Что-то маловато сведений почерпнул Радзинский у Луиса Фишера! Неужели опять решил скрыть от читателей важнейшую информацию?
На следствии Малиновский признал, что выдал Свердлова. Относительно Сталина Малиновский показал:
«Другой случай с Кобой (Сталиным). Тут я его не выдал, но Белецкий (директор департамента полиции. — Л. Ж.) мне сказал, чтоб я был как можно дальше от Кобы, так как он будет на днях арестован, а он как назло, точно желал меня испытать, терзать и так уж гниющую рану, пришел к нам, а от нас в Калашниковскую биржу, где и был арестован».
Можно ли предположить, что Радзинскому не были известны эти показания Малиновского, снимающие все подозрения со Сталина?
Вряд ли…
Радзинский:
«…Думая над историей Малиновского».
Эх, зря Радзинский написал эту фразу. Она ведь, по сути, является чистосердечным признанием в слабом умственном развитии. Не будь этой фразы, архивник мог заявить, что настрочил свою книжку, не особенно утруждая себя раздумьями, анализом событий фактов. Но он, оказывается, «думал»! И вот перед читателями результат многотрудной «умственной» работы драматургического историка:
Радзинский:
«Но вряд ли история Малиновского была единичным явлением. Возможно, была целая практика двойных агентов. И коварный восточный человек, как никто, подходил для этой роли».
Сталина еврей Радзинский называет «коварным восточным человеком», не утруждая себя, как обычно, доказательствами, иллюстрациями, примерами «коварных» поступков Кобы. Ну рассказал бы хоть что-нибудь о том, как Сталин где-то когда-то совершил свое «коварство»! А ведь Радзинский описывает жизнь своего героя, начиная, можно сказать, с пеленок. И ни одного недостойного поступка Кобы!
Радзинский:
«Вероятно, чтобы вести успешнее „бомбовые дела“, Кобе и было предписано Вождем вступить в контакт с полицией. Тогда все становится понятней: и почему он так легко бежит, и почему так мало заботится о своей безопасности…».
Как интересно! Ленин, не будучи знакомым с Кобой, «предписывает» ему:
«Вы, товарищ Коба должны обязательно „вступить в контакт“ с полицией. Это архиважно для дела революции! Я с охранкой уже договорился. Вас будут ждать! И никому ни слова! Строгая тайна конспирации! Об этом будут знать только трое: я, Вы и охранка. Сразу после „вступления в контакт“ приступайте к „бомбовым делам“. Товарищи из „Бунда“ советуют начать с архивариуса Радзинского, который, по их мнению, позорит еврейскую нацию. Крепко жму руку! Кайзер высоко оценивает Вашу деятельность. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Ваш Ильич».
Радзинский:
«Но, как и в случае с Малиновским, полиция, видимо, начала догадываться о двойной игре Кобы.
Потеряв покровительство полиции, он был вынужден стать очень осторожным. Ему пришлось перестать заниматься „эксами“ и сосредоточиться на работе с думской фракцией…».
Конечно, Коба очень переживал. Ему так нравилось заниматься «эксами», на радость полиции. И, главное, не надо было соблюдать «осторожность»! Согласовал объект и время проведения «экса» с охранкой — и вперед! Веселое было время.
Радзинский:
«Но после окончания выборов он перестал быть так уж ценен для партии. И возможно, Малиновскому позволили его выдать».
Да, именно так все и было! Неясно вот только — кто «позволил» Малиновскому «выдать» Кобу? Охранка или Ленин? И кому именно «выдать»? Охранке или партии большевиков?
Не надо, читатель, искать в словах Радзинского логику и хоть небольшой здравый смысл. Архивариус нас честно предупредил — прежде чем написать эту ахинею, он… «думал»!
В общем, классную версию сочинил Радзинский. Проявил, так сказать, большой драматургический как бы талант! Спел вместо ружья и даже станцевал… И, что очень важно, не постеснялся вступить в противоречие с самим Троцким. Тот на что уж подлец, но обвинить Сталина в предательстве и работе на охранку не решился!..
