— Миша? Гузаков?! — и обрадованно: — Живой!..
В этом затерянном в лесах доме Михаил бывал не раз. Семья у Никифора большая, многодетная, никогда не знавшая настоящей сытости, но нигде, пожалуй, так не радовались его появлению, как здесь. Никифор был своим человеком для боевиков Сима и Миньяра, рискуя жизнью, выполнял роль связного и разведчика, укрывал у себя беглецов, делился последним. Ему доверяли. И не было случая, чтобы он не оправдал этого доверия.
Вот и теперь, подобрав Гузакова замерзающим, Никифор, не раздумывая, принялся за дело. Прежде всего кликнул жену. Вдвоем они внесли Гузакова в дом, раздели и принялись растирать худое бесчувственное тело. Когда Михаил очнулся, жена вздула в печке огонь и принялась хлопотать в бане. Потом была баня. После бани — чай, горячий, крепкий, с маслом и медом, а уж потом и печь, где он, не просыпаясь, проспал добрых тридцать часов.
Здесь, у Кобешова, через верных людей и отыскали его уфимские боевики во главе с Александром Калининым. Он их узнал сразу, а они его — нет: так изменился в своих скитаниях. Пришлось напомнить кое-какие встречи в Уфе, совместную операцию по добыванию динамита, — признали, обрадовались.
— Перед поездкой в Питер Иван Кадомцев наказал найти тебя, чего бы это ни стоило. К его возвращению ты должен быть наготове в Уфе, понял?
— А что там, в Питере, ребята?
— Всероссийская конференция военных и боевых организаций, — объяснил Калинин.
— Ух ты, в с е р о с с и й с к а я!
— А ты что, не знал?
— Так ведь в наши леса почта не ходит!
— Это верно. Тем более — наша.
— А как там симцы? Суда еще не было? — помолчав, спросил Гузаков.
Боевики быстро переглянулись.
— Симцы твои живы и здоровы. Кое-кого уже освободили. Остальные ждут суда.
— Алеша Чевардин жив?
— А что с ним станется!
— Так его же тяжелораненым в тюрьму увезли. Неужто поправился наш Алешка!
— Поправился. Далеко сейчас, в безопасности.
Михаил опять недоуменно уставился на уфимцев.
— Алексей в тюрьме. Вы с кем-то другим его путаете.
— Это Чевардина-то? Ну да, его спутаешь! — загоготали боевики. — Пока через окно тащили, навек запомнили.
— Через какое окно, где?
— Так ты и этого не знаешь? — засмеялся Калинин. — Мы же, считай, твоего Алешку из петли вынули. Нет его в тюрьме, на воле он, в Екатеринбурге чай с невестой своей попивает, понял?
— Так он ведь даже ходить не мог, — продолжал сомневаться Михаил.
— А мы его — на руках. Через окно тюремной больницы, через забор — и к себе, на явку. Там и на ноги поставили. Оттуда — в Екатеринбург. Так что не горюй, жив твой Алексей. Теперь тебя на ноги ставить будем.
Гузаков отступил на шаг словно затем, чтобы одним взглядом сразу увидеть всех, и восхищенно развел руками:
— Ну, уфимцы, ну, молодцы!.. Узнаю орлов по полету!.. Берите меня к себе, не подведу!
— Для того и искали, собирайся. Сегодня мы должны быть в Уфе.
До станции, укрыв сеном, его довез на санях Никифор. Пока они прощались, Калинин взял билеты, а другие разведали обстановку. Вскоре они были уже в вагоне. Заняли свое купе (не поскупились ради такого дела!), закрылись на все запоры и выложили на стол револьверы. А Гузаков еще и бомбу.
— Мой вагон — моя крепость? — подмигнул Калинину. — Неужели думаешь, что и вагон первого класса нашим «фараонам» не внушает доверия? В прежние времена они заглядывали сюда с трепетом: господа едут! Или от старого воспитания ничего уже не осталось?
Калинин распечатал свежую пачку папирос и, пуская ее по кругу, предупредил:
— А ты, Михаил, воздержись. При твоем кашле курить вредно, особенно крепкие.
Лишь после этого ответил на его вопрос:
— Что касается воспитания наших «фараонов», то оно в последнее время действительно пошатнулось. Лезут, вламываются повсюду — и в первоклассные вагоны, и в первоклассные квартиры. Хватают десятками. Многие мечтают поправить свой финансовые дела за счет таких, как ты. Кому, к примеру, не хочется положить, в карман объявленные за тебя десять тысяч?
