Редко, ох как редко выпадает ему такое счастье. Но на этот раз он пробудет в Уфе целую неделю, и, значит, всю неделю они смогут быть вместе. Впрочем, не всю, конечно, а только по вечерам, потому что днем он будет занят своими делами, а она — своими. Но зато уж вечера и ночи будут их. Хотя летом они всегда такие короткие…

Вспомнив о делах и живо представив встречу с любимой девушкой, Михаил и сам не заметил, как опять оказался на дороге.

В город он пришел к заходу солнца, как того и хотел. Поплутав по тихим окраинным улочкам, вышел на ту, где находилась известная подпольщикам «девичья коммуна», и, высмотрев нужный дом, остановился закурить. Пока сворачивал самокрутку и прикуривал, успел осмотреться: «хвоста» нет, занавеска на левом окне полуспущена, а на крыльце стоит все то же ведерко со шваброй: условный знак, что квартира вполне «здорова».

Бросив окурок в придорожную канаву, Михаил взошел на крыльцо и негромко постучался. Дверь открыла симпатичная статная девушка, но не Мария. Проходя мимо кухни в гостиную, он невольно придержал шаг: так аппетитно пахло оттуда жарящимся на сковородке салом! Заглянул — над плитой хлопочет девушка. Тоже симпатичная и тоже статная, но не Мария. В гостиной накрывала на стол маленькая и остроносенькая — совсем, совсем не Мария…

Радостное ожидание встречи мгновенно сменилось острой тревогой.

— А где же… — от волнения даже перехватило дыхание, — а где же…

— Ваша землячка Мария? — пришли ему на помощь девчата. — Мария теперь с нами не живет.

— А где же… она теперь… живет?

— Сняла неподалеку отдельную комнатку. Весной еще, месяца два назад. Отделилась.

— Почему? С чего бы это? — удивился Михаил.

— Не понравилась ей наша коммуна. Шумно, говорит. А работаем по-прежнему вместе — в швейном заведении на Гоголевской.

Пока шел этот разговор, на столе появился ужин — хлеб, жаренная с салом яичница, чай. Девушки принялись наперебой приглашать его к столу, но теперь Михаилу было не до ужина. Расспросив, как найти Марию, он торопливо распрощался с гостеприимными коммунарками и, пока окончательно не стемнело, заспешил разыскивать новую улицу.

Марию он нашел быстро, безошибочно угадав дом, о котором ему сказали девушки. Крыльцо дома выходило во двор, покато спускавшийся к оврагу, и оттого оно было довольно высоким. На крыльце, на самой верхней ступеньке, уронив голову на колени, сидела Мария. Может, отдыхала после работы, может, ждала кого, может, вышла подышать перед сном свежим воздухом и вот замечталась…

Он тихо окликнул ее, она вздрогнула, метнулась было в дом, но он успел перехватить ее и прижать к себе, приговаривая что-то бессвязное, ободряющее и ласковое. Короткий испуг прошел, руки Марии вскинулись, крепко обвили его шею, и она доверчиво прильнула к нему всем телом.

— Господи!.. А я уж и не чаяла… Живой!

Потом они сидели рядом, укрывшись от ночной свежести широким Михаиловым пиджаком, вспоминали свой Сим, родных, друзей. От Марии Гузаков узнал, что мать его из тюрьмы, наконец-то, выпустили, а братьев ждет суд. О Кузнецове и Лаптеве она ничего не знала. О других симских боевиках — тоже.

— Ты бы хоть раз кому передачу снесла, — ласково упрекнул он ее. — Свои, как-никак, земляки. Или боишься?

— Боюсь, Миша, — честно призналась она. — Однажды только с подружками сходила и больше не могу.

— А что от подруг ушла?

— Да все потому же, Миша… Страшно мне что-то… Вот с тобой ничего не боюсь, а без тебя… Я-то думала: всё уж, слопали тебя фараоны… А ты надолго ко мне?

— Побуду…

До утра просидели они на крыльце. А потом Мария представила его как приехавшего из деревни родственника, и хозяйка выделила ему на время гостевания сеновал.

