А теперь вот мы сами закрыты в пещере, и никто не слышит нас. Помню, когда умирала бабушка, она велела поднять ее. Положили ей под спину подушки, и она немного приподнялась, словно сидела. «Ты зачем так?» — спросил я тогда. «А вот смерть придет, увидит, что я сижу, да, может, обратно и уйдет, подумает: есть еще у бабушки силенки». А нас никто и не поднимет даже. Мама будет искать нас в лесу и на речке, подумает, что мы утонули… и дедушку Абдурахмана они убили. Он‑то знал, где эта пещера и нашел бы нас. «Дедушка, дедушка…» — чуть не плача, думал я.

— Что нам делать? — всхлипывая, говорила Хажа. — Ну придумай что‑нибудь.

А что тут придумаешь. Кричи — не кричи, все равно никого рядом нет.

— Слышишь, что‑то шумит, — говорит Хажа.

— Это река. Кто сюда ночью пойдет. Тут и днем‑то никого не бывает. — Я думал, как бы мне немного успокоить Хажу.

— Помнишь, — говорю я, — как в сказке «Али–баба и сорок разбойников» есть какие‑то слова? Скажешь их — и двери в скале откроются.

— Помню. «Сим–сим, открой ворота», — всхлипнув, сказала Хажа. Она перестала плакать и немного успокоилась. А я мучительно вспоминал какую‑нибудь сказку, чтобы рассказать Хаше, но как назло в голову ничего не приходило.

— Слышишь? Кто‑то идет, — опять сказала Хажа.

— Это деревья от ветра скрипят. Видно, дождь будет.

Вдруг за стеной отчетливо послышался чей‑то стон и хрип. Я прильнул к щели. Теперь ясно слышалось глухое урчанье какого‑то большого зверя.

— Хажа! Там зверь огромный! — обернувшись, крикнул я.

— Какой?

Зверь заревел громко, протяжно.

— Медведь! — Хажа схватила меня за руку, и мы притаились у стенки пещеры. И вдруг огромная каменная глыба, закрывавшая нам выход, откатилась, и медведь, с диким ревом ринулся в пещеру и упал около нас. Еще не совсем понимая, что произошло, мы бросились бежать. У входа чуть не поскользнулись на луже крови. Наверно, медведь был ранен и пришел умирать в пещеру. Этим и спас нас. Но об этом мы подумали позже, а тогда, держась за руки, мы мчались без оглядки к стоянке чабанов. Не чувствуя боли от ударов о камни, забыв об осторожности, мы неслись по тропинкам, по которым и днем нелегко пробираться. Маленький тусклый серп месяца не мог осветить дорогу, да и он то и дело скрывался за тучами.

Громкий лай собак у стоянки чабанов заставил нас наконец остановиться. Одна из собак, очень похожая на моего Галбаца, прямо так и подлетела к нам.

— Алмас, ко мне! — услышали мы голос Маседо. — Кто там? — крикнула она в темноту.

— Это мы! — ответил я.

Только теперь Маседо разглядела нас.

— Откуда вы? Что случилось?

— Убежали шпионы… В пещере закрыли нас, — торопливо начала Хажа.

— Какие шпионы? Где!

Я все рассказал.

Маседо заторопилась. Приведя нас в хижину чабанов, она сняла со стены кинжал, накинула бурку. Винтовка была у нее в руках. Быстро вышла п привела коня. На шум подошел удаман Али.

— Что это вы в такой час? Может, с дедушкой что случилось? — встревожился он.

— В ауле враги, Али. Тот хромой солдат — совсем не солдат, — Масе–до быстро седлала коня. — А Чупан — с ним заодно. Не сумасшедший он вовсе. Я догоню их, — она вскочила в седло.

— Маседо! Остановись! Я сам! — кричал удаман Али, но стук копыт все удалялся, и скоро Маседо скрылась из вида.

— Ну и девушка! Джигит! Ну‑ка, молодцы, возьмите мою ярыгу, айда к отаре, помогите старикам, в такую ночь волки не дремлют. И надо же было и этому Хаджи–Мухамеду уйти с гор.

— А вы куда, дядя Али? — спросила Хажа.

— Пойду сообщить в район. Абдурахман‑то где?

— Они его в пропасть сбросили. В Адскую долину, — едва сдерживая слезы, сказал я.

— Ах, негодяи, и на старика руку подняли. Ну, ничего, они от нее не уйдут.

Мы до утра стояли у отары, помогая старым чабанам, Гусейну и Кади. Уставшая Хажа успула в бурке деда Гусейна. Она вскрикивала и вздрагивала во сне. А я все бегал вокруг отары, а в мыслях гонялся вместе с Маседо за шпионами. То настигал их возле перевала и стрелял в них, то они стреляли в меня.

