Встретившись с Артамоновым, он высказал ему свои соображения и приказал начать подготовку операции.
— Месяца на подготовку вам хватит. Я подключусь дней за пять. Без меня не начинать ни в коем случае.
Вспомнив минуты, проведенные в сторожке, и все, пережитое там, еще раз повторил:
— Готовьтесь по-серьезному и ждите меня. Без меня не начинать.
Глава восемнадцатая
Варя торопилась на собрание. Квартиру инженера Беллонина на Телеграфной улице она знала — бывала не раз. Сегодня там соберется весь комитет и актив городской организации. Будет разговор о выборах во вторую Государственную думу и о подготовке к пятому съезду партии. Наверное, изберут и делегатов, ведь съезд, как всегда, состоится за границей, а путь туда неблизкий и нескорый, выехать придется заблаговременно и, понятно, в глубочайшей тайне от недреманного ока российской охранки.
Место для такого важного мероприятия товарищи, на ее взгляд, выбрали не самое лучшее, да и время — середина дня — тоже. Телеграфная — одна из центральных улиц Уфы. Неподалеку, на Церковной, находится первый полицейский участок, на Большой Казанской — тоже не ахти как далеко — городское полицейское управление, так что весь этот район у полиции как на ладони. Кроме того, неожиданное появление на улице, где в общем-то нет ни больших магазинов, ни каких-либо значительных учреждений, большого количества людей может обратить на себя внимание. Тем более, что все эти люди направятся в один и тот же дом…
Раз возникнув, тревога не отпускала, однако радость от встречи с товарищами, чувство важности предстоящего несколько заглушили ее опасения. И совсем успокоилась Варя, когда увидела Петра Литвинцева. Его ребята-боевики будут охранять их собрание. А раз так, то можно не волноваться.
За время их последней встречи Петр, на ее взгляд, совсем не изменился. Только глаза под широкими крыльями бровей стали еще строже и напряженнее да в уголках сильного, волевого рта появились чуть приметные горькие складки.
Где он живет, чем занимается, где и как питается? Впрочем, о занятиях его она могла еще как-то догадываться: бомбистская мастерская, обучение военному делу боевиков, подготовка экспроприации… Не жизнь, а сплошное хождение над пропастью. Есть ли среди тех, кто разделяет все опасности и лишения этой жизни, верные и любящие его люди? Может ли он положиться на них полностью, как на самого себя? Есть ли перед кем излить душу в минуты тревог и сомнений? Или такие, как он, подобных слабостей не знают?
Она смотрела на него и не могла ответить себе, чем именно стал близок ей этот человек. Своей силой, мужеством, таинственностью? Тем, что они делают в общем-то одно общее дело, служа ему одинаково честно, свято и бескорыстно? Но разве мало в организации других мужчин, которых она тоже искренне ценит и уважает? И почему именно при встрече с ним хочется хоть на какое-то время снова почувствовать себя молодой и счастливой?..
На косоворотке у Петра не хватало двух верхних пуговиц. Она заметила это, и ей стало жаль его: некому устранить даже такой мелочи, такого пустяка! Из-под косоворотки виднелся краешек полосатой матросской тельняшки… От кого-то она слышала, что Литвинцев — беглый матрос-потемкинец. Но зачем тогда эта тельняшка? Разве он не понимает, что в его положении это почти улика? Надо будет сказать ему, подумала она. И пришить пуговки. Вот прямо сейчас попросить у Люды Беллониной иголку и пришить. Тогда и тельняшки этой не видно будет…
И опять ее охватила тревога: и за собрание, и за Петра. И тут Варя поймала себя на мысли, что эта, вторая тревога чувствуется ею гораздо острее и больнее, и ей стало совестно. «Не о том думаешь, Варвара, — принялась выговаривать она себе. — Тут такие дела, такое время… Лучше послушай, что говорят товарищи: все приглашенные уже в сборе…»
В большой квартире Беллониных собралось человек двадцать пять. Зала и смежная с ней спальня были полны народу.
За большим столом в центре залы сидели члены комитета, здесь же — кто на чем — устроились активисты организации, среди которых было немало хороших Вариных подруг и приятельниц — медичек, учительниц, служащих местных земских учреждений и различных присутственных мест.
