Бабушка приходит с мороза. Ее, всегда такие тёплые руки окоченели, покраснели от холода. Я тру её онемевшие пальцы, дышу на них, согреваю их своим дыханием…

Милая бабушка, как мне не хватает твоих рук, как бы мне хотелось прижаться к ним щекой, отогреть, как когда-то в детстве, своим дыханием! Милая моя бабушка… Где ты, слышишь ли ты меня? Хотя бы во сне тебя увидеть…

Что в раннем детстве было счастьем?…

Наша комната на Философской с её удивительным запахом тепла и чистоты. Воскресные утра, когда мама не спешила ни на работу, ни в институт, и я, проснувшись, перелезала через спинки наших кроватей, стоявших впритык друг к другу, в мамину постель, и мы лежали, обнявшись и болтая о всякой всячине, пока бабушка не звала нас к завтраку…

Звяканье рукомойников, гудение примусов, стрекот бабушкиной машинки. Музыка моего детства…

Утро поздней осени, когда бабушка вносила в кухню ведро с чёрным, мерцающим углем – и вскоре дом наполнялся живым, пахучим теплом… А вечером можно было, подставив к печке скамеечку, сидеть и смотреть на огненные звёзды…

Вкус и запах новогоднего праздника… бабушкиных пирогов… Сверкание стеклянных елочных бус. Застывшие, угловато-грациозные позы пластилиновых балерин, которых я лепила зимами на Философской, и ставила их на холодный подоконник к окну…

Искристое сверкание снега под фонарями, когда меня везли на санках из детсада домой по тёмной улице. Ласковое тепло маленькой муфточки, которую мне сшила бабушка…

Запах горячей картошки в мундирах. Я наклоняюсь над чугунком, бабушка накрывает меня большим платком, и я оказываюсь в темноте наедине с горячим картофельным духом… я дышу им… он полезен моему больному горлу…

Морозный запах керосинной лавочки. Запах внесённого с мороза белья. Будоражащий запах цирка… И теперь, столько лет спустя, они воскрешают ощущения давнего счастья.

Запах и вкус летнего утра. Мы с бабушкой завтракаем на веранде, приставив две маленькие скамейки к табуретке, которая служит нам столом. Тихий, пустынный двор озарен солнцем, а на веранде тень и прохлада. Ярко-красные ломтики помидора перемешаны с словно бы посеребренными легкой изморосью ломтиками огурца. В миску льется золотистая струя пахучего масла… Хрустящий, весёлый вкус утра жизни.

Высокие, тёмные и густые деревья парка Чкалова. Сладкий запах петуний и левкоев. Мамино голубое крепдешиновое платье. Старенькая карусель с облезлыми, но такими родными лошадками, на которых никогда не наскучит кружиться… Мамино грустное и весёлое лицо, грустное и весёлое одновременно. Задорный свист детского паровозика, бегающего по зарослям старого парка… Танцевальная площадка, звуки духового оркестра, сумерки и духота летнего вечера, и сладкая, сладкая тоска, сжимающая сердце… Мама держит меня за руку, мы стоим в темноте и смотрим на мелькающие, озаренные светом фонарей пары…

Что ещё?… Я еду по тротуару на красном, пахнущем магазином, трехколесном велосипеде. Мне года три. Обгоняя меня, идут прохожие. Рядом, по мостовой, мчатся машины, гремят по рельсам трамваи, но я не спешу, мне спешить некуда. Я старательно, со вкусом нажимаю на новенькие педали, и мой велосипедик неторопливо катит свои сверкающие блестящими спицами колеса… Я горда и счастлива, я посматриваю свысока на этих больших, бегущих мимо людей. Кто-то задерживает шаг, оглядывается, я ловлю на себе приветливую улыбку и сдержанно улыбаюсь в ответ. Я чувствую себя королевой улицы, её главным действующим лицом, хотя улица об этом и не подозревает…

Алая, сахарная сердцевина огромного арбуза, которой меня угостили в гостях. Она искрилась, источая нежный, прохладный аромат… Хотелось вдыхать и вдыхать, наслаждаясь этим запахом – как самой жизнью…

Оранжевый крупный горошек на белых чашках… В чашке золотистый чай и моё смеющееся отражение… Завтрак в детском саду. В комнате легкий зеленоватый сумрак – от густой, тёмной зелени за окном. Низкий столик, покрытый светлой клеенкой. Нас четверо за столом, две девочки и два мальчика. Мы катаем по столу ярко-жёлтые крутые яичные желтки. Оранжевый горошек на белых чашках, густая тёмная зелень за окном, весёлые жёлтые колобки… Чистый, ничем не замутненный вкус счастья. Беспричинного, и потому, наверное, полного и ясного.

