Я тогда совершенно не поняла, что он хотел этим сказать и почему смеялся. Я даже не могла определить, похоже это на счастье или нет. Пришла домой, завернулась в то самое одеяло, села на подоконник. Смотрела, как просыпается Москва. Думала о старости и о морщинках, что они не так страшны, как кажется, и что Митька, наверное, единственный ради кого я могла бы стерпеть какую-нибудь женскую работу. Или сделать ее с радостью. Почистить свеклу, например.
(В кого ты меня превратил, Митя, самой противно.)
И тому подобную ерунду.
(И это было до безобразия похоже на счастье.)
А потом я заснула и увидела его огромную голову, лохматую, как будто ее год не стригли. Он приложил ухо к моему животу и слушал. Было немного щекотно.
Вот и весь сон.
Бедная Ася, говорит мама. Бедная. Я ничего не знала. Мы с отцом были уверены…
Я тоже, говорю. Еще не так давно была уверена, и вдруг… Расскажи кому — засмеют. Лучше просто помолчать. Тем более что я вроде бы научилась — молчать о главном.
И что теперь? — спрашивает мама. Что ты собираешься делать?
Дайте мне ручку и тетрадку, пожалуйста.
Я все-таки попробую.
Вместо послесловия
ну вот, сейчас начнется
налетят и заклюют, и поделом
Гарик изничтожит меня знанием английской грамматики
всех этих since, until и while в придаточных предложениях
предпрошедшего времени
и добавит — напрасно ты забила на общезначимое
ведь девяностые годы интересны
не только твоей личной жизнью, indeed?
я уж не говорю о том, что у тебя получилась сказочка
о спящей царевне и семи богатырях
нескромно, Зверева, нескромно
можно подумать, ты у нас маленькое пушистое чудо
котенок или щенок
который выглядывает из сумки пассажира метро
и весь вагон ему умиляется
ах, какие перышки, какой носок
и, верно, ангельский быть должен голосок
хотя ты нам так ни разу и не спела
ладно, перехожу к положительным формулировкам
несмотря на то, что ты отнеслась к реальности весьма вольно
(услала меня в Канаду, наделила Баева красноречием
дважды женатого Петьку выставила лопухом и т. д.)
я бы твою версию поддержал
потому что та самая пыльца времени
каким-то образом все же осела между строк
а реальность — я правильно выражаюсь? —
пускай идет лесом
однако держу пари, ты даже не догадываешься
что в твоем опусе самое главное
думаешь, это мы? наши поступки, диалоги, письма?
как бы не так!
главное — это ГЗ в тумане и дымка над Ломоносовым
символы отрыва, вернейший опознавательный знак
а вовсе не музыка, и уж тем более не пиво «Хамовники»
про свободу я тут не буду распространяться
так как не всем это приятно
однако на досуге поразмысли
почему твоя свобода непременно связана с бегством?
изречет Гарик и, довольный, откинется на спинку стула
magister dixit, nunc plaudite
Баев, по обыкновению, будет гаерничать:
ну и что? натрепала языком, а где результат?
где, так сказать, мораль сей басни?
я ни фига не понял, переведи с кошачьего на человеческий
и эти, как их, акценты почетче
один, мол, интеллигент в двадцать пятом поколении
а другой бандит недорезанный
вот тогда и поглядим
Петя скажет: я отсидел с тобой
столько человеко-часов в кино
что выставлять меня киноненавистником
по меньшей мере несправедливо
а если хочешь, чтобы я был лаконичным, как спартанец
вот тебе мой вердикт: зацепило
остальное Гарик объяснит и по полочкам разложит, я пас
периодически в комнату вламываются остальные
а че это вы тут делаете?
но, решив, что у нас разборки
испаряются, стрельнув у Баева сигаретку «Dunhill»
он своим привычкам не изменяет
шапочку так и не надел
хотя просили, и не раз
Митя улыбается и молчит
иногда бросает на меня короткий взгляд
и я слышу звук «бамц»
как будто скрестились два клинка
остальные не слышат
Баев, насупившись, сидит в углу
поигрывая брелком от ключей
у него теперь есть дом, есть ключ, на кой мы ему сдались?
так, морока одна, позвали — я пришел
скоро там у вас финальные титры?
Петя тоже намеревается сбежать под шумок
ему очень надо, он обязательный, он занятой
если бы не это, посидел бы еще
в комнате тринадцать тридцать один
двадцать один ноль четыре
четырнадцать ноль шесть
дым стоит столбом
пепельницу три раза вытряхивали, давно здесь сидим
Гарик мусолит проблему выбора между истиной и опытом
уже разложил по Декарту, переходит к Витгенштейну
Баев сейчас пошлет всех на три буковки
Петя ловит тачку, он безбожно опоздал
а тут еще пробки, чтоб их
у Митьки совершенно счастливые глаза
я успеваю это заметить в промежутке
между тирадами Гарика
которого слушаю, между прочим
очень внимательно
если честно, Гарик, у меня вообще не было выбора
когда я решила рассказать о нас, как я это помню
все происходило единственным образом — и никак иначе
но я уверена, что это не передается
(разве что взять и поставить Дженис?)
не бывает одесского воздуха, закупоренного в банке
и ничего нельзя зафиксировать, тем более воспроизвести
(даже Дженис на пленке поет каждый раз заново)
а кто не пережил — не поймет
(но есть хотя бы один, кто не пережил?)
да, я была счастлива, когда писала о нас
потому что искала и нашла, и вряд ли когда-нибудь потеряю
но ведь это ничего не значит — мое отдельно взятое щастье
(или все-таки значит?)
Баев притушил окурок, поднялся, руки в карманы
Петя давно на совещании
и не скажешь, что когда-то гонял по коридорам козлов
и заправлялся под лестницей из аптечки
в комнату врывается Кот
парни, ну сколько можно, у нас давно нолито
каждую секунду испаряется двести молекулярных слоев
Зурик там такое приготовил — набежали с верхних этажей
невозможно находиться рядом без риска для жизни
вас только и ждем
Акис, усланный в магазин за плюшками
нажимает на кнопочку вызова
и лифт, трясясь от старости
останавливается на тринадцатом этаже
Самсон караулит Баева в коридоре
Танька с интересом разглядывает Митю
Митя улыбается и молчит
мы в той же комнате, ничего не изменилось
комната подвешена за уголки
в пространстве неопределенных
свет, огибая шпиль ГЗ
несется со скоростью Митькиной «Явы»
приблизительно триста тысяч километров в секунду
нам по двадцать, все как у других
а кажется, что это происходит только с тобой
папа сидит на моей лавочке у Ломоносова
с бутылкой кефира в руках
мама занимает очередь на колесо обозрения
ее подруга пошла покупать мороженое
сейчас самый удачный момент
обратиться с дурацким вопросом
к девушке его мечты
переводчик идет по весенней Варшаве
«Голубой Дунай», кипенно-белая черемуха
очумелые соловьи
бабушка скоро выучит польский
и у нее это будет пятый
нет, у нее это будет первый