— Чего стоишь без дела? Бери хотя бы провод, помощничек!

Не глядя, он бросил ему под ноги моток проволоки, а сам вытащил монтерские кошки и стал нацеплять их на ноги. Незаметно кинул взгляд за спину — филеры остановились. Закуривают. Ну-ну, не ожидали такого оборота? Неужто его догадка верна?

Опоясавшись специальным поясом и натянув резиновые перчатки, он полез на столб. Добрался до изоляторов, перекусил провод кусачками и принялся натягивать. Пока он этим занимался, один из филеров подошел к столбу, заглянул в ящик, разочарованно пожал плечами и вернулся к своим. Петру сверху хорошо было видно, как они, сбившись в кучу, оживленно заговорили. Наверно, обсуждают положение, в каком оказались. Даже смеются!..

Закончив работу наверху, Литвинцев спустился вниз, сложил инструменты обратно, оставив на себе лишь пояс. Да еще кошки не стал убирать, только снял с ног и перевесил через плечи. Пусть все видят: человек занят серьезным делом, чинит электричество, и мешать ему не надо.

Поскольку филеры все еще не уходили, пришлось сделать вид, будто они ведут осмотр всей линии. Не раз и не два забирался Петр на столбы, что-то там чинил, менял, стучал, пока они не добрались до окраины. Здесь никаких филеров уже не было.

Ну и нахохотались же они там! И над собой, и над глупыми златоустовскими шпиками, которых им удалось так ловко провести.

— А я из самого, дома думал, что это бомба, — похохатывая, тихо признался Давлет. — И все сердился, чего ты с ней так бесцеремонно, вдруг, думаю, рванет!

— Ты-то ладно, — улыбаясь, курил Петр, — но почему на эту удочку попались и они?

— Больно сундучок у тебя приметный, товарищ Петро!

— Специально купил. Неужто такое добро бросать?

— Теперь не надо: уже убедились. А я и не думал, что ты такой мастер, товарищ Петро.

— Электротехник, — не без гордости пояснил Петр, — я и на флоте электричеством занимался.

— А инструмент откуда?

— В Уфе одолжил, для конспирации. Если что, мол, работу ищу. Бумаги в порядке, инструмент имеется, голова и руки при мне. Что еще, верно?

— Еще? Счастья немного, товарищ Петро. Совсем немножко, как сегодня…

К вечеру они уже неплохо ориентировались в новом для себя городе, знали не только его центральную часть, но и предместья — Косотурку, Татарку, Ветлугу, Демидовку. В одном из этих предместий обнаружилась улица, которую они разыскивали. Вот и нужный дом. Высокая девушка в стеганой телогрейке и пимах несет от колодца полные ведра. Из-под большой теплой шали выбиваются пряди прекрасных ярко-рыжих волос.

— Здравствуй, красавица! — слегка поклонился Петр. И тихо: — Мы от Потапа.. Велел передать привет и спросить о здоровье.

Девушка поставила ведра и поправила на голове платок.

— Спасибо Потапу за заботу. Слава богу, живы еще. Проходите.

И вдруг радостно улыбнулась Петру:

— А я вас помню, Литвинцев. Теперь, значит, к нам? Помочь прислали?

Чтобы не входить в такие подробности на улице, Петр пошутил о добрых хозяйках, встречающих гостей полными ведрами, подхватил эти ведра и первым направился в дом.

Весь этот вечер они провели за самоваром. Саша Орехова (она же и товарищ Лиза) дала им исчерпывающую характеристику города и его революционных сил, но о боевой дружине знания ее были довольно скудны.

— По этому вопросу я сведу вас с руководителем нашего комитета товарищем Леонидом, — пообещала она. — Ну а уж он свяжет вас с кем надо.

Утром Литвинцев встретился с товарищем Леонидом. Это был человек среднего роста, русый, с маленькими усиками и бородкой интеллигента. Лицо белое, круглое, румяное. На щеках симпатичные ямочки. «Не революционер-подпольщик, а добрый, милый детский доктор, — усмехнулся про себя Петр. — С такой внешностью хорошо лечить детей или торговать булками, но с полицией при такой внешности не поиграешь. При всем желании изменить невозможно…»

И тем не менее партийный вожак златоустцев произвел на него очень хорошее впечатление. Изрядно начитан. Осторожен. Деловит. Пытался найти общий язык с эсерами, но ничего не получилось. Теперь зол на них отчаянно — не дают работать: своими бесконечными ликвидациями, эксами и неизбежными провалами держат в напряжении весь город, подставляют под удар и большевиков. Город кишит полицией и войсками. Обыски и аресты идут беспрерывно. Но тюрьма здесь старая, плохая, бегут из нее и уголовники, и политики. Бывает, ловят опять. Опять сажают, и опять — бегут.

