В зиму 1891 – 1892 г., о которой только что шла речь, начинается и любительство самого Мейерхольда. Сохранившаяся программа гласит, что 14‑го февраля 1892 г. в городе Пензе с дозволения начальства любителями драматического искусства представлено будет «Горе от ума». В этом спектакле, устроенном в частном доме, участвуют и братья Мейерхольды. Федор играет Чацкого, а Карл. — Репетилова. В этом же спектакле Карл (Всеволод) исполняет и другую обязанность. В конце программы стоит: «помощник режиссера К. Э. Мейерхольд».

О первом публичном выступлении Мейерхольда-актера (до этого он играл в одном домашнем спектакле роль аптекаря в «На маневрах») сохранилась статья в «Пензенских губернских ведомостях». Ее писал местный театрал А. А. Косминский (рецензия подписана N). Вот как рассказывает рецензент об этом любительском опыте:

«Еще до начала спектакля публики собралось так много, что зрительный зал и соседние комнаты, откуда можно было видеть сцену через двери, были переполнены зрителями, ожидавшими с большим интересом поднятия занавеса. Дело, очевидно, пошло всерьез, и в душу закрадывалось ожидание очень большого горя для артистов. Однако, опасения эти оказались напрасными. Внимание публики было приковано с первого же явления. Лиза, Фамусов, Софья, Молчалин, Чацкий провели первое действие бесподобно и живой интерес, возбужденный игрою их, не ослабел в зрителях до окончания пьесы. Благодаря удачному распределению ролей, пьеса была сыграна с прекрасным ансамблем».

Об исполнении Мейерхольдом роли Репетилова Косминский дал следующий отзыв: «Очень недурен был и Репетилов, но, к сожалению, несколько ослабил свою игру тем, что, по примеру некоторых профессиональных комиков, изобразил Репетилова пьяным, хотя нужно заметить, в малой степени. Нам кажется, что такое исполнение неверно и портит созданный Грибоедовым тип Репетилова. Конечно, могло случиться, что Репетилов приехал на бал откуда-нибудь с попойки и отчего не допустить, что Репетиловы бывают иногда или часто пьяны, но дело в том, что пьяное состояние совсем не нужно для типичности Репетилова». Других свидетельств об исполнении Мейерхольдом данной роли мы не имеем.

Через пять дней после этого события в номере 40 «Пензенских губернских ведомостей» в отделе объявлений появилось заключенное в траурную рамку извещение:

Альвина Даниловна Мейерхольд с детьми с душевным прискорбием извещают всех знакомых, что 19 февраля сего года в 2 часа ночи, после продолжительной тяжкой болезни, скончался любимый ею супруг — Эмиль Федорович Мейерхольд.

Так перекрестились на протяжении одной недели: завершение жизни коммерсанта-отца и вступление на театральный путь сына. Со смертью Эмиля Федоровича начался постепенный развал созданного им «Торгового дома», и то будущее разорение семьи Мейерхольдов, которое впоследствии окончательно и решило избрание Вс. Мейерхольдом профессии актера.

В следующую, после постановки «Горе от ума», зиму исполнилось 100‑летие со дня смерти Д. И. Фонвизина. В ознаменование памяти писателя Пензенская вторая гимназия устроила 6 декабря 1892 г. литературный вечер, составленный из исполнения в костюмах и гримах отрывков из «Недоросля». Рецензент вечера пишет: «Главные роли в комедии “Недоросль” исполнены были учениками старших классов очень недурно… но кто особенно был хорош, так это Мейерхольд в роли Кутейкина, убоявшегося семинарской премудрости и возвратившегося вспять, а теперь обучающего Митрофанушку разным наукам».

И Кутейкин и Репетилов уже отчетливо намечают одну из сторон актерского дарования Мейерхольда — его тягу к комическим ролям. Новые авторы впоследствии расширили диапазон Мейерхольда, прибавив к его основному амплуа еще амплуа «неврастеника».

Так как гимназическое начальство косо смотрело на участие учеников в любительских спектаклях, то Мейерхольду пришлось для дальнейших своих выступлений скрываться под псевдонимом «Ухтомский» взятым им от «Ухтомки» — имения отца). В качестве «Ухтомского» в гимназическую пору он сыграл еще 4 роли: Кавадерова в «Помолвке в Галерной гавани», Хухрикова в водевиле «По памятной книжке», Захара Захаровича в пьесе «В чужом пиру похмелье», и Луку в чеховском «Медведе».

