следующее утро, собираясь домой, Покги обратился к Гюльджамал-хан:

— Как бы нам поздороваться с племянником Юсупом?

Юсуп-хан в это время, пропьянствовав всю ночь с чиновниками, спал беспробудным сном. Гюльджамал-хан отвела нежелательную встречу:

— Племянник ваш не совсем здоров. Когда приедете в другой раз, — познакомитесь.

Глава двадцать шестая

Протяжный призыв к вечерней молитве раздался в середине аула и долетел до халназаровского ряда кибиток. Халназар начал поспешно совершать омовение. Сбросив на землю накинутый на плечи халат и шапку, он присел на корточки, вымыл руки, троекратно прополоскал рот и нос и, ополоснув жирное лицо, открыл глаза. Взгляд его упал на Мелекуша, вертевшегося под тяжелой попоной вокруг своего кола. Халназар сдавил горлышко белого кувшинчика для омовения и заорал: