— Будто сами не знаете, чего… Литвинцева и Гузакова нет, но боевики их остались. Убьют — и не охнешь!..
Леонтьев хорошо понимал своего соглядатая, но типографию-то искать надо! Пришлось наобещать и денег, и немедленной переброски в любой другой город, — всего, чего только душенька пожелает.
— Только найди мне, Кочетков, типографию! Только найди, голубчик! А уж мы… — всю жизнь вспоминать и благодарить будешь!
— Страшно, господин ротмистр!
— А мне, думаешь, нет?..
Через несколько дней остывший труп мерзкого предателя был случайно обнаружен на окраине Старой Уфы за Видинеевским заводом…
А департамент требовал действенных мер. Пришлось объясняться:
«Что же касается Уфимской типографии, то таковая, судя по выпускаемым ею изданиям, оборудована лучше других, существующих на Урале, и вопрос об ее обнаружении в последнее время составляет одну из главных задач деятельности не только жандармского управления, но и чинов железнодорожной и общей полиции во главе с начальником губернии, но благодаря крайней конспиративности революционеров, а также провалу соответствующих сотрудников управления открыть таковую несмотря на все прилагаемые усилия до сих пор не представилось возможным».
— Ну, всё! — неся на подпись бумагу, говорил себе Леонтьев. — С меня хватит… Довольно… Вон из Уфы, вон!..
Но тут поступило донесение одного его старого филера из имения князя Кугушева, и он опять ободрился.
«По приезде на указанный хутор, — докладывал агент, — я вошел в знакомство с местными жителями дер. Бекетовой, от которых узнал следующее: на хуторе Кугушева имеется социал-демократическая типография, причем члены социал-демократической партии на этом хуторе проживают без всяких определенных занятий, а главными руководителями являются управляющий (А. Д. Цюрупа), конторщик хутора и какой-то молодой человек по имени «Федор Лаврентьевич»… Установленным мною наблюдением за хутором выяснено, что 10 июля молодой человек с хутора на велосипеде ездил в гор. Уфу, причем к велосипеду был прочно привязан упакованный тючок, в котором, по моему мнению, находились прокламации. Что же касается того, чтобы войти в партию демократов, оперирующих на хуторе, то я, несмотря на всевозможные принятые меры, сделать этого пока не смог».
Леонтьеву вспомнился случай с одним неизвестным велосипедистом, обронившим на Пушкинской улице тюк с прокламациями и газетами, и, не раздумывая, направил на хутор его сиятельства полицию. Однако обыск ничего не дал: типография с хутора князя бесследно исчезла!
Через некоторое время агент опять напал на нужный след.
«В настоящее время, — доносил он, — типография находится в сложенном состоянии в квартире Спиридонова в Сафроновской слободе, но функционировать здесь не будет, так как ее предполагают перевезти для работы за город, причем намечено два места: или опять в имение князя Вячеслава Александровича Кугушева, что по Стерлитамакскому тракту, или в имение одного священника, отстоящее от гор. Уфы в полутора часах езды (верст 6—8) по Златоустовскому тракту…»
— Опять этот, князь! — в сердцах воскликнул ротмистр. — Несколько месяцев укрывал у себя члена комитета Александра Черепанова, а теперь и типографию под свое крылышко взял! — и тут же направил на квартиру Спиридонова наряд с обыском.
Но и на этот раз типографию успели перепрятать!
Обыскали имение и дом заподозренного священника.
Повторно перерыли хутор князя Кугушева.
Пусто!
Зато через день дотошного агента привезли в мертвецкую с простреленной головой.
— Ну, всё, больше не могу! — оцепенел ротмистр Леонтьев. — Пора уходить… Вон из Уфы, вон!..
Зима 1918 года выдалась на Урале снежной и метельной. И еще — тревожной, потому что сразу же после победы Октябрьской революции поднял на войну с Советами полки своих уральских казаков монархист атаман Дутов.
Для начала белоказаки захватили Оренбург, угрожая оттуда всему Уралу. На борьбу с дутовщиной города и заводские поселки спешно формировали боевые дружины. Недавно они разгромили отборные казачьи части и освободили Оренбург. Участвовавшие в этом походе уфимцы на днях вернулись в свои дома, и вот сегодня в городском саду, неподалеку от Солдатского озера, состоятся похороны погибших красногвардейцев.
