Интересный лес.

Палящее дыхание — в расходящемся лесу.

Я помню здесь каждое дерево. Нет, это не так. Но все равно хочется это сказать.

Случайный прыжок через корень — кислые еловые брызги — созерцательный свет луны; вздрогнул над заслонкой листа.

И снова я ступил на тропинку.

На безотчетную землю.

Когда-то в этом лесу мы потеряли дядю Вадика.

Теперь потеряли навсегда.

Его не дозваться.

Это промельки — на них нельзя смотреть, только выхватывать; мы остановились.

(мне снова тринадцать лет).

— Мишка, куда дальше? Ты помнишь?

Впереди, примерно в двух шагах от меня, едва виднелась замершая Мишкина спина. Над нашими головами повисли две грозди надувных шариков. («Широкая тропинка; они не лопнут, не волнуйся, — шепчет мне одышка, — не заплачешь от страха — как Олька»).

Олька. Верните Ольку.

Нет, я не собираюсь плакать. Мы должны вернуть ее.

Предвестники табора. Люди, играющие в пинг-понг… каторжники, несущие на спинах колокола… великаны… велосипедисты соскакивают на землю — ни единого кадра на остановку…

Это все какая-то символика, черт возьми…

Это какое-то зло. Мы должны с ним бороться.

Но разве то, что я придумал — то, что мы должны сделать сегодня на поляне, — это борьба?

«Это то, что мы должны сделать, и это придумал отнюдь не я».

В темноте шарики кажутся неясными, белеющими пятнами.

— Куда дальше? — повторяю я.

— Я вспоминаю, подожди… — Мишкин озадаченный голос; неровный. От бега, от волнения…

Если луна осветит Мишку, я, должно быть, увижу серебристый воздух, курящийся у него изо рта, — как на морозе.

Палящее дыхание.

Мы направляемся к поляне возле поселка. К Поляне чудес — я верю в то, что найду ее. Верю непоколебимо — это главное, как и пять лет назад. Но сейчас будет еще проще, чем тогда, потому что поляна отыщет нас сама. Главное, было следовать сигналам, которые поступали, правильно их использовать. Сначала шарики, потом флюгер… И то, что мы должны осуществить — да, это действительно придумал не я. Это тоже сигнал, который просто поступил мне… возможно, от Ольки.

— Если мы заблудимся, черт возьми… мы же никогда ни фига не умели ориентироваться…

— Мы отыщем поляну, — сказал я.

Достаточно уже того, что мы просто стараемся отыскать — поляна идет нам на встречу. (И это все та же вера).

Интересный лес. Я вспомнил о собаке из рекламы драже «Skittles».

Мы отыщем Предвестников табора… да нет, они уже здесь, я их чувствую. Но теперь я способен на большее, нежели просто на странные, необыкновенные мысли — когда рядом Предвестники табора.

— Все, я понял, куда нам, — я выдохнул, — нам в ту сторону, — я ткнул пальцем налево; совершенно наугад — я не знал, куда идти.

— Там же чаща!

— Ничего подобного. Только небольшая поросль, — соврал я.

Однако теперь, когда я сказал это, там действительно окажется «только небольшая поросль».

— Уверен?

— Абсолютно. Как быть с шариками?

— Держать перед собой. Другого выхода нет. Очень осторожно.

— Там зарослей всего метра три-четыре. Потом широкая тропинка.

В результате все оказалось так, как я говорил, — мое воображение материализовалось.

Я научился это делать — но только на сегодняшний день, — сегодняшний день особенный.

А Мишка всегда умел. До определенного момента даже не подозревая об этом. Должно быть, у него до сих пор сохранились эти способности.

На поляне было светло, как днем, — от луны, взошедшей слева, над лесом, и переливавшейся в реке времени — на водной глади словно рассыпались хрустальные осколки и серебряные монеты. Белая одежда людей, плывших в лодке, и стройного лодочника, и тех, кто играл в пинг-понг и в жмурки, отливала чуть голубоватым, призрачным оттенком. Цвет травы, напротив, остался прежним — ни темнота, ни свет луны почему-то совсем не изменили шалфейного оттенка.

