— A-а, ну вы же не знаете, небось… Слишком рано уехали тогда… — Пашка сказал это как-то в сторону и быстро, — его жена умерла от диабета, да, но он спасать ее не стал, когда приступ начался. В больницу даже не отвез — сослался на то, мол, что ей передвигаться вредно, да и что за больница в этом поганом городишке рядом. Не больница, а дыра. Всякое такое, в общем. Я ей, мол, здесь помощь окажу в два раза лучше. Вот и оказал — она уже как два года на том свете. Она летом позапрошлым откинулась.

— Но я не понимаю… — Мишка смущенно качал головой, — дядя Сережа ведь вроде… — он не договорил, а только удивленно смотрел на Пашку.

— Хороший человек — ты это хотел сказать?

— Ну…

— Вот я так и понял, что вы до сих пор ничего не знаете…

Вот так мы с Мишкой и узнали, кого же тогда (и теперь — то есть до сих пор) подозревали в причастности к исчезновению Ольки… Вот это номер! Ничего себе!! Оказывается, Перфильева!

Но какой была первая мысль, невольно мелькнувшая в моей голове сразу после этого открытия? «Вот видишь, Предвестники табора оказались здесь совсем ни при чем, так что успокойся». И сразу после я почувствовал холодок в животе; и стыд за эту эгоистичную мысль. Но я ничего не мог поделать с облегчением, которое почувствовал.

Да, это было облегчение, пускай, и очень непродолжительное — длилось оно секунд пять, не более. А позже?.. Меня пронзил холод — это был уже не холодок в животе, но холод по всему телу. Я вспомнил «салки на великах» и как неожиданно Перфильев остановил меня…

Запах земли и йода, руки, сильные, тугие… перепачканы ли они чем?.. Руки, которые легли на мои собственные руки, сжимавшие руль… он не играл, нет — сухая жестокость в голосе… «убить», «ублюдок» — страшные слова… тени… были какие-то тени?

Человек застрял в дымоходе по шею.

Я вздрогнул и побледнел.

И уже не слышал, что говорил Пашка… …………………………………

…………………………………………………………………………………………

Из забытья меня вывел Мишкин вопрос:

— Выходит, все считают, что это… Перфильев?

— Что считают? Что он похитил ее? Убил?.. Неа, так никто не думает, — сказал Пашка, — и дело не в доказательствах. Какие нужны были бы доказательства для сплетен! Нет… просто, ну… все были уверены в его причастности — ему же кто-то по башке дал в тот день, неизвестно при каких обстоятельствах, это-то вы помните, я думаю? А чтобы он сам это сделал… да нет, нет, на это не очень похоже. Я просто не знаю, как точнее объяснить. Вот то, что он наводчиком был, это сто пудов…

— Ладно. И его, говоришь, председатель уволил? — осведомился Мишка.

— Да, давно еще. В том же году, осенью.

Мишка поглядел на меня даже с некоторым сарказмом: мы, мол, совсем с тобой отстали от жизни.

— В то время я интересовался у папы, нет ли каких новостей на даче, но он просто сказал, что все без толку. И Ольку уже искать перестали. Как-то так. Что тогда говорить о тете Даше — она ни за что не доверила бы Максу таких подробностей. Верно, Макс?

Я качнул головой; машинально.

— А потом я постепенно перестал интересоваться. Но если бы ее обнаружили… живую или… ну ты понимаешь… папа сказал бы мне это совершенно точно. Так почему Перфильева уволили?

— Да из-за слухов. Повторяю, все только из-за слухов. Чего тут только не нарассказывали про Перфильева! И не всегда даже с Олькой связанное.

— А что? Про наводки?

— Не, и не про наводки… да я не помню уже точно, что. Просто какие-то истории неблаговидные. Раньше никто ничего не помнил, а как повод появился, всё припомнили. Ну и Страханов стал докапываться до Перфильева, намеренно, конечно. Он же такой — всегда следует общественному мнению. Но пусть бы даже и не следовал — все равно бы пришлось вышвырнуть Перфильева — понятно, почему.

— Человек с испорченной репутацией.

— Вот именно.

Пауза. Потом Мишка выругался — в сердцах, но тихо:

— Черт возьми… — вид у Мишки был: «это я во всем виноват»; он выдохнул сильно и принялся теребить подбородок.