Едва дождавшись рассвета, я разбудил Хажу, и мы заторопились в сторожку, к бабушке. «Вдруг шпионы и ее убили?» — беспокойно думал я, но Хаже ничего не сказал.

Подойдя к нашей сторожке, мы с удивлением остановились. Возле нее стояло несколько оседланных коней, а за столом, окружив бабушку, сидели вооруженные люди в гражданской одежде. Бабушка плакала, сокрушенно качая головой: «Вай, вай, беда‑то какая…» Увидев нас, она привстала.

— Ненаглядные вы мои. Хоть вы‑то живы… — и снова расплакалась.

— Дядя, надо скорей шпионов ловить. Они там, за перевалом, — взволнованно заговорила Хажа.

— Их поймали, дочка. Ночью поймали, — успокоил ее высокий седой военный.

— А Маседо где? — спросил я. Только тут я с тревогой заметил ее хромого коня, привязанного к старому дубу. Со рта у него медленно стекала белая пена.

— Маседо в больнице. Молодец она и вы молодцы, — сказал седой военный.

— Вай! Невестушка моя! — плакала бабушка Салтанат. — Беда‑то какая!

— Расскажите, как их поймали? — попросила Хажа у седого военного.

И он рассказал нам о том, что произошло ночью.

Зная, что враги постараются перевалить до рассвета за горы, Маседо поскакала наперерез им к горному перевалу через ущелье. Дорога шла краем пропасти. Маседо не ошиблась. Непрошеные гости, усталые, с тяжелой ношей, на рассвете поднялись к перевалу. При тусклом свете Ма–седо хорошо разглядела их: впереди шел Чупан, а сзади хромой «солдат». Они тоже заметили верхового, остановились.

— Ни с места, стрелять буду! — крикнула Маседо. Только тут они узнали ее.

— А, это ты, Маседо? Не ждали тебя здесь в такой час, — сказал как можно спокойнее хромой.

— Это она меня поджидает! Ха–ха–ха! Бери свои вещи, я тебе не грузчик, — он бросил мешок хромому. — Вот моя хозяйка! Ха–ха–ха, — смеялся Чупан, приближаясь к Маседо. — Я за водой пойду. Хинкал будем варить, ха–ха–ха.

— Назад, мерзавец! Назад, говорю! — крикнула Маседо, направляя на него дуло винтовки. — Давно было пора раскусить тебя! Ну, ничего, я тебя не выпущу.

— Ты, Маседо, добрая, красивая. Вспомни, как я воду тебе таскал, — он подходил все ближе. Еще шаг — и он бросится на нее. Маседо выстрелила. Чупан, вскрикнув, упал. И в этот момент Назир бросил нож. Удар пришелся Маседо в грудь, под сердце. Она выронила винтовку и, выдернув нож, толкнула ногой коня. Опешивший было конь рванул и стрелой помчался по перевалу. Над плечом Маседо пролетела пуля. Стрелял хромой лишь раз, видно боялся выстрелом обнаружить себя. Очевидно, был уверен, что и та рана для Маседо смертельна. А она, зажимая одной рукой рану, другой держась за уздечку, — все погоняла коня. Торопилась, боясь, что враг уйдет. Конь принес ее в аул Килдиб. Маседо толкнула калитку первого же дома. Из дома выскочила женщина — вдова солдата. Теряя сознание, Маседо успела сообщить ей, что перевал переходит враг. Та велела дочери помочь девушке, а сама побежала к председателю сельского Совета. Тот быстро собрал старых партизан, и они направились к перевалу. Но их уже опередил оперативный отряд района. Али уже успел все сообщить. Назира окружили и поймали…

А Маседо лежала в сельской больнице. Сердце не было задето, но она потеряла много крови. Так сказал дежуривший около нее врач.

— Состояние у нее пока тяжелое, — сказал седой военный.

— Отвезите меня скорей к ней, — волновался я. — Пусть у меня кровь для нее возьмут.

— Там и без твоей крови обойдутся, — сказал военный. — Сейчас тебя отвезут к Маседо. А теперь вспомни‑ка, что эти двое, — он имел в виду Назира и Чупана, — говорили о дедушке Абдурахмане?

Я рассказывал, а бабушка плакала.

— Бедный мой, и похоронить‑то тебя не смогу, косточек твоих не соберу… Бай, беда‑то какая…

Плакала и Хажа. Не будь здесь посторонних, и я бы, наверно, не сдержался, но сейчас я крепился изо всех сил. Наш дедушка Абдурахман и теперь бы десятерых таких, как Чупан и Назир, уложил, если б они его не перехитрили… Я все пытался представить, как дедушка лежит мертвый, и никак не мог.