Об отношении большевиков к Государственной думе говорил Черепанов. Здесь для Вари все было понятно: в условиях спада революции для борьбы с царизмом нужно использовать и ее легальную трибуну, — и она слушала не очень внимательно, продолжая думать о своем.
Тревога Вари была небеспочвенна: работать с каждым месяцем становилось все труднее и опаснее. Недавно полиция едва не напала на след подпольной типографии, а потом вдруг взяла под наблюдение квартиру Давлеткильдеевых. А ведь там хранилась нелегальная библиотека комитета! Боже мой, каких только страхов не натерпелась она, пока не перевезла все книги на другую квартиру! Как всегда, выручили санки и Ниночка. Наблюдающие за домом господа, похоже, ничего не заметили и продолжают свое дежурство. Но Давлеткильдеевым они уже не страшны. Что же касается библиотеки, то она тоже в безопасности, работает на новом месте…
О подготовке партии к пятому съезду, созыва которого потребовали ведущие большевистские организации России, говорил незнакомый Варе товарищ, присланный центром. Собрание выразило свое недоверие меньшевистскому ЦК, принципиально осудило его оппортунистическую раскольническую деятельность и избрало делегатов на съезд.
В то время дверь из прихожей открылась, и Варя увидела молодого человека из окружения Петра. Подозвав Литвинцева, он зашептал ему что-то на ухо, и она заметила, как мгновенно потемнело лицо Петра. Прежние тревоги — и за товарищей, и за него — вспыхнули с новой силой.
Литвинцев вышел вместе с боевиком и вскоре вернулся. Голос его прозвучал негромко и почти спокойно:
— Товарищи, за домом замечено наблюдение полиции. Прошу закончить собрание и первыми покинуть квартиру членов комитета.
Видя, что некоторые товарищи засуетились и заволновались сверх меры, успокоил:
— Сейчас главное для всех нас — спокойствие. Пока полицейских мало, смело выходите за ворота и — в разные стороны. Не мешкайте, но и не создавайте толчеи!.. Не волнуйтесь и вы, товарищ Трапезников: мои люди вас проводят!
Во двор Варя выскочила едва ли не первая, ибо сидела у самого выхода. Она хорошо видела, как один из боевиков увел Трапезникова, как дружно рассыпались за воротами члены комитета, как повалили туда же и другие, но сама вся тянула, все медлила, дожидаясь, когда пойдет и Петр.
— А вы чего тут мнетесь? — подбежав к ней, не очень вежливо бросил Литвинцев. — Полицейских напугались?
— А вы сами, Петр? — пролепетала она. — Сами вы как?
— Я знаю свое дело, — резко оборвал он. И вдруг чуть ли не присел перед ней на корточки, как перед маленькой беспомощной девочкой.
— На улицу вам уже не пробиться… Что же мне с вами делать, горе мое?
На мгновение ей показалось, что он растерялся. Но в следующее мгновение она уже была у него на руках и, жмуря от ужаса глаза, куда-то поплыла. Потом был короткий, совершенно невообразимый полет. И тут же — снег, снег, снег! Снег в рукавицах, снег за шиворотом, снег в валенках, даже во рту!
Открыв глаза, она обнаружила себя в незнакомом дворе барахтающейся в глубочайшем сугробе, наметенном у плотного дощатого забора. Рядом, валясь кроной на забор, словно воткнутая в сугроб, стояла старая ветвистая яблоня. Дальше — еще одна, а там еще и еще… Чей-то сад, чей-то двор… Господи, что же это такое!..
Ее душили слезы бессилия и гнева. Что он сделал с ней? Как он смел? Кто учил его такому обращению с женщинами? Вот она сейчас выберется из этого снега… вот она выберется… выберется… Должен же в конце концов когда-то кончиться этот бесконечный проклятый снег!..
Заливистые полицейские свистки за забором вернули ее в реальную жизнь. Значит, полиция уже во дворе. Кого-то хватают, за кем-то бегут, кого-то ведут… А что же он? Что же его боевики? Или останавливать бешено мчащиеся поезда и экспроприировать типографии легче, чем разогнать бомбами толпу полицейских?