Стекла в оконных рамах жалобно звенят и угрожающе гудят, будучи непрерывно испытываемы на прочность половником, который в руках малыша превращается в грозное орудие разрушения. А стоит малышу остаться на кухне одному хоть на минуту, как тут же хлопает дверца холодильника, и я всякий раз застаю одну и ту же картину: малыш с улыбкой сладострастья давит яйца…

А об оборванных малышом обоях, когда заходят соседи, я нарочито бодро говорю: «Мы готовимся к ремонту».

«Ку-ку, малыш!» – окликаю я тебя устало и растеряно. – «Возвращайся ко мне. Давай жить дружно».

А во всём остальном малыш прекрасный ребёнок. В перерывах между галактическими взрывами он тихий и нежный. Общителен невероятно! Заговаривает со взрослыми, детьми, кошками, собаками, самолетами в небе, птицами – всем и всему бесконечно радуется. Кричит: «Ку-ку! Ку-ку!» – это у него такое приветствие вместо «здравствуй».

Останавливаемся у газетного киоска, малыш заглядывает в окошко и приветствует киоскершу: «Ку-ку!» Однажды, гуляя рано утром, встретили одинокую черепаху в песочнице, видимо, забытую кем-то из ребят. Надо было видеть, как малыш пытался наладить с ней контакт! Сначала долго молча изучал. Потом приблизился осторожно и – вопросительно: «Ку-ку?»

В ответ – молчание. Более требовательно: «Ку-ку!» Молчание.

И уже настойчиво, удивлённо, возмущённо: «Ку-ку! ку-ку! ку-ку!»

Был страшно удивлён её безответностью. Ведь обычно ему все отвечали, даже птицы, даже собаки, по-своему, но отвечали.

Подобная сценка произошла и с картофелиной. Лежала большая бугристая картофелина в углу кухни, не картофелина – а существо некое со своей физиономией, не валялась в углу – а жила, и малыш её всячески обхаживал: «Ку-ку!» да «ку-ку!» И удивлялся, что нет ответа…

Любит воду. Во всех её видах и проявлениях: дождь, пенистая струя из водостока, ручеек в лесу – всё вызывает в малыше восторг. Стихия воды, в любом, самом скромном обличье, манит его, влечет, даже если это всего-навсего тоненькая струйка из крана…

Готов плескаться весь день. Выношу большой таз с водой на лоджию, на солнышко, и малыш пускает рыбок и уток, поливает себя из лейки, а заодно и цветы в ящиках…

Ходим на бухту. Бесстрашно бежит к воде – и хохочет, как от щекотки, когда волна, пенясь, накатывает на ножки…

Но всё же самое незабываемое купание этого лета было купание не в бухте, а в луже. После июльского дождя. Вышли на прогулку. Малыш весь в белом: белая, с жёлтым утенком, майка, белые шорты, белая кепка на каштановых кудрях.

А её величество лужа лежала посреди дороги, необъятная, как море, и ярко сверкала на солнце… Малыш отпустил мою руку и понесся так стремительно, что я даже ахнуть не успела, как он уже лежал посреди мокрого сверкания, отчаянно барахтаясь, подымая тучи брызг и визжа на весь двор… Белая кепка соскочила с каштановых кудрей и поплыла по луже корабликом…

Я бросилась к незадачливому мореходу на помощь. Вырвав его из объятий стихии, подхватила на руки. По испуганному, искривленному плачем лицу, минуту назад румяному и весёлому, текли грязные капли, смешанные с горючими слезами…

Через полчаса мы вновь вышли во двор. Ты опять был чистеньким и весёлым, но на этот раз – настороженным. Лужа, величаво раскинувшись на дороге, невозмутимо сверкала на солнце. Мы пошли в обход, малыш цепко держался за мою руку.

Познакомились в сквере с маленьким Алёшей, ему тоже полтора года.

Мы с Алёшиной мамой сидели на скамье, а наши сыновья старательно, но безуспешно лепили из сухого песка куличи. Впрочем, сизифов труд ничуть не огорчал вас, а наоборот – завораживал! Ты с восторгом смотрел, как рассыпаются, утрачивая свои очертания, песочные рыбки и домики, как растекаются они бесшумными струйками по бортику песочницы… Ты смотрел на эти, непостижимые для тебя, превращения песка, а я смотрела на тебя… Почему меня так притягивают твои простодушные игры? Какой затаенный смысл пытаюсь я уловить в них, какой читаю ответ?… Моё стремление быть каждую минуту с тобой – быть тобой – не тоска ли это по утраченному раю?…

Играю с тобой – и сама превращаюсь в ребёнка: с упоением строю дома из песка, собираю камушки… Порой мне кажется, что старость я пережила в детстве. Слишком рано я задумалась о смерти, слишком рано задумалась о том, почему слабый и беззащитный всегда бывает бит и унижен… Не могу вспомнить, чтобы я безмятежно радовалась жизни. Так – мгновения, искорки… Теперь – с тобой – я переживаю детство.

Простодушная радость детства, я обретаю тебя, как утраченный рай… Будьте, как дети…

Алёшина мама тем временем жаловалась мне:

– Не могу передать, как я устаю от него за день. Вы только представьте: целый день я с ним одна! Ведь это же с ума можно сойти. Только вечером, когда муж и родители с работы приходят, могу отключиться от него. Сходить в кино, или просто погулять. Жду вечера, как спасения…

Она искала у меня сочувствия. Она мечтала о том времени, когда отдаст своего Алёшу в детсад. А я смотрела на тебя, поглощенного своей загадочной, магической игрой, и с болью чувствовала, как утекают, утекают безвозвратно, словно песчинки, неповторимые, золотые минуты твоего детства…

Малыш, что унесешь ты с собой из своего раннего детства?…

Вспомнишь ли ты когда-нибудь этот жасминовый куст, осыпанный белыми звёздами цветов? Или благоухающую вселенную цветущего шиповника, жарко гудящую шмелиными голосами?… А наши лиственницы? В дни твоего детства они были ростом с тебя. Зато травы были выше тебя…

Каждая прогулка по нашему скверу была для тебя настоящим путешествием! Сначала мы отправлялись к лиственницам. Три зелёные пушистые сестры, их макушки едва выглядывали из травы. В каждый наш визит ты мерялся с ними ростом. В то лето – наше второе – им так и не удалось обогнать тебя…

Мы путешествовали дальше. К нашему шиповнику, царственно раскинувшемуся в центре сквера. Шиповник зацветал в первые дни лета и цвел до глубокой осени, до первого снега…

А наш жасмин! Вспомнишь ли ты, как он полыхал в дальнем уголке сквера белым костром? Ах, как он сиял, особенно в сумерках!…

А нашу липу вспомнишь? Ты так любил сидеть в ложбинке между ветвей, сосредоточенно наблюдая полную загадок жизнь муравьев, снующих по морщинистой коре… Может быть, именно в эти минуты сосредоточенного безмолвного созерцания в тебе зарождался будущий энтомолог?…

А наша заячья капустка! В дни позднего лета и ранней осени над её малиновыми соцветиями трепетала в жарком танце толпа пестрых бабочек… Ты опускался на корточки и замирал в немом восторге, а бабочки, принимая тебя за цветок, садились тебе на плечи, на тёмно-каштановые волосы, почти касались розовых, как два лепестка, щек…

А когда наш клен укрывал дорожку мягкой тенью, ты долго и самозабвенно играл на дорожке камушками…

Вспомнишь ли ты когда-нибудь, став взрослым, эту маленькую цветущую планету твоего детства? Вспомнишь ли себя, сидящего среди заячьей капустки с жёлтой капустницей на загорелом плече? Мальчика, в раздумье перебирающего камушки на нагретой солнцем дорожке…

Вспомнишь ли ты, как неожиданно научился читать? Тебе не было и двух лет…

Одно из моих самых любимых воспоминаний: ты сидишь у меня на коленях.

Я печатаю на машинке.

– Яботаем, – важно говоришь ты.

Ты внимательно следишь за моими пальцами, ударяющими по круглым клавишам. Все клавиши одинаковые, но очень скоро ты начинаешь различать на них неодинаковый рисунок.