К назначенному времени в сад потянулись горожане. Рядом с черной ямой братской могилы играл революционные марши духовой оркестр. Со своими оркестрами пришли колонны деповцев и рабочих железнодорожных мастерских. Четко отбивая шаг, промаршировал по улицам и влился в зимний заснеженный сад отряд рабочей милиции. На временной дощатой трибунке, украшенной знаменами и черно-красными полотнищами, собрались руководители губернского комитета партии, исполкома, командиры набиравших силу боевых отрядов народного вооружения — уральской Красной гвардии.
По знаку с трибуны оборвали свой гром оркестры, притихла в напряженном ожидании многотысячная толпа, начался траурный митинг…
Варвара Дмитриевна Симонова пришла на этот митинг вместе со своей пятнадцатилетней дочерью Ниной. Со своего места им хорошо были видны и темная пропасть могилы, и черно-красная трибунка, и строгий, застывший с винтовками в руках почетный караул.
Ораторы произносили горячие речи, клялись продолжать дело павших и призывали к тому же всех, кому дорога народная власть. Варвара Дмитриевна слушала их внимательно и в то же время думала о своем.
Вот выступает Эразм Самуилович Кадомцев — военный комиссар губернии, душа уральских боевиков. Он говорит о первых жертвах начавшейся гражданской войны, вспоминает прежние жертвы, обильно усеявшие путь российского революционного движения, среди которых немало и сынов пролетарского Урала. Он называет их по именам, не забывает и своего брата Ивана, недавно похороненного на уфимском кладбище, и могучий голос его при этом начинает ломаться и дрожать: так велика для него эта потеря, так еще она свежа и остра…
Нет Ивана, но зато живы они — и он, Эразм, и прошедший через каторжный ад Михаил, и многие их соратники по годам первой революции. Бывшие политкаторжане, они опять в гуще событий, и ни одно большое дело не обходится без них.
А ведь и Петр мог бы сегодня быть среди них, слушая Кадомцева, печально думала Варвара Дмитриевна. Как бы он радовался новой революции, как бы вдохновенно работал вместе со своими старыми друзьями, какими бы делами ворочал!..
Все, с кем свела его в Уфе подпольная жизнь и кто уцелел, сейчас опять здесь. Разве что нет тогдашних партийных руководителей братьев Черепановых да еще Николая Накорякова — веселого, неуловимого Назара.
О Сергее Черепанове Варвара Дмитриевна слышала немало хорошего: октябрьские дни встретил в Петрограде, участвовал в вооруженном восстании, был членом Всероссийского бюро военных организаций при Центральном Комитете партии, сейчас работает в столице[2]. А Накоряков что-то совсем пропал. Известно лишь, что, вырвавшись на свободу, он эмигрировал в Америку, потом стал оборонцем, но где сейчас, что делает, думает ли вернуться на Урал — неизвестно[3]…
Да, жизнь — штука сложная. Она умеет убеждать и разубеждать, очаровывать и разочаровывать. Если бы Литвинцев смог прожить еще несколько лет, он был бы неприятно удивлен, узнав, что арестованный Александр Калинин, этот всегда отчаянно смелый, энергичный, неунывающий Калинин, боясь смерти, начнет давать подробные показания, выдавать дела подполья. Страх смерти на какое-то время окажется сильнее всего другого, что было в этом человеке, и тогда начнется его падение.
Но жизнь — штука сложная. Узнав о недостойном поведении сына, Александра Егоровна Калинина отправится в Челябинскую тюрьму, где он будет содержаться, на свидание с ним. Свидание это состоится. О чем будет у них разговор, навсегда останется тайной, но после него в камеру вернется уже другой человек. Однажды он один разоружит двух надзирателей, завладеет их оружием и устроит в тюрьме форменную баталию. За это его повесят. Как настоящего революционера. И друзья простят ему его слабость…
2
С началом гражданской войны партия направит С. А. Черепанова (1881—1918) на подпольную работу в Сибирь. Там в 1918 году его расстреляют белогвардейцы. — Авт.
3
Дальнейший жизненный путь Н. Н. Накорякова (1881—1970) будет, увы, далеко не ровным. Начав свою деятельность в революции большевиком, в будущем он побывает и меньшевиком-оборонцем, и даже на какое-то время окажется в стане белогвардейцев, но большевик в нем все-таки одержит верх. Он порвет со своими заблуждениями, вернется в партию и станет крупным организатором книгоиздательского дела в стране. — Авт.