Петр рассказал о готовящейся уральской конференции боевых организаций и решении открыть в Златоусте, при здешней дружине, мастерской для изготовления бомб.

— Для решения этих вопросов практически мне необходимо встретиться с представителем вашего комитета в дружине, с ее командиром или начальником штаба, — сказал он. — Как думаете, эти люди сейчас в городе?

Товарищ Леонид смущенно улыбнулся, приятно округлив свои полные румяные щеки.

— В городе. И все три — в одном лице сразу.

— Как так?

— С людьми плохо стало: аресты, переброски… Да и дело такое, что любому не доверишь.

— Так как же зовут вашего… бога?

— Кого, кого?

— Ну, товарища, который… сразу в трех лицах. Иначе — триедин, как бог!

— Триедин? А что, и верно — триедин! — расхохотался товарищ Леонид. Смеялся он тоже очень смешно и мило, и Петр опять подумал, что революционеру-подпольщику так смеяться нельзя: очень приметно. А примет у подпольщика должно быть как можно меньше. Еще бы лучше — совсем без них.

— Иван Артамонов, — мгновенно посерьезнев, тихо сказал Леонид. — Человек строгий, лет двадцати пяти, в революционном движении с конца прошлого века. Большевик. Идеям революции предан до бесконечности. Отличный конспиратор. Товарищ совершеннейшего бесстрашия и удивительной силы.

— Кто по профессии?

— И слесарь, и формовщик, и машинист — много чего перепробовал.

— Не его ли братишку Петю Артамонова мы отправили за границу в бомбистскую школу?

— А вот это для меня новость! Но если Петька, то — его.

— Интересная семья…

— Хорошая семья, товарищ Петро. Рабочая, уральская, наша…

С Артамоновым они встретились на явке у Ореховой. Это действительно был очень толковый рабочий, очень строгий и серьезный, с прекрасным, хотя и несколько грубоватым лицом и прямо-таки могучим рукопожатием. Прощупав гостя в долгом разговоре обо всем и ни о чем и в конце концов поверив ему, он круто перешел к делу.

— Товарищ Леонид передал мне, что тебя интересует, Петро. Можешь считать, что мы согласны. Помещение для бомбистской найдем, взрывчатку тоже. Вернется Петька, пяток ребят обучим — и дело пойдет…

Петр попросил рассказать о дружине: чем занимаются, что за народ.

— Занимаемая по программе инструкторской школы. Инструктора в основном наши же, прошедшие службу и побывавшие на войне с Японией. Летом выходим в горы всей дружиной, зимой занимаемся по квартирам пятка́ми. Оружия мало. Винтовок почти нет. Бомб единицы. Люди молодые, надежные, но…

— Говори, говори, — заметив смущение, подбодрил Литвинцев. — Небось, как у нас в Уфе: раз оружие в руках, то покоя уже нет, каждому подавай дело, да непременно порисковей?

— Бывает и похуже. В Уфе вы — хозяева положения. У нас же много эсеров, а они большие охотники пострелять. Наших это, само собой, подзадоривает, горячит. Тоже ищут «настоящего» дела, мечутся. Бывает, что уходят к ним. Вот недавно такой случай произошел, а парень наш, рабочий, деповский. Так и заявил: «Программу большевиков разделяю, но тактика социалистов-революционеров мне ближе».

— Так и ушел?

— Ушел…

— А вернуть назад не пробовали?

— Как?

— Делом. Не вечно же изучать уставы и наставления. Когда-то и на деле испытать себя нужно.

— Были дела, но не ахти какие… Но теперь, думаю, будут?

— Будут. Но только те, без которых обойтись нельзя. И первое — экс динамита. Пудов двадцать. Это задание губернского штаба.

Артамонов задумался, и строгое лицо его стало еще строже.