Желто-синяя арлекинья чешуя на сиамских близнецах походила на витраж. Близнецы все так же без устали взваливали друг друга на спины, поочередно, в абсолютном безмолвии, а на лицах — гримасы свирепого крика.

— О Боже, все вернулось. Наше детство вернулось, Миш!

— Оно никогда не вернется, — роковой шепот Мишки; завороженный.

— Да, ты прав.

Великаны, шествовавшие через поляну, каторжники, заходившие за горизонт, затем появлявшиеся из-за него по другую сторону далекой краснокирпичной постройки, освещенной теперь розовым полукружием неведомых огней…

«Как глупо, что я только что сказал о вернувшемся детстве — Предвестники табора когда-то… украли его? Великаны уложили мое детство в дорожные чемоданчики, но разве это была кража? Нет, это просто четвертое измерение, движение жизни. Предвестники табора только подтвердили уход моего детства».

И снова я почувствовал, как где-то там, среди арок скользнул узкий, продолговатый платок, едва не растворяющийся в ветре; да, как и пять лет назад, чувство было сильнее зрительного восприятия… Затем цепкая тень на земле — и я сразу заметил проседи в шалфейной траве, от лунного света; я вкушаю траву под тенью, сок на корню языка — вкус изменился, пять лет назад он был слаще…

Кажется…

Человек в белом одеянии хватает платок, парящий на ветру (для игры в жмурки вокруг рояля), и это окончательно убеждает меня в существовании платка — потому что сок на корне языка затирается слюною. Снова эти не совсем человеческие категории.

«Быть может, я должен противостоять им? Но как? Это невозможно. А значит, невозможно вернуть Ольку? Нет, мы должны вернуть ее».

И тем не менее, сказав это себе, я понял, что уже не верю в ее возвращение. И — как странно — не испытал ни ужаса, ни угрызений совести.

Это Предвестники табора всему виной? Они вживили в меня безверие? Нет, на сей раз, дело не в них.

Я заметил, что Предвестники табора уже не выглядят наклеенными на поляну… ну или почти не выглядят — некий подобный эффект все же еще присутствовал, однако он стал гораздо менее уловим.

«Быть может, из-за того, что ночь? Нет, пожалуй, дело не в этом. Но тогда выходит… они стали теперь более материальны?»

Я всеми силами старался сохранять спокойствие; у меня выходило — я чувствовал, что не сорвусь.

Более я опасался за Мишку.

— Это я их изобрел, Макс.

— Успокойся. Сохраняй спокойствие. Ты в порядке? На ногах держишься? Помоги мне развязать шарики. Ты слышишь меня?!

Я потряс его за руку.

— Что?.. — Мишка повернул голову.

«Он видит меня. Слава Богу!»

— Помоги мне… Миш, пожалуйста, сохраняй хладнокровие. Иначе у нас ничего не выйдет.

У нас и так ничего не выйдет. Ольку мы не вернем.

«Заткнись, заткнись немедленно!» — хотя я и выкрикнул мысленно голосу в голове, но это был затравленный крик.

Мы развязали шарики и пустили их на поляну, к Предвестникам табора — благо, ветер так и не стихал.

Мы стояли и смотрели, как матовые пятна шариков, рассеченные черными надписями, распределяются по поляне… и подбираются к Предвестником табора.

Что произошло потом?

Люди в белых одеждах, завершив очередную игру в жмурки, расселись играть; поначалу они перекидывали огненно-рыжий мячик, как прежде. А потом на его месте появился воздушный шарик.

Аналогичная перемена произошла и за пинг-понговым столом. Кажется, нет ничего нелепее — играть в пинг-понг воздушным шариком, — между тем, однако, двое мужчин перекидывали его с одного конца на другой так же ловко, словно ничего и не изменилось, и даже ветер теперь никуда не сносил воздушный шарик.