Меир.  Господа мои и учителя! Благодарю вас за великую честь, которую вы мне оказали. Я обещаю приложить все усилия…

В помещение входит Натан.  В руках у него обрывок  веревки и пергамент.

Натан.   А вот и совет мудрецов! Можно ли простаку войти в собрание мудрых?

Даниил.   Натан, что с тобой? Ты пьян?

Натан.  Нет, я совершенно трезв. Я просто понял, что я – безнадежный дурак.

   Давид.  Что у тебя в руках?

Натан.  Брурия. Это она сама  (кладет на пол веревку), а это ее последнее письмо.

Меир.  Последнее?!.

Натан.  Да, вам все удалось, мудрецы.  Вы, стая умных волков, затравили бедную лань. Как жаль ее! Если бы вам было знакомо  милосердие, я бы предложил вам поплакать. Но вы слишком умны для таких чувств. А я не заслуживаю ни снисхождения, ни жалости. Я – круглый дурак, я – иерихонский простак! Я так ничего и не понял до самого конца.

Гамалиил.  Дай мне письмо!

Акива.  Натан, отдай записку мне.

Гамалиил.  Акива, напоминаю тебе о дисциплине! Я пока еще глава Синедриона!

Акива.  (Очень жестко) Ну-ка сядь на место, Гамалиил! Натан, сын мой, подойди ко мне.

Натан.  Ты тоже знал обо всем, хотя она об этом и не пишет! Ты не мог не знать, ты же – самый умный!

Акива.  Клянусь тебе всемогущим Богом, я ни о чем не знал. Дай мне записку.  Натан передает, Акива читает.  О Боже! Натан, я скорблю вместе с тобой!

Натан.  Я не верю тебе, Акива! Я никому из вас не верю! Вы все заодно и все одинаковы! Мудрецы Израиля! Светочи познания! Я один недостоин находиться среди вас, ибо я прискорбно глуп. Поэтому я ухожу.

Акива.  Куда же ты пойдешь?

Натан.  В Вавилонию! Там, где сейчас Брурия. Там есть место всем, даже дуракам и простакам. Там найдется местечко и для меня.

Акива.  Натан, сын мой, подожди!  Натан качает головой и молча выходит.

Гамалиил.  Нужно  немедленно провести расследование!

Акива.  Гамалиил, тебе сейчас лучше помолчать. Дети мои, ступайте, найдите людей из похоронного братства, пусть потом заберут их тела, омоют и обрядят по обычаю. Похороны будут завтра утром, пусть подготовят могилы. Иосиф, проследишь за ритуалом и прочтешь молитвы. Скажете могильщикам, что все расходы я беру на себя. Меир, останься.  Ученики выходят.

Гамалиил.  Акива, кто дал тебе право распоряжаться?

Акива.  Гамалиил, ты не хочешь покаяться?

Гамалиил.  Мне не в чем каяться!

Акива.  Ах, Гамалиил, Гамалиил, кто-то из ненавистных тебе греков сказал: «Худших везде большинство». Он, безусловно, был прав. Так вот, ты из этого большинства, хотя мнишь себя  избранным остатком.  Неужели в душе твоей нет ни капли сочувствия, а есть только желание обелить себя и уйти от ответственности?

Гамалиил.  Нет никаких доказательств моей вины!

Акива.  Если бы не война и все наши невзгоды, я бы добился суда над тобой. И не успокоился бы до тех пор, пока ты не понес заслуженной кары. Надеюсь, ты не сомневаешься, кто из нас выиграл бы дело? Знай, Гамалиил, что только опасения раскола в общине уберегают тебя от справедливого возмездия. Никто не может быть осужден без суда, поэтому формально ты не виновен. Но пусть совесть обгложет нутро твое, как объедает бык траву полевую! Уходи отсюда!   Гамалиил уходит.

Меир.  Акива, отец мой, послушай меня, я тебе все объясню!

Акива.  Нет, Меир, не трудись.  Неужели ты думаешь, что я поверю тебе?  Не называй меня ни отцом, ни братом. Я отрекаюсь от тебя. Сердца у тебя нет, но я обязан сохранить для Израиля твою  голову. Мы больше не увидимся. Завтра, сразу же после похорон,   зайдешь ко мне домой, возьмешь у Якова пакет.  Там будут деньги,  и моя  рекомендация тебе для академий в Парфии. Я напишу, что ты внезапно овдовел и опишу твои блестящие способности. Не пиши мне и никогда не возвращайся сюда. Ступай и не произноси ни слова.   Меир уходит.  Дети мои, Брурия и Натан, простите меня! Это моя вина! Я не разглядел обмана и коварства, позволил низости людской погубить чистые души. Все из-за самоуверенности моей! Я был уверен, что все вижу. Я смотрел в небо в поисках красоты. Я смотрел в свитки в поисках истины. Я смотрел в лица своих друзей в поисках поддержки. Я смотрел в глаза римлян в поисках обмана. Все видел я, только то, что под носом у меня я не  разглядел. Господи, Владыка Миров! Удали от меня  мысль, что я все могу! Прости мне смерть этих невинных душ. Я простираюсь в пыли перед Тобой! Дети мои, простите меня!

