развязав узел на ленте и оставив мешочек в руке у принца.

Отступив настолько, чтоб он не мог до нее дотянуться, она

ответила:

– Орехи, милорд. Осеннего сбора.

Принц в самом деле вынул горстку орехов.

– Орехи, дитя?.. Ты поломаешь о них свои жемчужные

зубки… испортишь свой красивый голосок, – сказал Ротсей

и разгрыз один орех, точно деревенский мальчишка.

– Это не грецкие орехи моего родного солнечного края,

милорд, – сказала Луиза. – Зато они растут невысоко и

доступны бедняку.

– У тебя будет на что купить еду посытнее, моя бедная

странствующая обезьянка, – сказал герцог, и впервые голос

его зазвучал искренней теплотой, которой не было и тени в

35 Моя смуглая красавица (итал.)

наигранной и неуважительной любезности его первых

фраз.

В это мгновение, обернувшись к провожатому за своим

кошельком, принц встретил строгий, пронзительный

взгляд высокого черноволосого всадника на мощном си-

зо-вороном коне, въехавшего с большою свитой во двор,

покуда герцог Ротсей был занят Луизой, и замершего на

месте, чуть ли не окаменевшего от изумления и гнева при

этом неподобном зрелище. Даже тот, кто никогда не видел

Арчибалда, графа Дугласа, прозванного Лютым*, узнал бы

его по смуглому лицу, богатырскому сложению, кафтану

буйволовой кожи и по всему его виду, говорившему об

отваге, твердости и проницательности в сочетании с не-

укротимой гордыней. Граф окривел в бою, и этот изъян

(хоть и незаметный, пока не приглядишься, потому что

глазное яблоко сохранилось и незрячий глаз был схож с

другим) накладывал на весь его облик печать суро-

во-недвижной угрюмости.

Встреча царственного зятя с грозным тестем произошла

при таких обстоятельствах, что привлекла всеобщее вни-

мание, окружающие молча ждали развязки и не смели

дохнуть из боязни опустить какую-нибудь подробность.

Когда Ротсей увидел, какое выражение легло на суро-

вое лицо Дугласа, и понял, что граф не собирается сделать

ему почтительный или хотя бы учтивый поклон, он, ви-

димо, решил показать тестю, как мало он склонен счи-

таться с его недовольством. Взяв из рук камергера свой

кошелек, герцог сказал:

– Вот, красавица, я даю тебе один золотой за песню,

которую ты мне пропела, другой – за орехи, которые я у

тебя украл, и третий – за поцелуй, который ты мне пода-

ришь сейчас. Ибо знай, моя красавица: я дал обет святому

Валентину, что всякий раз, когда красивые губы (а твои за

отсутствием лучших можно назвать красивыми) порадуют

меня приятным пением, я прижму их к своим.

– За песню мне уплачено с рыцарской щедростью, –

сказала, отступив на шаг, Луиза, – мои орехи куплены по

хорошей цене, в остальном, милорд, сделка не подобает

вам и неприлична для меня.

– Как! Ты еще жеманишься, моя нимфа большой до-

роги? – сказал презрительно принц. – Знай, девица, что к

тебе обратился с просьбой человек, не привыкший встре-

чать отказ.

– Это принц шотландский… герцог Ротсей, – загово-

рили вокруг Луизы придворные, подталкивая вперед дро-

жащую молодую женщину, – ты не должна ему перечить.

– Но мне не дотянуться до вас, милорд! – боязливо

промолвила она. – Вы так высоко сидите на вашем коне.

– Если я сойду, пеня будет тяжелей… Чего девчонка

дрожит?.. Ставь ногу на носок моего сапога, протяни мне

руку! Вот и молодец, очень мило!

И когда она повисла в воздухе, поставив ножку на его

сапог и опершись о его руку, он поцеловал ее со словами:

– Вот твой поцелуй, и вот мой кошелек в уплату. И в

знак особой милости Ротсей весь день будет носить твою

сумочку.

Он дал испуганной девушке спрыгнуть наземь и отвел

от нее глаза, чтобы с презрением бросить взгляд на графа

Дугласа, как будто говоря: «Все это я делаю назло тебе и

твоей дочери!»

– Клянусь святой Брайдой Дугласской*, – сказал граф,

устремившись к принцу, – ты хватил через край, бес-

стыдный мальчишка, растерявший и разум и честь! Ты

знаешь, какие соображения удерживают руку Дугласа,

иначе ты никогда не отважился бы на это!

– Вы умеете играть в щелчки, милорд? – спросил принц

и, зажав орех в согнутом указательном пальце, выбил его

большим.

Орех попал в широкую грудь Дугласа, исторгнув у него

нечленораздельный яростный вопль, выразительностью и

свирепостью похожий на львиный рык.

– Виноват, милорд, прошу прощения, – небрежно бро-

сил герцог Ротсей, меж тем как все вокруг затрепетали, – я

не думал, что мой орешек может вас поранить сквозь

буйволову шкуру. Надеюсь, я не попал вам в глаз?

Настоятель, посланный, как мы видели в предыдущей

главе, королем, к тому времени пробился сквозь толпу и,

перехватив у Дугласа поводья, чтобы тот не мог двинуться

с места, напомнил графу, что принц – сын его суверена и

муж его дочери.

– Не бойтесь, сэр приор, – сказал Дуглас, – я мальчишку

и пальцем не трону, для этого я слишком его презираю! Но

я отплачу обидой за обиду. Эй вы, кто тут предан Дугласу?

Вытолкайте эту распутницу за монастырские ворота! Да

отстегайте ее так, чтоб она до смертного дня не забывала,

как однажды помогла зазнавшемуся юнцу оскорбить Ду-

гласа!

Пять-шесть человек из его свиты тотчас выступили

вперед исполнить приказы человека, который не часто да-

вал их впустую, и пришлось бы Луизе тяжко поплатиться

за обиду, для которой она лишь послужила орудием – не-

чаянно и даже против воли, когда бы не вмешался герцог

Ротсей.

– Вытолкать бедную певицу? – закричал он в негодо-

вании. – Отстегать ее за то, что она подчинилась моему

приказу? Выталкивай своих забитых вассалов, грубиян,

стегай своих нашкодивших легавых псов, но остерегись

затронуть хотя бы собачонку, которую Ротсей потрепал по

шее, а не то что женщину, принявшую его поцелуй!

Не успел Дуглас дать ответ, который оказался бы, ко-

нечно, отнюдь не мирным, как началась схватка у внешних

ворот монастыря, и люди, кто верхом, кто пеший, очертя

голову ринулись вперед – если не прямо в драку, то, во

всяком случае, не для мирного разговора.

Схватились с одной стороны приверженцы Дугласа, как

показывал их отличительный знак – кровавое сердце, с

другой – обыватели Перта. По-видимому, они бились все-

рьез, покуда оставались по ту сторону ворот, но в уважение

к освященной земле, едва переступив их, опустили оружие

и ограничились словесной перепалкой.

Схватка имела то благое последствие, что под натиском

толпы принц оказался оттесненным от Дугласа в такую

минуту, когда легкомыслие зятя и высокомерие тестя

грозили толкнуть обоих на крайность. Теперь же со всех

сторон выступили миротворцы. Настоятель и монахи

бросились в гущу толпы, призывая во имя господа бога

блюсти мир и уважать святость этих стен, причем грозили

ослушникам отлучением от церкви, к их увещаниям уже

начали прислушиваться. Олбени, посланный своим царст-

венным братом в самом начале драки, только сейчас явился

на место действия. Он сразу подошел к Дугласу и стал

что-то нашептывать ему на ухо, заклиная умерить свой

пыл.

– Клянусь святою Брайдой Дугласской, я отомщу! –

сказал граф. – Не жить на земле тому, кто нанес оскорб-

ление Дугласу!

– Что ж, вы отомстите, когда приспеет час, – сказал

Олбени, – но пусть не говорят, что великий Дуглас, точно

сварливая баба, не умеет выбрать ни время, ни место для