Поручения Ивана Михаил выполнил. Стал наводить справки о своих земляках-симцах. Многие из них по-прежнему томились в тюрьме. Дело шло к суду. По сведениям, добытым через судебных чиновников, некоторым, в том числе его братьям Павлу и Петру, грозила каторга. Дело боевиков Лаптева и Кузнецова рассматривалось отдельно. Судьбу их должен был решить военно-полевой суд, а что это такое, Михаил знал.

На квартиру Марии Михаил возвращался усталый и опустошенный своими терзаниями. К судьбе симцев был причастен и он, может, даже в чем-то виноват перед ними. Но опять и опять спрашивал он себя: в чем? Разве этот тяжкий и опасный путь они выбрали для себя не сами? Разве Кузнецов, Лаптев и все боевики его дружины взяли в руки оружие по недомыслию или из глупого молодечества? А те, что двадцать шестого сентября голыми руками разметали ненавистную полицейскую свору? Только ли его защищали они в тот кровавый день?..

Забравшись на сеновал, он валился на топчан и ждал возвращения Марии. Поведение ее тоже заставляло задумываться. Когда-то смелая, независимая, решительная, сейчас она словно надломилась — слиняла, замкнулась в своих страхах и тревогах, и страхи эти, по всему, терзали ее жестко.

Зато когда они были вместе, когда поздним вечером она поднималась к нему на сеновал, все ее сомнения и тревоги словно оставались там, внизу, на той жестокой и враждебной ей земле, куда она больше ни за что не вернется. Но проходила ночь, приходило утро, и она опять и опять спускалась на эту землю, — чтобы приготовить завтрак, успеть на службу и потом целый день под стрекот послушной «зингерки» в тревоге ждать нового вечера.

В последнюю их ночь, когда, все уже было сказано, Мария неожиданно удивила его.

— А знаешь, Миша, о чем я мечтаю? — перебирая его волосы, вдруг спросила она.

— О чем? — ласково привлекая ее к себе, поинтересовался он.

И тут она засмущалась.

— Говори, говори, мне это интересно, — ободрил ее Михаил.

— Ну, раз интересно…

И она стала мечтать вслух. О том, как он закончит свои дела и они повенчаются. Как потом уедут далеко-далеко, где их никто не будете знать и где не нужно будет хорониться от полиции. Как они будут работать, любить друг друга и растить детей…

Михаил слушал, не перебивая и во всем соглашаясь с ней Иначе это было бы просто бессовестно, да и какой же чудак откажется от своего счастья? Хотя покидать свой Урал он все-таки не собирался.

Рано утром, едва посерело над городом небо, Михаил тихо собрался, поцеловал Марию в теплые сонные губы и осторожно спустился во двор. Наступивший день застал его в дороге.

Весну и лето девятьсот седьмого года Гузаков провел в горно-заводских уральских районах, помогая Ивану Кадомцеву наводить порядок в поотбившихся от рук отрядах и готовить конференцию боевых организаций Урала. Основным местом для себя Иван избрал на это время пролетарский Златоуст. Здесь он решил проводить и конференцию, благо места вокруг города лесные, горные, малообжитые, куда здешняя полиция выбирается крайне редко и очень неохотно.

Златоустовские товарищи рассказывали, что местный полицейский исправник Сторожев настолько труслив, что буквально камнем висит на жандармском ротмистре. Это весьма на руку здешним революционерам. К слову сказать, примерно такого же мнения об исправнике придерживался и начальник пермского охранного отделения подполковник Бабчинский. Как-то, объезжая Урал, он ознакомился с состоянием дел в Златоусте и не преминул заметить потом в отчете, что этот самый Сторожев

Так ли это было на самом деле, сказать трудно, но все же златоустовские боевики чувствовали себя не столь напряженно, как, скажем, их товарищи в Уфе. Были на их счету и серьезные эксы, и ликвидации провокаторов, и другая работа для всей партийной организации, и помощь соседним уральским заводам — и все без больших потерь и серьезных неудач.

С приближением лета и ожиданием нового подъема движения активизировалась работа и в Златоусте. Несмотря на ряд крупных провалов местных эсеров, повлекших за собой массовые обыски и аресты, рабочие были настроены по-боевому. Михаил чувствовал это и в заводском, и в железнодорожном районах, где имел немало хороших и надежных товарищей, особенно в среде боевиков.