— Привел один человек.

— Тоже незнакомый?

— Нет, я слышал его выступление в Дворянском собрании. Только и всего.

— Фамилия?

— Трапезников.

— Вот и отлично! Ваша версия готова. Держитесь за нее крепко!

— Но ведь это — правда.

— Тем более. Правды здесь ровно столько, сколько нужно для образования правдоподобия. Словом, все валите на этого загадочного Трапезникова, который, конечно же, совсем не Трапезников, и на то, что подобные собрания нынче проходят повсюду.

— Но ведь для их проведения необходимо разрешение губернатора!

— А вот этого, господин инженер, вы как раз и не знаете! Не знаете и все! Можете даже каяться и виниться, другой вины за вами нет.

Слушая его горячую убежденную речь, Беллонин заметно оживился и даже повеселел.

— А вы действительно бывалый человек.

— Я же говорю: грешен, господин инженер. Беда, как говорится, вымучит, она же, горькая, и выучит.

Наклонившись к самому уху Беллонина, он прошептал:

— Теперь у меня к вам одна просьба, Николай Никитич. Разрешите?

Инженер молча кивнул — дескать, слушаю.

— Скоро вы вернетесь домой, в семью. У вас будет время покопаться в снегу, кое-что расчистить в своем дворе…

— Извините, дорогой, но для этого у нас имеется дворник!

— Это нужно сделать до дворника.

— Что именно?

— В сугробе за вашей уборной закопаны пять револьверов. Сами понимаете, чьи они. Не дайте им пропасть.

— Кому передать? — быстро сообразил инженер.

— Варвару Дмитриевну Симонову знаете?

— Ей? — удивился Беллонин.

— Правильно поняли! А то мне очень уж не хотелось делать такого подарка вашему дворнику.

Вечером их развели по разным камерам. «Вовремя поговорили, — удовлетворенно заметил Петр, — остается надеяться, что товарищи не подведут».

Ротмистр Леонтьев придвинул к себе допросный бланк, обмакнул перо в чернильницу и поднял на арестованного вопросительный взгляд.

— Итак, фамилия, имя, отчество? Звание?

— Петр Никифоров Литвинцев. Рабочий, из крестьян.

— Место родины?

— Самарская губерния, Бузулукский уезд, Графская волость, село Киселевка.

— Вероисповедание?

— Православный.

— Лета?

— Двадцать шесть лет.

— Грамотность или место воспитания?

— В девять лет поступил в сельское училище в Киселевке и окончил его через три года.

— Был ли под судом или следствием?

— Не был.

— Женат или холост? Если женат, то на ком?

— Женат. Жена Варвара Андреевна Литвинцева, двадцати двух лет, проживает в селе Киселевке, детей нет.

— Имеются ли собственные средства и в чем они заключаются?

— Живу за счет личного труда.

— Знаете ли какое ремесло?

— Чернорабочий…

Пройдясь таким образом по всем графам и получив на них исчерпывающие ответы, Леонтьев отодвинул чернильницу, бумагу и свободно откинулся на спину стула.

— А теперь давайте побеседуем, Литвинцев… В полицейском управлении, как следует из протокола, при задержании вы отказались указать место своего жительства в Уфе. Почему, позвольте узнать?

— Потому что у меня его тут нет, ваше благородие.

— Как так? Бродяга, значит?

— Не бродяга, ваше благородие, зачем вы так-то? — натурально обиделся арестант. — Имеются у меня и место жительства, и дом, и семья. Я ж вам говорил давеча: Самарская губерния, Бузулукский уезд…

— Я про Уфу, Литвинцев, про Уфу! В Уфе где живете?

— В Уфе дома у меня нет, верно…

— Вот я и говорю — бродяга. Беспаспортный бродяга!

— Никак нет, ваше благородие, не бродяга я…

Леонтьева уже начинал раздражать этот человек.

— Ну, довольно! Когда появились в Уфе, чем занимаетесь?

— Вот с этого и следовало бы начинать, а то — бродяга, бродяга!..

— Я сказал, довольно! Извольте отвечать, Литвинцев!

— Хорошо, отвечу. В Уфу я приехал из Самары третьего февраля для приискания заработка. До этого дней пять прожил в Самаре в обществе приказчиков. Тоже искал работу. В Уфе у меня есть знакомый магометанин Давлет. Ночь провел у него в Нижегородке, чей дом, не знаю.