— Не преувеличивай, — довольно улыбнулся Гузаков. — Мне говорили — всего одну. Верные люди говорили, Александр.
— Так это когда еще было! Теперь — десять! Десять тысяч за эту косматую голову, дорогой ты мой Гузаков!
Они обнялись и затихли.
Вагон слабо покачивало.
На столике при тусклом ночном освещении холодно поблескивала вороненая сталь револьверов…
Глава двенадцатая
Литвинцев выслушал доклад Густомесова и наклонился над картой Уфы. Нашел называвшиеся улицы, прикинул места, где бы могли находиться выбранные дома, и покачал головой:
— Думаю, это не лучшее, что нам нужно, Владимир. По-моему, ни тот, ни другой варианты не подойдут.
— Почему, товарищ Петро? — растерялся Густомесов, потративший немало сил, чтобы подобрать для своей мастерской место понадежнее. — Я же говорил, что там живут очень преданные нашему делу товарищи. Очень удачно расположение домов. Есть проходные дворы, а у Тимофея для прикрытия можно было бы открыть какой-нибудь магазинчик или, скажем, мясную лавку. Главное же — очень надежные люди, товарищ Петро. И они согласны.
— Все так, Владимир, все так. Однако ты не учел, братишка, безопасности людей. Стоит провалиться нам, как на каторге окажутся и они. Вот тот же Тимофей… Сколько, говоришь, у него детишек?
— Семеро, кажись… Да еще старики…
— Вот видишь! Как же не думать о них? К тому же дело наше, сам знаешь, какое, чуть что и… Нет, нет, не настаивай! Давай поищем еще.
Через несколько дней они встретились опять. На этот раз втроем, — по просьбе Петра Густомесов пришел со своим приятелем девятнадцатилетним боевиком Петром Подоксеновым, которого они еще раньше наметили на роль хозяина снимаемой квартиры.
Опять проговорили весь вечер. Перебрали с десяток различных вариантов и остановились на одном, предложенном Литвинцевым.
— Я имею в виду дом железнодорожного служащего Савченко. Находится он в довольно тихом Солдатском переулке. Двухэтажный. Сдаваемая квартира на втором этаже. Состоит из просторной комнаты и холодных сеней. Два окна выходят в Солдатский переулок, два — во двор. Цена умеренная. Хозяин по делам службы часто бывает в разъездах, хозяйка ведет знакомство с эсерами и анархистами. На втором этаже других жильцов нет. Кто снимает первый, этаж, установить пока не удалось… Что скажете, друзья?
Густомесов и Подоксенов одобрительно переглянулись. Смущало их лишь то, что квартира находится на втором этаже.
Литвинцев снисходительно улыбнулся.
— Почему ничего не скажете о хозяйке? Самое слабое место этого варианта, по-моему, именно она. Я так считаю, товарищи…
— А нельзя ли поглядеть этот дом… в натуре? — вскинул голову решительный Подоксенов.
— Отчего же нельзя?
— Ну тогда идем. Там и решим окончательно: подходит или нет.
— Но мы не договорили о хозяйке, — запоздало напомнил Густомесов. — Товарищ Петро прав, знакомства ее не самые безобидные.
— Брось, Володька! Какое нам дело до хозяйки? — нетерпеливо прервал друга Подоксенов. — Одевайся. Пока не совсем стемнело, надо посмотреть. Там все и порешим…
На следующее утро в доме № 2 по Солдатскому переулку появился новый жилец. В паспорте его значилось, что он сарапульский мещанин Иван Михайлович Ложкарев, а из слов, сказанных им, следовало, что по профессии он часовой мастер, приехал в Уфу, чтобы найти работу, а при счастливом стечении обстоятельств — открыть собственное заведение.
Уплатив за квартиру за два месяца вперед, новый жилец начал обустраиваться — купил и привез подержанный диван, пару тоже давно не новых стульев и три длинных стола.
— А столы-то для чего, господин Ложкарев? — озадачился хозяин. — По крайней мере, одного бы хватило.
— Да нет, Дионисий Александрович, одного мне мало, — по-хозяйски двигая мебель, убежденно ответил жилец. — Один будет обеденным, это, согласитесь, совершенно необходимо. Второй будет служить мне для работы. Ну а третий, надеюсь, займет моя жена, большая мастерица по части всякого швейного дела.