Сколько же всего времени провел Сталин в неволе?
Из 15 лет, прошедших со дня первого ареста, 8 лет и 10 месяцев, т. е. большую часть. На свободе между арестами ему удавалось быть всего несколько месяцев.
9 месяцев — с 24 июня 1909 г. по 23 марта 1910 г.,
2 месяца — с 29 февраля по 22 апреля 1912 г.,
6 месяцев — с 1 сентября 1912 г. по 23 февраля 1913 г.,
2,5 месяца — с 27 июня по 9 сентября 1911 г. в Вологде под надзором полиции.
Странного «агента» имела охранка в лице Сталина. Вместо того чтобы вести разведывательную работу в революционном движении и информировать полицию, «агент» Коба большую часть времени проводит в тюрьмах и ссылках.
После Февральской революции для выявления и разоблачения провокаторов и агентов полиции были созданы специальные органы:
Чрезвычайная следственная комиссия,
Комиссия по заведыванию архивом заграничной агентуры в Париже,
Комиссия по обеспечению нового строя,
Комиссия по разбору дел бывшего департамента полиции.
Были заслушаны показания руководителей и высших чиновников полицейского департамента Макарова, Белецкого, Виссарионова, Герасимова, Спиридовича, Заварзина и др. Ни один не упомянул Кобу-Сталина.
В течение трех лет архивы охранки в Закавказье находились в полном распоряжении грузинских меньшевиков, непримиримых политических противников Сталина.
И ни одного подтверждения «версии» Радзинского о работе Сталина на охранку не обнаружено!
Многие руководители и чиновники полицейского департамента после революции оказались за границей. И ни один не опубликовал что-либо, компрометирующее Сталина.
Наверное, это потому, что у них не было архивно-драматургического дарования Радзинского. Да и искали, видимо, без вдохновения!
А без вдохновения, настоянного на зоологической ненависти к объекту поиска, разве что-нибудь эдакое найдешь?
Радзинский:
«Он мог подвести итоги. Ему 37 лет — жизнь уже повернулась к смерти. И кто он? Член Центрального Комитета партии говорунов, большинство которых сидит по тюрьмам, а остальные ругаются между собой по заграницам. Жизнь не удалась!»
Радзинский уверен, что «жизнь удалась», если есть возможность сытно поесть, натянуть на себя белый лапсердак и изображать из себя драматурга.
Радзинский:
«Между тем началась мобилизация в армию среди ссыльных. Свердлову службу в армии не доверили, а Кобу решили призвать.
И опять везли полузамерзшего грузина по тундре, по скованной льдом реке. Лишь через шесть недель, в конце 1916 года, измученного, привезли его в Красноярск на медицинскую комиссию».
Радзинский сдуру сам же и описал, насколько труден и опасен был путь из Курейки в Красноярск. А ведь только что, в предыдущей главе, архивариус все возмущался, отчего это Коба не пытался бежать из последней ссылки. Вот Радзинский, будь он на месте Кобы, — непременно бы убежал. И, глядя на этого карлика со змеиными глазками, убеждаешься — да, этот бы точно убежал.
Радзинский:
«Но повезло: усохшая левая рука освободила от военной службы будущего Верховного Главнокомандующего».
«Повезло», — ухмыляется Радзинский. Интересно, а сам архивариус служил в армии или у него тоже что-то «усохло»?
Радзинский:
«В Ачинске Коба частенько навещает Каменева. Лев Борисович ораторствовал, учил мрачного грузина, а Коба слушал, молчал, попыхивая трубкой. Учился».
9 ноября 1915 года Коба пишет ответное письмо Ленину и Крупской: «Дорогие друзья! А как вам нравится выходка Бельтова о „лягушках“? Не правда ли, старая, выжившая из ума баба, болтающая вздор о вещах, совершенно для нее непостижимых! Видал я летом Градова (Каменева. — Л. Ж.) с компанией. Все они немного похожи на мокрых куриц. Ну и орлы!».