— Прежде в нашем городе бывать приходилось?

— В первый раз тут.

— Откуда же Давлета знаете?

— Познакомился с ним летом девятьсот пятого. На пароходе по пути в Саратов. Фамилии не знаю, Давлет — и все.

— Так вы, кроме Самары, и другие города знаете?

— В Саратове работал грузчиком, в Казани — учеником слесаря в пароходстве, в Нижнем и Астрахани — матросом… Жизнь повидал, что и говорить…

«А ведь, похоже, не врет, — приглядываясь к арестанту, думал ротмистр. — Полурабочий-полукрестьянин, типичное явление русской жизни. От земли оторвался, к городу не пристал. Вот и носит его из конца в конец России…»

— Выходит, человек вы бывалый, Литвинцев, — продолжая присматриваться, говорил Леонтьев. — Только вот почему без документа ходите? Тем более — в дороге, в чужом городе.

— Так ведь все вещи и паспорт у Давлета оставил, ваше благородие. А то ведь и потерять не долго.

— Адрес? Чей дом? Отвечайте быстро!

— Адрес — Нижегородка, чей дом, не знаю. Я там всего-то одну ночь переночевал, только глазами место и запомнил. Если не верите, отпустите на два часа — все сам и принесу. Тогда и убедитесь.

Леонтьеву показалось, что в серых глазах этого простоватого на вид бродяги мелькнуло что-то похожее на усмешку.

— Что смеетесь? Или весело у нас в тюрьме показалось?

— Виноват, ваше благородие. Просто второй раз об адресе спросили, вот я и подумал: а памятью барин не силен, не силен… Чтобы память хорошая была, нужно много меду есть. А еще лучше — с грецкими орехами. У нас в Астрахани боцман один был. Так тот только тем и питался, но зато, скажу я вам, память у человека была — каждый грешок за матросом годами помнил.

Ротмистр выдвинул ящик стола, взял из пачки папиросу и, основательно размяв ее, закурил.

— О памяти не надо, Литвинцев, на нее я пока не жалуюсь. Вспомните-ка лучше, голубчик, как вы четвертого февраля попали на квартиру к инженеру Беллонину и что там делали?

— Я — и чтоб к господину инженеру? — вполне искренне удивился арестант. — В квартиру? Да кто я, по-вашему, таков, чтоб с господами инженерами знаться?

— Отвечайте но делу, Литвинцев!

— В жизни ни с одним инженером не знался. Вот с боцманом…

— Отвечайте четко и ясно: инженера Беллонина знаете?

— Никак нет, ваше благородие.

— В квартире его бывали?

— А как это можно?

— Отвечать!

— Нет, не бывало такого.

— Где она находится, знаете?

— Представить себе не могу.

— Подумайте хорошенько!

— Так думать не приходится…

— А где вас полиция арестовала, помните?

— Глазами помню. Большая улица, двор, а в глубине двора, этак на отшибе, — уборная. Хорошо хоть нужду справить успел, не то бы беда стряслась, извиняйте за грубость. Я поначалу так было и подумал: за то и взяли, что без спроса в чужую уборную сходил. А что мне было делать? К себе в Киселевку бежать?

Столько и так простодушно никто из арестантов в этом кабинете еще не говорил. Похоже, этот бродяга даже не подозревает, что ему грозит. А впрочем, что ему может грозить, если никаких улик за ним нет? Вот посадить бы сюда самого Ошурку, пусть бы повозился со своим товаром! Нахватал на улице всякого сброду — готово дело! А дела-то, настоящего дела как раз и нет!

Устав от разговорчивого арестанта, ротмистр малость передохнул, еще раз от души отругал выскочку Ошурку и приказал ввести инженера.

Беллонина ему было искренне жаль. Умный интеллигентный человек, участник японской кампании, офицер, а дал обмануть себя каким-то проходимцам с вымышленными именами.

— Так кто же мог предположить, что этот Трапезников окажется таким непорядочным человеком, — натурально переживал Беллонин. — Кроме того, подобные собрания проходят нынче по всей России. Манифестом государя и специальным законом это предусмотрено.