Сцена последней встречи Адриана и Акивы.

Адриан.  Флегонт, что еще на сегодня? Я устал и хотел бы вздремнуть до ужина.

Флегонт.  Мне совестно утомлять тебя, цезарь, но есть срочные донесения. Требуется твое решение.

Адриан.  Ну что ж, исполним свой долг, как требует римская добродетель… Начинай!

Флегонт.  Капитан твоей триремы в Кейсарии докладывает, что корабль готов к отплытию. Он ждет твоих распоряжений.

Адриан.  Ответь, что распоряжения вскоре воспоследуют. Что еще?

Флегонт.  Донесения об отправке диких зверей на игры в Риме.

Адриан.  Это – Руфу.

Флегонт.  Сирийские купцы просят охрану для каравана с шелком.

Адриан.  Ему же.

Флегонт.  Квестор  Марон спрашивает, что делать с пленными евреями из недавно захваченных крепостей?

Адриан.  Это – Пизону. Все, что касается евреев – это к нему. Он их ненавидит и, стало быть, сумеет  распорядиться ими как следует. А что с ними делали раньше?

Флегонт.  Судя по предыдущим донесениям, существует некая система. Старых и больных сразу убивают, женщин продают в прислугу, мужчин – в гладиаторы.

Адриан.  В гладиаторы…  Это разумно, там они долго не проживут...  А дети?

Флегонт.  Их продают в гаремы в Парфию. Мальчиков, как правило, предварительно кастрируют.

Адриан.  И это разумно. Парфяне, помнится, даже дань взимали кастрированными детьми. Гаремы невозможны без евнухов, а Восток невозможен без гаремов. Это Пизон придумал такую систему распределения пленных?

Флегонт.  Да, цезарь.

Адриан.  Он оказался толковым администратором. Напиши ему, что я одобряю его действия. Пошли ему от меня подарок. Не очень дорогой, ибо он склонен к зазнайству.

Входит римский офицер.

Офицер.  Великий цезарь, по твоему приказанию доставлен предводитель восставших евреев.

Адриан.   Бар Кохба? Но ведь он убит? Вы что, принесли его труп?

Офицер.  Нет, цезарь. Это живой человек. Плешивый старик в лохмотьях.

Адриан.  Зачем вы его сюда приволокли? Какое еще приказание?

Офицер.  Трибун Валерий Пизон сказал нам, что есть твой приказ. Он показал легату Марцеллу диптих с твоей печатью. Он сказал, что нужно взять живым главаря евреев и доставить к тебе.

Адриан.  Минерва, просветляющая разум! Какова память у этого человека! Я действительно как–то об этом упоминал…  Флегонт! Добавь к подаркам Пизону камею с моим изображением. (Офицеру) Давайте его сюда.  Солдаты вносят Акиву. Он привязан к палке,  как пойманный зверь. Почему он так связан? Вы что, боитесь старого еврея?

Офицер.  Цезарь, чтобы взять его нам пришлось положить целую когорту. Они сражались как бешеные. Никто не хотел сдаваться, нам пришлось их всех убить. Я служу восемнадцать лет, был с тобой в Африке, на Рейне и в Британии, но нигде не видел такого ожесточения. Они свирепее, чем германцы в лесах. Проклятый народ!

Адриан.  Ты ведь Фабий, центурион из легиона Феррата?

Офицер.  Нет, цезарь. Я – Септимий Рустик, командир манипула из легиона Фретензис. Фабия они убили раньше, а еще убили  Корнелия  и Марка, которым ты вручал венки за храбрость. Это был жуткий бой…

Адриан.  А что, он тоже дрался с мечом в руках?

Офицер.  Нет, цезарь. Этот сидел как каменный истукан посреди боя и читал какой-то свой колдовской свиток. Он не обращал внимания на битву вокруг. Его брать было страшнее всего.

Адриан.  Почему?

Офицер.  Да ведь он колдун! Потому евреи его так защищали. Он у них главный чародей. Говорят, он умеет превращать людей в камни и коряги. И еще говорят он заговоренный. Во время такого боя его даже не зацепило. Никто из солдат не хотел приближаться к нему, даже под страхом наказания. Пошли мы с центурионом Лицинием. Мы накинули на него сеть и связали, как делают со львами в Нубии. Я потом сбрызнул его морской водой. Она разрушает еврейские чары.