От этого периода первых актерских выступлений Мейерхольда сохранилась еще одна тетрадка дневника, который он начал было снова вести в конце 1893 г. Две записи — одна от 26 ноября, другая от 1 декабря — дают возможность несколько осветить духовную жизнь Мейерхольда той поры.

Берясь после двухлетнего перерыва за перо, Мейерхольд хочет вспомнить важнейшее из пережитого за 1892 и 1893 гг., но вместо того, чтобы осуществить это поставленное себе задание, он сначала записывает «кое-что из недавнего».

Это «кое-что из недавнего» — большой политический разговор, который ему пришлось вести в знакомом доме. Речь зашла о германском императоре Вильгельме II, кто-то «ругнул» его и «затем, — пишет Мейерхольд, — заявили мне что я обижаюсь (я — германский подданный)». Эта реплика вызвала у Мейерхольда такую тираду:

Прежде всего, как же я могу обижаться на то, что ругают Вильгельма, человека столь посредственного в умственном отношении, человека, принцип которого — кулак и больше ничего. Ну положим даже, что Вильгельм не глуп. Как могу я, который родился в чисто-русском городе, вырос и воспитался среди русских, ере да людей, из уст которых не мог даже слышать о Германии и ее государственных и общественных интересах, как могу я обижаться на то, что ругают человека, совершенно чуждого мне. Что мне Вильгельм? Кто-нибудь скажет: «Да, ведь, он управляет народом, к которому вы принадлежите, он заботится о благосостоянии этого народа, он держит вашу страну». «Народ, к которому вы принадлежите, ваша страна?» Как же я ногу Германию назвать своей страной? Да, ведь, это смешно. Мне 19 лет, следовательно, 19 лет я жил среди русских, усвоил обычаи русского народа, полюбил его, воспитался на Гоголе, Пушкине, Лермонтове, Тургеневе, Толстом, Достоевском и др. и др. великих русских поэтах, писателях, молился на русском языке и вдруг называю Германию «нашей страной». Разве это не странно было бы? Кто же не рассмеялся бы, если бы я был обижен, когда Вильгельма, будь он даже умный человек и дельный император, ругают в моем присутствии. Кто бы не назвал меня сумасшедшим?!

Монолог Мейерхольда вызвал дальнейший разговор, записанный также в его дневнике. Собеседница, выслушав опровержение об обиде за Вильгельма, заявила:

— Ну, в таком случае вы должны уважать и любить Александра, за него обижаться.

Мейерхольд: Не понимаю. Почему же я «должен» любить Александра? Если он не стоит того, чтобы его любили и уважали, разве я «должен» восхвалять его, разве я обязан уважать его?

Собеседница: Да‑да, вы должны его уважать, потому что он ваш государь, в каждом человеке должно быть чувство патриотизма.

Мейерхольд: Во мне оно есть: я люблю русский народ, люблю его и жалею, я страдаю, когда он бедствует, мне больно, когда его гнетут… А Александра?! За что я его буду любить? За то, что он окружил себя какими-то дураками и им вручил управление государством. За то, что он министерский стул предлагает какому-нибудь Делянову, который должен просвещать все молодое поколение Руси и готовить из них государственных людей, и тем и оканчивает свою заботу о народном просвещении.

Увлекшись новой темой, Мейерхольд перескакивает на Делянова, пространно критикует реформу преподавания древних языков и новое постановление о женских гимназиях, при котором женские гимназии предполагаются для детей только «высших классов». Мы не будем пересказывать всех этих аргументов, свидетельствующих о живом интересе Мейерхольда к вопросам гимназического образования, приведем лишь заключительные слова возражения:

У нас в России во всем так: думают потом, когда уже увидят, что сделали глупость. Деляновых, Волконских у нас не мало А кого винить? Может быть я ошибаюсь, но вина лежит только на государе.

Собеседница: Да ведь разве он может за всем уследить?

Мейерхольд: Не может? Он должен за всем следить, что касается его народа. А раз этого нет, так за что же его я должен любить? За что — уважение к лицу, которое мне не только не полезно, но даже вредно. Нет, нет, не уважаю, не хочу слепо следовать его указам. Да к тому же я люблю свободу, я хочу ее.