Иван Кадомцев старался избегать всех этих шумных, но в общем-то бесполезных споров. Для него вопрос был ясен. Своим товарищам он говорил:
— Будем руководствоваться решением уральского партийного совещания, ибо мы — часть этих организаций. Как они согласуют это с Центральным Комитетом, им виднее. А от всего попутного, стихийного, неуправляемого будем освобождаться. Я думаю, это будет совершенно по-партийному.
Между тем условия работы все усложнялись. Партийные и боевые организации буквально мучил денежный голод. И это понятно, ведь расходов требовалось все больше и больше. Многих товарищей приходилось теперь не только снабжать фиктивными документами, но и длительное время содержать на нелегальном положении или даже отправлять за границу. Все труднее и труднее становилось находить и снимать явочные квартиры, помещения для складов и типографий, иметь своих среди судебных и тюремных чиновников. Нельзя было не думать и о тех, кто сидит в тюрьмах, об их семьях, зачастую очень нуждавшихся в материальной поддержке. А сколько средств съедали одни поездки — агентов, связных, развозчиков литературы и оружия, делегатов! Ставшие регулярными общеуральские конференции и совещания тоже требовали немалых расходов. А денег не было.
Время для новых экспроприации было совершенно неподходящим. Но другого выхода не было. И Михаил начал готовить экс.
Глава двадцать седьмая
— Куда я попал, что это за страна? — потрясая кулаками, кричал на своих подчиненных полковник Ловягин. — Все мы с вами сидим на пороховой бочке! Мало того — живем под прицелом сотни револьверов, которыми в один час можно изрешетить всю нашу полицию. Вот я и спрашиваю: что это за страна? Куда я попал? Кого мне за это благодарить?
— На Урал попали, господин полковник, — сочувственно вздохнул ротмистр Леонтьев. — А благодарить некого, разве что — революцию?
У полковника не было никаких оснований не верить своему помощнику, тем не менее такое объяснение его не устроило. Покричав еще, он обрушил на стоявших перед ним офицеров управления целую дюжину самых противоречивых распоряжений и, сказавшись занятым срочными делами, заперся в своем кабинете.
«Собачья жизнь, — возвращаясь к себе после этого разноса, невесело думал Леонтьев. — Хорошо еще, что Сатка — не пригород Уфы, а то бы эта история с динамитом стоила мне карьеры…»
История с револьверами произошла не в Сатке, а как раз в Уфе, однако он сумел так поставить дело, что все шишки повалились на общую полицию и ее начальника Бухартовского, что, между прочим, было молчаливо, но по достоинству оценено полковником. Зато игра с Кадомцевым была проиграна им самим, только им, и тут он, не возражая и не оправдываясь, принимал всю вину на себя.
Эразм Кадомцев, вернувшись после долгой отлучки в Уфу, жил открыто, не скрываясь, в доме своих родителей. Давняя мысль о военной руке, умело направлявшей всю партизанскую войну местных боевых организаций, возникшая в ходе следствия по делу эксов в Деме и на Воронках, теперь опять не давала Леонтьеву покоя. Правда, тогда, прошлой осенью, он здорово оскандалился, приказав арестовать какого-то офицера и его невесту. Но если это было лишь какое-то глупое, нелепое, необъяснимое недоразумение? Если люди его тогда что-то бездарно напутали и своей глупостью испортили ему все дело?
По собранным им справкам получалось, что накануне ограбления почтовых поездов Эразма Кадомцева в Уфе не было. Уезжал на лечение с братом Мефодием на кавказские воды! Но это — слова! Разве сам он, к примеру, не может распустить о себе слух, что вызван по делу в Департамент полиции в Петербург, а в это время совершенно инкогнито распутывать здесь, в Уфе, какое-нибудь очень хитрое дело? Как вот это, с братьями Кадомцевыми?
Чем больше он думал об этих братьях, тем больше и больше убеждался в их активной причастности ко всем этим блестящим экспроприациям, от которых так и отдает чисто военной, тщательно подготовленной и довольно искусной работой. На войне за такую изобретательность жалуют орденами и другими отличиями. Чем отличить вас, господа Кадомцевы?