Красная кирпичная ограда. Увитая плющом, залитая солнцем. Темные глубокие тени на летней земле. Мама и бабушка – по ту сторону ограды, я – по эту. Мамина рука, протягивающая сквозь холодные чугунные прутья ограды кулечек с клубникой. Красные, светящиеся на солнце ягоды… Дразнящий запах клубники. Холод чугунной решетки. Тепло красного кирпича. Мама и бабушка по ту сторону ограды. Они сейчас уйдут, но ощущение счастья останется. Кажется, бабушка плачет. Почему она плачет? Или это солнце наслезило ей глаза? Бабушка уходит в тень… Я перекладываю клубнику в кармашек, который висит у меня на груди на ленточке. Мне нужно идти. Я взмахиваю на прощанье рукой. И бегу, придерживая рукой кармашек, полный клубники. Оглядываюсь ещё раз. Темная зелень плюща на кирпично-красном. Густые тени. Слепящее солнце. Маминого лица мне не видно, и я не вижу, что оно залито слезами. Мамина рука машет мне сквозь чугунные прутья… Я бегу по горячей, залитой солнцем земле, мне четыре года, я не знаю, что этот уютный особняк в глубине парка, где мне так весело живется, называется детским туберкулезным санаторием, и я не понимаю, почему плачут мама и бабушка, когда такое чудесное лето, и жить так прекрасно…

Запахи детства…

Летним вечером хозяйки дома выносят во двор примусы и керогазы. Начинается великое таинство – варка варенья! На примусы и керогазы водружаются тазы, наполненные вишней…

Шумят очаги, вздымается над тазами розовая ароматная пена… Кипение – розовое вишневое цветенье набухающих, лопающихся, жарко взрывающихся, брызжущих, изливающихся тёмным соком ягод… Темно-алая кипящая лава… Огромный живой цветок пены над тазом. Вьются в нетерпеливом желании осы, осиным роем кружится детвора, в ожидании желанной – самой сладкой на свете! – ложки пенки…

Запах кипящего вишневого варенья – запах лета, самой спелой его сердцевины… Только бы дышать им, вдыхать полной грудью, пропитываясь сладкой надеждой, уверенностью, что так будет всегда: лето, всё ещё живы, все молоды, никогда не умолкнут очаги в вечернем дворике, никогда не умолкнет шум орехового дерева у дома, никогда не погаснут улыбки на лицах, и никто и никогда не узнает в жизни огорчения большего, чем укус осы, вступившей в схватку за свою долю сладкой пенки…

…Живет в далёком южном городе, на старой Философской улице маленькая девочка, к ней я возвращаюсь всякий раз, когда не могу найти ответа на вопросы, которые мучат меня. Для неё этих вопросов ещё не существует. Но только она одна может мне помочь… Ты спросишь меня, как? Конечно, не советом, она ещё не так мудра. Она отвечает мне своим существованием, своей жизнью. Вспомнив о ней, я вспоминаю о главном, вспоминаю вкус истинной радости и истинной печали – и многое в моей нынешней жизни обретает свою настоящую цену и свои настоящие имена…

Глава 6

Весенний вечер под ясной звездой

Конечно, я что-то чувствовала ещё зимой. Костры, огоньки… А может, ещё раньше: музыка, стихи…

Конечно, это случилось не вдруг. А постепенно, исподволь. Всё к этому шло. Теперь я вижу: всё шло к этому, всё работало на это, готовило почву: и музыка, и стихи, и костры, и огоньки… И тишина, и одиночество. Благословенное одиночество, которое учило тебя сосредоточенности, учило вслушиваться в себя, в свой внутренний мир. Все эти звуки, знаки, намеки, мелодии… Они разбереживали, увлажняли, удобряли твою душу, засевали её чудесными семенами…