Затем резко поднял голову:

— А еще?

— Известно ли что-нибудь еще?.. — Пашка покачал головой; с сомнением, а затем заявил, что да, возможно была какая-то информация, но она до него, видимо, не дошла.

— Хотя, конечно, здесь все доходит до всех, — прибавил он, — но я мог что-то забыть, упустить… Если я что-нибудь еще вспомню, я доскажу вам.

— Представляю, какой удар был для Бердниковых… — Мишка почти шептал, — черт возьми… это же трагедия всего нашего поселка.

— Да, — просто кивнул Пашка, — а Бердниковы продали участок, кстати.

— Давно? — спросил Мишка.

— Три года назад. В Германию умотнули.

— В Германию?

— Да. Прабабка еще была жива к этому моменту. Да может, она и сейчас жива. А новые владельцы… я понятия не имею, кто они такие. Они и не приезжают. Вообще.

Мне едва хватило терпения дождаться, пока мы распрощаемся с Пашкой.

— Мишка! Что же… что же теперь делать? — спросил я едва мы вышли за широковскую калитку.

Он остановился и посмотрел на меня.

— В каком смысле?

— Как в каком смысле? Ты что не понял: это Перфильев… убил Ольку.

— Ты что… — Мишка покрутил указательным пальцем у виска, — «того», а?

— Пашка так сказал!

— Да неужели? Ты глухой что ли? Или идиот?

Меня задели его слова — даже если списать на нервную лихорадку, которая меня охватила… он мог бы выразиться и помягче.

— Неважно, как он сказал, я-я… — пролепетал я.

— Хо! — Мишка снова зашагал — мы уже были на нашем участке.

— Я хочу сказать… теперь есть зацепка — мы должны… — мне хотелось сказать «расследовать», но я почему-то постеснялся этого слова и заменил на: — разузнать… ну может быть как-то надавить на Перфильева? Он что-то знает, в любом случае.

— И как ты предлагаешь это сделать? Все уже делали — ни у кого не вышло, а у нас получится?

— Все уже делали? Разве?

— Послушай… это полнейший бред. Он не расколется. Он пошлет нас подальше — и все… Ты только не подумай, что я отказываюсь, потому что не хочу нажить себе проблем — нет. Просто у нас действительно ничего не выйдет.

Перед моими глазами встал эпизод пятилетней давности, когда Мишка так и не вышел на плиты, не стал выступать на общем собрании со своей «теорией государства».

И мы все были благодарны ему.

Тогда.

— Откуда ты знаешь? — процедил я.

— Можешь поверить мне на слово.

Весь следующий час я посвятил тому, что только и канючил, и давил на Мишку: «мы должны что-то сделать… мы не можем это так оставить… придумай, что сделать…» — и все такое прочее.

— Ты меня об этом просишь? Давай ты сам придумаешь, и мы это обсудим. Правда, я обещаю тебе: если ты сам придумаешь, мы это обсудим.

— Ну Миш!.. — я остановился в замешательстве; мы сидели в доме, в нашей комнате, на кроватях. — Придумай сам!

— Сам я не буду придумывать.

— Но у тебя же лучше получится.

— Нет-нет, я не буду этого делать, — совершенно спокойно отказался Мишка.

— Почему?

— Слушай… Макс… пойми, — его голос вдруг принял назидательную интонацию, — слишком много времени прошло уже.

— Ага, слишком много времени! Значит, можно обо всем забыть, да? — не выдержал я.

Мишка на это и впрямь разозлился.

— Ну хорошо, идем, — он встал и демонстративно открыл дверь комнаты, — пошли!

— Куда?

— К Перфильеву, к кому же еще! — Мишка произнес это без ехидства, — будем давить на него, допрашивать — все, как ты скажешь. Только я с тобой после этого не общаюсь… точнее так: я буду с тобой общаться, но ни за какой помощью ко мне не обращайся.

— В этом деле?

— В любом деле, Макс.

— Это нечестно, Миш.

— Нечестно? Ну хорошо… давай вообще без ультиматумов — я в твоем распоряжении. Полностью. Делаем все, как ты скажешь, — Мишка выговорил это очень резко, даже грубо.

Я двинулся было к двери… и застыл. Паршивее всего было то, что я просто боялся Перфильева, — даже если и Мишка в союзниках.