Арест Кадомцева, готовившийся с самой весны, к безграничной досаде ротмистра, был исполнен так бестолково, что никаких бесспорных улик не давал. Вместо того, чтобы взять его там, на месте боевых учений дружины, вместе с другими боевиками, с оружием и инструкциями, его берут уже почти в городе и, понятно, лишь с одними предположениями вместо четких, ясных и вполне подтверждаемых обвинений.
Не будучи уличенным ни в чем основательно, Эразм Кадомцев и повел себя соответствующим образом. В какой-то мере помогло ему и то, что эти дураки Бухартовского умудрились взять его вместе с сыном уездного полицейского исправника Сергеем Ключниковым. Тоже нашли боевика, селедочные души! Этак они скоро друг друга хватать начнут, стоит лишь начать!
Продержав несколько дней для выяснения личности, Ключникова выпустили. Откуда было знать Леонтьеву или тому же Бухартовскому, что Сергей Ключников давно и прочно связал свою жизнь с революцией и является активным членом уфимской боевой организации? Вот Кадомцев — другой разговор. Тут было немало весьма правдоподобных предположений и подозрений, но их еще требовалось доказать. Однако материала для доказательства не было, и его выпустили тоже.
Теперь ротмистр кусал локти и устраивал себе самые жестокие разносы, но это было маханием кулаками после драки и ничего не меняло. В оправдание себя он мог, конечно, напомнить, что приставил к Кадомцеву самых лучших своих филеров, что они п о в е л и его прямо от тюремных ворот, не спали дни и ночи, но он не оправдывал себя и этим, потому что, несмотря на все его меры, Эразм из Уфы исчез.
Все надежды на то, что усиленной слежкой удастся в конце концов взять этого опытного конспиратора с поличным, рухнули, и Леонтьев чувствовал, что такого подарка поручик запаса Кадомцев ему больше не преподнесет, что в уфимскую тюрьму его больше не заманишь.
Вместе с этими надеждами рушилось и многое другое, что могло бы приоткрыть тайну революционного подполья на Урале. «Будем работать, — невесело успокаивал он себя. — «Ум приходит, мудрость — медлит», — говорили древние. Хотелось бы надеяться, что в следующий раз мы будем мудрее…»
— Будем мудрее, — повторил Леонтьев, усаживаясь за стол и безо всякого энтузиазма придвигая к себе бумаги. — Литвинцев… Почти полгода под стражей — и никакого толку! Отдать под суд за пользование чужим паспортом? Но у него и паспорта нет. За бродяжничество? Чего проще? Только как бы потом опять не кусать себе локти!.. Пусть посидит еще, это, во всяком случае, будет мудрее…
Отложив дело Литвинцева, он взял лежавшее в папке письмо, машинально распечатал его и так же машинально, все еще думая об этом злополучном Литвинцеве, принялся читать:
«Господин ротмистр! В двух предыдущих письмах я отправил на Ваше имя шифр, которым пользуется уфимская организация РСДРП, и словарь для разговора боевиков на улице или в общественных местах. Все хорошо обдумав, я прошу у Вас встречи, где я мог бы сообщить Вам кое-что для Вас полезного. Хорошим местом для такой встречи может быть трактир на углу Аксаковской и Приютской. Я буду там в среду между 10-ю и 11-ю часами дня. Будьте в штатском. Подойду сам. Бывший член боевой организации эсдеков Андрей Кочетков».
Словно «бывший» было подчеркнуто дважды.
— А что? — радуясь и одновременно страшась чего-то, задумался ротмистр. — Из бывших революционеров иногда получаются неплохие сотрудники жандармских управлений. Если это не ловушка уфимских боевиков, то это как раз то, чего мне все время так не хватало.
Леонтьеву вспомнилось недавнее убийство пристава Бамбурова (средь бела дня и массы гуляющих в Видинеевском саду!), и он зябко поежился: с этими боевиками шутки плохи! Немало неприятностей доставил им и он, так что нужно быть готовым ко всему… Однако иметь среди них своего человека — это так заманчиво… Господи, где же был этот Кочетков раньше, почему так долго молчал?..